Я поднёс автомат ближе к огню, чтобы прочесть надпись:
— МП-40, сколько их? Вот и запишешь. И так далее. Всё пиши, даже эти перчатки. А что за перчатки? О, нормальные такие. Это я забираю. Так и запишешь, когда их оприходуешь: «выданы старшине Кузьмину в количестве одной пары». Так и пиши. И всё, что съедим, так же оформишь. Ребят, кто, что взял — Кадету доложите, чтобы оформил. Он у нас, временно, — писарем.
— Медведь, а это писать?
— За Медведя — ухо откушу. Что там?
— А сам нас погонялами кличешь.
— Не погонялами, мы не воровская малина, а позывными. Конкретно ты — ещё не заслужил меня Медведем в лицо называть. Я понятно объясняю?
Боец кивнул, протянул мне металлический предмет с цепочкой.
— Ух, ты! Судя по весу — золото. Часы что ли? Откуда?
— У того, которого вы пилили, было. Вы надпись на крышке прочтите.
Поднёс к огню. «ХХ лет РККА» выгравировано.
— Крышку откройте, с той стороны.
«За отличную службу».
— Кадет, как ты думаешь, откуда у немца эти часы? Такие — абы кому не дают. Ими награждают. И не сержантов. Как ты думаешь, что стало с этим высшим командиром? Кто это был? Полковник, генерал? Комдив, комкор? Тебе не жаль этого профессионала? А немца пожалел? И дальше будешь жалеть? Пиши: «часы карманные, корпус из металла жёлтого цвета, с надписями». Надписи перепишешь. Нет, ребята, эти часы мы не можем оставить — они принадлежат семье этого доблестного командира. Штука редкая и хозяина смогут легко найти. Наш долг — вернуть их. Может — это всё, что осталось от этого человека, а сам — сгинул где-нибудь. Судя по «ХХ лет РККА» — всю жизнь мотался по гарнизонам, дети его видели редко. Память будет. Мы пока не заслужили таких почестей. Наша добыча — сосиски, два мотоцикла и два пулемёта. А я вот — перчатками разжился. Разбирай, что нравиться, ребята, но Кадету — доложитесь!
Перчатки были с длинными манжетами, чуть не до локтя. На хрен! Отрезал. И ополовинил пальцы на правой перчатке — указательный и большой. Теперь не будет мешать стрелять.
— Командиры, ко мне! Да заканчивайте, не на рынке! Там, в селе, ещё две роты таких тварей. Свалили!
Остались только Леший, Шило, Морозов, Шолов и Мельник, куда без него. Постоянно рядом, тенью моей стал.
— Слушай, что я думаю. Надо выдвигаться вперёд. Здесь оставим Кадета и Морозова. Наших встретят, доведут до них наши наработки. А нам… Смотри — атаковать будем по-светлу, раньше — Ё-комбат просто не успеет. А там — ж.д. насыпь и грунтовка. Пара пулемётов — и через них не перебраться на ту сторону. То есть, эту сторону путей отхода врага мы сможем контролировать, а они, прикрывшись насыпью, отойдут и ударят в тыл батальону. Поэтому, предлагаю — затемно пересечь обе дороги и перерезать им путь к отступлению. У нас два пулемёта, снайперы, гранаты. Не пропустим. Как думаете?
— Если танками пойдут — прорвутся.
— Может быть. Но, одно дело танк — в селе, а наши ребята атакуют, как на ладони, он их видит, они его — нет, а другое дело — он на дороге, а мы в кустах. А там — бронебойщики его под хвост и ужалят. А пехота немцев, пока бежать будет на виду у «леших»… Как ты думаешь, Лёш, это будет славная охота?
— Мне нравиться задумка, — кивнул Леший. Остальные поддержали.
— Тогда — выступаем! Плащи и брезент возьмите. Дождь хоть и кончился, но земля сырая, осень. А нам на ней до утра зябнуть. И все гранаты забирайте — близко подойдет — гранатами отобьёмся. Главное помните — «колотушка» — тёрочного действия. Дёргать надо сильно и резко, а то не рванёт. Во, чуть не забыл! Морозов, гражданские в селе есть?
— Не должно быть. С нами отошли. Те, что ещё были.
— Это даже очень хорошо. Обидно будет своих зацепить. И, Морозов, своих красноармейцев предупреди о нас и нашей одежде, а то ещё обиднее будет, когда свои завалят с перепугу и подвиг не дадут совершить.
Собрались, пошли. Кадет обиделся, что его оставляем. Дитё! Неужто думает, что ему войны не хватит? Осадил резко, даже грубо. Нечего вперёд батьки в пекло лезть!
Вещмешки оставили, но не сказать, что шли налегке. Амуниции на каждом висело, как на вьючных мулах. Дождь вроде и кончился, но отовсюду продолжало капать, с каждой ветки, каждого не опавшего листочка. Не успевшая высохнуть одежда снова промокла, потяжелела. Пока шли быстро, было жарко и душно. А заляжем? Воспаление лёгких — обеспеченно.
По широкой дуге лесом обошли полустанок, вышли к ж.д. насыпи. Залегли.
— Ребята, здесь может быть нитки их телефонных проводок. Было бы неплохо их найти, — шёпотом сказал я.
— Резать?
— Рано. Приметить, пока. А потом порежем.
Через насыпь перебирались по одному, быстрыми перекатами в промежутках времени, пока одна осветительная ракета погаснет и немец не выстрелит следующюю. Грунтовку преодолели вообще с ходу.
А кабель нашли. Ногой зацепили. Оставили одного снайпера. Он взял провод в руку и прошёл вдоль кабеля до ближайшей ложбинки, там залёг, завернувшись в брезент, только ствол винтовки с набалдашником глушителя торчал.
Село было перед нами, в трех сотнях шагах. Свет нигде не горел, движения на улицах не было. Даже собаки не лаяли. Что-то где-то скрипело, да сигнальщик стрелял осветительные ракеты, только и всего. Пейзаж напомнил мне игру «Сталкер». Как давно это было! На секунду меня охватила ностальгия, почувствовал запах дома, жужжание компа. Навалилась тоска по родным и любимым жене и сыну. Увижу ли их снова? Тряхнул головой — так не пойдёт! Нельзя раскисать перед боем. Успех боя более чем наполовину закладывается до боя. И зависит от выбранных позиций.
Осторожно, пригнувшись, облазили всё вокруг, как змеи — выбирали позиции. Разместили пулемёты, стаскали к ним все цинки с лентами. Пулемётные расчёты начали осторожно окапываться. Теперь пулемётами мы перекрыли всю юго-восточную окраину села. Снайпера искали позиции метрах в тридцати позади пулемётов, рассыпано. Мы же, с ребятами Шила, двинулись вперёд. Я, Шило и Мельник разместились в седловине меж двух бугорков, поросших толстыми стеблями сорняка. Мельник сразу принялся копать. Мы с Шилом тщательно всматривались в бинокли в село, стараясь хоть что-то рассмотреть. Что так, что в бинокль — ни хрена не видать. Месяц был где-то за низкими тучами, темень, хоть глаз коли, а свет ракет так искажал всё, что ничего не понять.
Шило пихнул меня, указал биноклем. Я посмотрел. Из избы вышел человек, выпустив сноп света. Дверь так и не прикрыл — так подсвечивал себе. По этой световой полосе он и пошёл. Отливать.
— Смотри — броня, — прошептал Семёнов одними губами. В полосе света были едва видны кусок колеса и узкой гусеницы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
