С осветительной галереи я побежал вверх по узкому, крутому зигзагу лестницы на третий ярус, и оттуда снова посмотрел вверх. Теперь я их не видел, зато почувствовал, как в спину вонзаются когти, и волну смрада. Раздирая кожу на спине, я вывернулся: одна из тварей Колвеника. Выстрел Кларета только оторвал ей руку, и она выжила. Лицо женщины, длинные волосы. Револьвер в моей руке, направленный ей прямо в грудь, не производил на нее никакого впечатления. Я вдруг подумал, что лицо мне знакомо; вспышка пламени снизу осветила то, что осталось от Марии Шелли.
– Это вы?.. – выдавил я из пересохшей глотки.
Дочь Колвеника, то, что выползло из его куколки, стояло передо мной, на мгновение остановившись в нерешительности.
– Мария? – снова позвал я.
От ангелского облика девушки не осталось ничего. Вместо тихой, благочестивой красоты я видел патетическую, пугающую ярость хищника. А кожа осталась свежей и белой. Быстро же работал Колвеник! Я опустил револьвер и протянул к ней руку. Может быть, еще не все для нее потеряно.
– Мария, вы узнаете меня? Я Оскар, Оскар Драй. Помните?
Мария Шелли, застыв, смотрела на меня. На мгновение в глазах ее блеснула жизнь; слезы вдруг полились из все еще прекрасных глаз, оставшаяся целой рука стала медленно подниматься к лицу… но на ней были чудовищные металлические крючья вместо пальцев. Увидев их, она вскрикнула, как подстреленная птица. Я стоял, твердо протянув ей руку. Мария, дрожа, отступила на шаг.
На сцену упала балка, державшая занавес, подняв облако огня и дыма. Балка повисла, занавес, горя, упал в партер, многочисленные тросы хлестнули по воздуху огненными кнутами, и узкая лестница, на которой мы стояли, закачалась над горящим партером. Я снова протянул руку дочери Колвеника:
– Мария, пожалуйста… дай мне руку.
Она пятилась от меня. Лицо заливали слезы. Лестница ходила ходуном, пламя ревело.
– Мария!..
Она вглядывалась в пламя, словно ища в нем что-то. Потом посмотрела на меня долгим взглядом, который я тогда не понял, и вдруг крепко схватилась когтями за висевшую рядом горящую балку. Пламя охватило ее мгновенно. Вспыхнули волосы, лицо, торс – все тело сразу утонуло в огне. Она горела, как свеча, когда падала в огонь, бушующий внизу.
Я побежал наверх. Мне надо было спасать Марину. И найти Иринову.
– Ева! – закричал я что было мочи, увидев ее вдалеке. Не слушая меня, она шла вперед, и я догнал ее только на мраморной лестнице, ведущей в центральный вестибюль. Я умоляюще хватал ее за руки, она вырывалась.
– Марина, Марина у него! Он ее убьет, если я не принесу сыворотку!
– Твоя Марина уже мертва. Спасайся сам, пока можешь.
– Нет!
Ева быстро оглянулась. Сквозь дым едва были видны ступени. Времени не оставалось.
– Я не уйду без нее!
– Ты не понимаешь, – отрывисто сказала она. – Взяв сыворотку, он убьет вас обоих. И тогда его уже никто и никогда не остановит.
– Да не хочет он убивать – только хочет жить сам!
– Ты ничего не понял, Оскар, – сказала Ева. – Уже поздно. Теперь один бог может что-то изменить.
С этими словами она быстро скрылась в дыму.
– Но вы-то не бог! – крикнул я ей вслед. – Почему вы решаете за него?
Она остановилась. Я взвел курок, и этот звук заставил ее оглянуться.
– Все, чего я хочу, – это спасения его души!
– Душу Колвеника, Ева, вы уже не спасете. Спасите свою собственную, не губите Марину.
Старая дама бестрепетно глядела сквозь дым на меня, не обращая внимания на пистолет в моих подрагивающих руках.
– Ты сможешь в меня выстрелить? – спросила она.
Я не ответил. Я не знал ответа. Я мог думать только о Марине и еще о том, сколько осталось минут до того, как рухнет крыша театра, открыв нам всем ворота в ад.
– Любишь, стало быть, Марину?
Я кивнул. Страшное лицо, сожженное кислотой, исказилось поистине трагической улыбкой.
– И она это знает? – Голос звучал так, словно мы беседовали в гостиной у камина, а не в геенне огненной.
– Понятия не имею, – ответил я не думая.
Она медленно кивнула и вынула из ворота блузы флакон на цепочке. Тускло блеснула изумрудная жидкость.
– Мы похожи с тобой, Оскар. Мы оба одиноки, оба осуждены любить безответно и оба прокляты.
Она протянула мне флакон. Я опустил револьвер, положил его на пол, чтобы осторожнее принять и спрятать флакон, и взял сыворотку. С невыразимым облегчением устраивая ее в кармане, я хотел было поблагодарить Еву, но оказалось, что ее уже нет. Револьвера тоже.
Я добрался до верхнего яруса, но здание уже дрожало в агонии. Задыхаясь, я искал выхода к боковой галерее, где исчез Колвеник с Мариной, когда я их видел в последний раз. Вдруг одну из дверей в ложи за моей спиной вынесло взрывом, и оттуда хлынули языки огня и дым. Галерея сразу запылала, превратившись в реку огня и отрезав меня от выхода. Озираясь со спокойствием отчаяния, я понял, что прижат пожаром только к одному выходу наружу – окнам на улицу. Я выбил черные от дыма стекла – под ними шел узкий карниз. Одежда на мне уже дымилась, кожу невыносимо саднило – она покрылась пузырями ожогов. Черные стекла дребезжали под порывами ветра из горящего ада. Я уже задыхался, когда на карнизе холодный воздух наконец ударил в лицо. Улицы Барселоны лежали далеко внизу у меня под ногами. Кружилась голова. Я стоял, вцепившись в стену и глядя на потрясающее зрелище разрушения Большого Королевского театра. Огонь охватил его уже полностью. Строительные леса выгорели, обнажив великолепный барочный фасад. Старинный дворец стоял, как храм из пламени, возвышаясь над Равалем. Вдалеке уже завывали пожарные сирены, словно жалуясь на свое бессилие перед лицом этой огненной стихии. Я перевел взгляд выше. Колвеник стоял над куполом театра, держась одной рукой за центральный шпиль, к которому стягивалась металлическими тросами конструкция купольного сооружения. Другой рукой он держал Марину.
– Марина! – завопил я и стал лихорадочно пробираться по карнизу, схватился за металлическую перекладину остекления купола. Она была раскалена так, что я, взвизгнув от боли, отдернул задымившуюся руку. Тут купол затрясся и с оглушительным треском провалился внутрь. Осталась только алюминиевая конструкция, скелет, как раскаленная паутина, растянутая над адским пламенем. В самом ее центре невозмутимо стоял Колвеник. Я мог разглядеть лицо Марины. Она была еще жива. И я сделал последнее, что мог, для ее спасения.
Вытащил из кармана флакон и показал Колвенику. Тот поднял Марину над огненной бездной – я расслышал сквозь рев пламени ее отчаянный крик. Потом протянул навстречу мне раскрытую ладонь с длинными острыми когтями. Смысл пантомимы был ясен. Передо мной шла наверх ферма, как мост над огнем. Я двинулся к ней.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
