– свежих, красных, ярких, где-то – белесых, уже зарубцевавшихся.
– Что это? – спросила следователь, прекрасно понимая посыл девочки напротив.
Аврора опустила руки и позволила кофте прикрыть ее спину.
– Это то, как мы с ним жили.
– Он истязал тебя? – спросила Дрозд.
– В этом смысле нет, – едва улыбнулась Аврора, и в ее улыбке было что-то похожее на воспоминание об удовольствии. – Его спина не менее красива. Просто некоторые люди могут достичь радости от близости только через боль.
Виталина молчала, ожидая продолжения.
Аврора рассказала, что им обоим нравилось то, что они делали друг для друга в постели. И она заметила, что при смене ролей удовольствия получал меньше тот, кто боль причинял. А Исай постоянно работал, ведь вся команда была на нем, все сценарии, тексты, репетиции и подбор персонала. Он работал круглыми сутками. Иногда приходил уставшим и полумертвым. И потом несколько часов он хотел боли и унижений. По-другому он не мог расслабиться.
Дрозд не стала уточнять, насколько Авроре это претило. Видимо, не сильно. Вероятно, они правда нашли друг друга: две жертвы, которым периодически нравилось быть палачами.
– Вы хотите сказать, что психические особенности вашего мужа вполне могли толкнуть его на убийства? – спросила Дрозд больше для того, чтобы подтолкнуть застрявшие объяснения со стороны Авроры, нежели получить конкретный ответ.
Она сказала, что тогда и ее психические особенности могут толкнуть ее на убийство, но это же не значит, что она кого-то убивала. Дрозд заметила, что Аврору не сильно обеспокоил рассказ о презервативе и проститутке, что последней была убита девушка, молодая и красивая. Обеспокоил не в плане первого напряжения и испуга, а относительно переживаний ревности или злости в отношении мужа. Она словно не воспринимала происходившее реальным. Сейчас Дрозд на мгновение показалось, что все происходящее слишком театрально в смысле гротескности чувств, каких-то вычурных истерик с оголением спин.
Виталина подумала, что будь она на месте девушки напротив, то так бы себя не вела. А как? Наверное, замолчала бы. Пыталась что-то вспомнить. Пребывала бы в чувстве какого-то суетливого страха. Аврора – нет. Аврора – другое. Она как будто не пускает в себя происходящее. Потому и внешние проявления преувеличены, хотя и очень напоминают общечеловеческие.
Дрозд спросила, не боится ли та мести от мужа. Он ведь в бегах и, вероятно, понимает, кто виноват в том, что он должен скрываться. По мнению следователя, он не подозревает, что его готовы обвинить в убийстве как минимум трех человек, но что его обвиняют в неуплате налогов в очень большой сумме, он понимает очень хорошо. На что Аврора ответила, что он так же вряд ли подозревает, что она, Аврора, каким-то образом причастна к событиям, которые с ним происходят.
– Человек, который подставляет свою спину, и не только под вашу плеть, доверяет вам чуть меньше, чем себе, – совершенно серьезно и глядя с легким снисхождением произнесла Аврора. – Уж поверьте мне, уважаемая Виталина Аркадьевна, я для него последний человек, которого он заподозрит.
После того как Дрозд выписала Авроре пропуск, она подумала, что ее первоначальные опасения по поводу беседы были не напрасны. Она расслабилась на первых минутах диалога, решив, что заняла позицию сверху, и обманулась. Опрос Авроры ничего не дал, разве что выявил еще одного психопата среди человечества. На соучастника она не похожа, да и причин видеть в ней такую нет. Но она совсем и не жертва обстоятельств, которой хотела показаться в самом начале разговора.
И еще это странное воспоминание Авроры об отце. Наверное, оно само по себе и не имело значения для расследования в целом, но почему-то запало в душу следователю. Может быть, потому, что она сама вообще не интересовалась тем, кто ее отец. У нее не было таких переживаний никогда. Почему? Это ведь не совсем нормально, задалась она вопросом. Любой человек рано или поздно интересуется, кто его второй родитель, в том случае, когда тот отсутствует в его жизни. Чаще это происходит в совсем юном возрасте. Дрозд вдруг вспомнила случай из совсем раннего детства, который сейчас казался ей выдумкой ее собственной памяти. Она не помнила, почему и при каких обстоятельствах задала вопрос матери об отце. Один раз. Она помнит, что на ее голове были большие банты, а мама была высокой, и когда девочка смотрела на нее, ей казалось, что мать упирается головой в небо. Маман тогда ответила, что ее отец иностранец, живет далеко за границей и о ней не знает ничего, потому что Виталина только мамина дочь. «И запомни, – сказала мать, женщина – королева. Не давай мужчинам собой пользоваться. Пользуйся ими сама». Она не поняла смысла слов тогда. Потому сейчас понимала, что королевой себя не чувствует, и для нее мужчины были людьми, но какими-то другими. Отдельными от нее. И свой брак она воспринимала чем-то временным и в угоду маме, и свою обособленную жизнь она видела вполне естественной. А все ли так в ее собственной жизни, чтобы не быть преступником? Даже не в смысле нарушения закона, а преступником общечеловеческих понятий о том, как должна быть устроена та самая жизнь. Минуту назад перед ней сидела девушка, которая с точки зрения психологии не являлась вполне нормальным человеком. А нормальна ли она сама – та, которую зовут Виталина Аркадьевна Дрозд?
Глава 17
Голос внутри сказал Исаю, что тот не успел выполнить то, что должен. Голос, который Исай слышал, которому верил и к советам которого прислушивался и который иногда казался ему его собственным. Иногда другим. Неестественным. Иногда пластмассовым, иногда металлическим, когда-то состоял из воды, когда-то – просто из тишины, оставшейся после промчавшегося поезда в воображаемой подземке. В этом голосе собиралось все. И все отсутствовало. Его как бы не было, и он все равно существовал вечным. Порой Исаю казалось, что это просто его собственные мысли обретают звучание, а подчас он слышал его совершенно отстраненным от своих размышлений. Исай стал задумываться, а вдруг он снова болен. Не зря же его определили на длительное лечение, где на завтрак, обед и ужин он ел препараты, которые усмиряли происходившее в его голове. Но потом гнал от себя такие мысли и спрашивал себя: а не больны ли на самом деле те остальные, которым лекарства, не нужны?
После того как отправил к повешенному «скорую», он возвратился на свою квартиру. Спрятанную. Не понятную никому, судя по прошлым впечатлениям. Но это по прошлым. Сейчас он знал, что его преследуют. И квартира уже вполне могла быть
