посередине скрыт ещё один якорь, который Менданья называл якорем надежды. Он был заготовлен на крайний случай — если все остальные оторвёт волнами или их украдут дикари. Он показывал жене: вот в эти отверстия матросы приладят буи как раз для того, чтобы вытянуть драгоценный якорь, если индейские ныряльщики перережут фалы. Двадцать восемь лет назад на Соломоновых островах они как раз на это отважились.
При слове «фал» Исабель вспомнила: за кормой корабля всегда тянулся опущенный конец для людей, упавших за борт. Если такая беда случится с ней, непременно нужно будет схватиться за него. Это единственный шанс на спасение. Ведь обратно за ней «Сан-Херонимо» не повернёт: он просто не умеет разворачиваться...
Но все эти знания пустяки в сравнении с тем, что она научилась обращаться с навигационными инструментами. Пользоваться компасом. Понять употребление квадранта (Альваро говорил, что с ним работать удобнее, чем с астролябией).
Эти два инструмента, астролябия и квадрант, позволяли измерить высоту звёзд или солнца над горизонтом и тем самым определить широту. Определить примерно, с поправкой на собственное движение корабля: ведь высота солнца зависела от качки.
Впрочем, вычислить широту — задача всё равно сравнительно лёгкая. В один прекрасный день она этому научится.
А вот долготу вычислить невозможно! Не только ей, но и всем остальным. Как ни старались мореплаватели, что ни придумывали учёные и картографы, ни один инструмент в мире не позволял установить долготу.
И ещё одно затруднение: как определить с предельной точностью время, чтобы знать скорость корабля и пройденное расстояние...
Время... Кроме солнца, измерить его можно было только песочными часами. Оборот часов — полчаса. Но если юнга, приставленный переворачивать их, по невнимательности сделает это хоть на несколько секунд позже или раньше, все расчёты станут неверными. Месяц за месяцем, ошибка за ошибкой погрешность будет накапливаться и станет такой огромной, что Исабель и представить себе этого не могла.
Надо всё это понять. Да поскорее.
Кто бы что ни думал про себя, размышляла она, сообразительности у неё хватает. Итак, нужно уловить назначение людей при манёврах. Смысл команд. «Брасопить к ветру! Отдать марселя! Левый галс! Курс вест-зюйд-вест, на всех парусах в бейдевинд!» Этот морской народ — все в одинаковых красных шапках — разговаривал на языке, в котором она ни слова не понимала.
Надо выучить его.
С балкона она слышала голоса служанок Инес и Панчи, которые внизу на палубе готовили еду. Кирос не разрешал им разжигать плиту во внутренних помещениях, чтобы не было пожара. Он расстарался и пуще того: хотел запретить пользоваться свечами в каютах аделантады. Всех её женщин, особенно чтицу Эльвиру, он обвинял в их опасном расходе.
Со своим обычным благоразумием Кирос непременно являлся к ней на ужин, когда приглашали. Жадно пил вино при свете тех самых канделябров, которые не разрешал ставить на стол. При свете факелах и фонарей он поднимал свой бокал «за здоровье аделантады» — и притом в его глазах мелькал огонь куда опаснее, чем пламя всех свечек в каюте. Выражение лица Кироса в эти мгновения напоминало ей лицо брата Херонимо, когда он иногда смотрел на индианок. Чтобы наказать служанок за провинности. Или силой получить от них удовольствие... Кирос, кажется, был не такого сорта человек. Но у него был такой же взгляд. Презрительный. Злобный. Нетерпеливый.
От зависти? От тщеславия?
Какая бы лихорадка ни глодала этого человечка — это был тёмный жар...
Исабель вздохнула.
Должно быть, она всё навыдумывала. Да конечно! Опять она несправедлива...
Что ей до неудовольствия Кироса?
Скоро придут ужинать Альваро с братьями. Пора войти в каюту и встретить их.
* * *
— Улыбается, улыбается судьба Царице Савской... Ветер попутный. Море тихое. Провианта хватает. Это вот, сеньор Кирос, называется доброе плаванье — да у меня таких и не бывало!
— Согласен с вами, сеньор Ампуэро, долго так хорошо быть не может... Только я буду вам признателен, если вы перестанете называть донью Исабель Царицей Савской.
Они были близкими друзьями, хотя обращались «вы» и «сеньор» — старая привычка, вынесенная из этикета прежних плаваний. Долгие годы они делили крохотную каютку, сменяя друг друга на узенькой лежанке. И теперь они при возможности трапезничали вместе. Но только вдвоём, на закате, когда Кирос находил несколько минут, чтобы присесть в теньке под навесом на полуюте.
Кирос не скрывал, что они приятели, но на людях старался вместе с Ампуэро не появляться. Во-первых, тот был гораздо ниже его чином, так что это общение уронит главного навигатора в глазах людей. Во-вторых, Ампуэро был из враждебной партии: не моряк, а солдат. И к тому же лично состоял при особе полковника Мерино-Манрике — человека, которого Кирос видеть на борту не мог. Ненавидел даже больше, чем донью Исабель.
Но старой дружбе существование полковника не вредило: слишком хорошо Кирос и Ампуэро знали друг друга. Один родился в Португалии, около Эворы, другой в маленькой кантабрийской деревушке в Испании. Вместе они ходили путём пряностей на лиссабонских судах. Когда две короны соединились на одном короле, аркебузир Ампуэро убедил суперкарго Кироса вместе поехать «к нам» похваляться заслугами.
В Мадриде их роли поменялись. Кирос, против всякого ожидания, женился на богатой вдове, Ампуэро же пропадал вовсе без дела. Состоянием жены Кирос оплатил переезд в Новый Свет — обоим разом. Теперь Томас Ампуэро выдавал себя за внука знаменитого дона Франсиско де Ампуэро — того самого, которому великий Писарро отдал собственную подругу, инкскую принцессу, родившую ему детей. У дона Франсиско от неё тоже были дети — сводные братья детей предводителя. От того, что у Томаса оказался такой славный однофамилец, в Перу его дела пошли гораздо лучше: теперь он притязал на родство с инкской знатью, с наследниками Писарро, с первыми конкистадорами. То была абсолютная легенда, и она стоила Ампуэро некоторых неприятностей с вице-королевской администрацией, когда он попытался прибавить к свой фамилии частичку «дон». Кирос выручил его, отрекомендовав Менданье как лучшего аркебузира из ходивших когда-либо по земле. Тогда Менданья взял его
