— Нет. Сколько. Можно. Слов! — произнесла Анна.
Федя повернулся к ней — с внезапной надеждой, что
вот сейчас она как-нибудь сможет разогнать весь этот ужасный туман.
— В чём ваша ошибка, — властно продолжила Анна, —
XVI.
Звонок
Да, Тонечка? Ну, что там у тебя?
Сутра, да... Нет, сегодня уже нет, вскрывать не будут: время уже хорошее, все домой... А чего? к девяти мы спокойно... Да, в девять - в десять, и я подойду, тоже и Конова... Что?.. Не, вскрытие-то часов, наверно, в одиннадцать. В десять - в одиннадцать. В принципе-то они начинают с утра, потому что им заключение сдавать в милицию...
Да, одежду возьми. Возьми какую-нть старую простынь, мыло какое-нть найди, тоже нуж... А тоже нужно будет, когда они будут мыть его, обмывать, как бы говорится, обтирать, всё это... ага... мыло кусок, расчёску там положите, бритву-станок у него если есть, всё туда побросайте и принесите. Трусы, носки, тапочки любые...
Чего?., с пятками?.. Ой, да какая разница-то ему! Ещё спасибо скажет, что тапочки положили домашние! Здесь продаются такие вот одноразовые дешёвые, прямо в морге. Спасибо пусть скажет, что тапочки ещё положут, а не голого в целлофановом пакете, вот чего!
Всё равно это или в братскую могилу пойдёт... Ну да, да: всех вот этих бомжей, они... безымянные могилы называется. А конечно, конечно! Так прям бросили в целлофановом пакете, крест поставили - закопали и всё... Куда кремировать-то ещё? Кремировать — это, знаешь, тоже деньги хорошие...
Да? ...смотри... ну смотри... ну как хочешь...
Гробы дешёвые есть. Что-то даже в пределах двух тыщ можно найти договориться. Я позвоню попрошу, чтоб дешёвый сделали... здесь, в лесу...
Да! Да! Да. Деревянный гроб просто, там без обивки, без ничего... Или здесь с девочками, или на Власихе договоримся, сделают подешевле, собьют: ты им только скажи рост, размер там... Если сжигать тем более всё равно... И он чё вам? денег, что ль, состояние что ли оставил, мль?.. Ну?!
Ага...
Давай, Тонечка... Да, давай, хорошо... Я сама вопросы решу по поводу морга...
Да, а завтра мы с Коноваловым поговорим. Всё, давай...
Всё, до завтра, ага.
XVII.
Тьма и Мокошь
— В чём у мучиков основная ошибка — вы думаете словами, вы говорите словами, вы циклитесь на словах...
— Вы можете предложить варианты? — пошутил Федя.
— А жечки слышат между словами.
Мучики упираются взглядом в объекты. Жечки — видят пространство между объектами. Жечки чувствуют пустоту. Кто летал ночью на самолёте — но не на запад, а на восток? На север? Куда-нибудь над тайгой, над лесами? Зимой? — Анна подняла глаза к потолку: — Еле-еле тусклые огоньки... пустота... Темнота... Темно десять минут... двадцать... сорок...
Вспомните, как она говорила: им электричество дали в пятидесятых годах. А до этого? тысячу лет в темноте... Коротенький перерывчик — июнь-июль, там и ночи-то нету, так, сумерки — «солнышко на Петров день встречали», свиданки... Летняя ночь — пустячки... Хотя эта земля полностью даже на лето не отмерзает: холодная, мокрая земля ночью, туманы... А вот с осени, с октября — уже раньше темнеет: приехала за ребёнком, а нет ни ребёнка, ни мужа... еле-еле нашла, как-то наспех одела, схватила, бежит по рельсам, морось осенняя, и муж гонится, поезд гремит... Дальше: седьмое ноября — не зря ноябрь, почти полярная ночь — брата забрали вечером, в слякоть, грязного, мокрого — и забили в ментах...
В ноябре спать ложатся с ножом. В ноябре ночью пьют в гаражах.
Но даже осень — присказка. Настоящая ночь наступает зимой. Настоящая тьма. Когда круглые сутки не «между собакой и волком» — а между волком и волком. Вот это — Россия... А по-настоящему — даже и не Россия, а Чудь и Мокошь. Летом — лес, сырая земля месяца два-три - три с половиной... А всё остальное — зима, ночь, холод и лёд, между волком и волком...
Над какой там империей солнце не заходило?.. А у нас — восемь месяцев не восходит. Даром, думаешь, самая незаселённая территория? Думаешь, рулят Москва и Питер — а остальное так себе, приложение? Чёрта с два!
Рулит Чудь. Территория тьмы.
Вы всё плачетесь, что людям плохо живётся. А как им житься, если эта страна — не людская, она устроена не для людей. Это страна — для пустоты, для метели. Всё пригнано плохо одно к другому, везде дует, всё дребезжит — почему? Почему везде щели? всё тонко и рвётся? Даже в городе — почему на каждом углу подворотни и тёмные закоулки? Всё криво, всё через зад, все воруют и пьют в гаражах. И вообще, пьют — почему? Этот ваш «цинк», «радость», «смысл» — это всё ерунда. Нет ни радости, и нет смысла. Пьют, чтобы на трезвую не ходить через ночь. Лучше сразу в беспамятство. Лучше пусть принесут с разбитой башкой. Провалиться под лёд.
В гаражах — это чтобы закрыться, приникнуть поближе к тьме и к земле. Тут не радость... Ха, «радость»! Какая радость для шамана есть грибы? Его рвёт с них. И смысла шаман не ищет. По крайней мере, он знает, что нет словесного смысла. Есть тьма, и шаман в неё ходит.
Когда русские пьют — они все шаманы. Это древнее-древнее, в тысячу раз древнее вашего христианства. Даже если живут теперь не в деревне, а в Бибиреве, в панельной многоэтажке... Войдите в любую квартиру — не в центре, «дизайнерскую» с искусственными людьми, а в любом Мончегорске... да или даже в Москве — только подальше, в Печатниках, в Марьине, на Капотне — откройте полупустой шкаф с тряпьём, на кухню пройдите, чтобы клеёночка липкая, чтобы в линолеуме дыра, и за дверью бачок течёт ржавой струйкой — что, вы думаете, это? бедность?
Нет. Это калиточки, это тропиночки и закоулочки в ночь. В ночь кривая дорожка — короткая, а удобный пролаз — это щель. Мы мордва. Мы всегда возвращаемся в ночь. Ночь ледяная и чёрная, но зато нет надежды. Ночь всегда та же самая, одна и та же — а свет ненадёжен и слаб. Если теплится огонёчек — значит, чужие люди придут, будут сидеть за столом, говорить: «Ты хорошая девочка, мы приехали за тобой...» А ты должна руки вот так положить и сидеть. И кричи не кричи — кругом ночь...
— По описанию, — хрипловато, с усилием засмеялся Федя, — по описанию — какой-то ад?
— Нет. В аду жарко, кучно. А здесь — то, что было раньше, чем ад. Здесь — та ночь, которая была сначала...
— С начала, — вежливо поправил Фёдор, — было, как известно, Слово.
— Сначала была ночь, — повторила Анна с нажимом. И, вероятно, приняв Федино молчание за согласие, кивнула сама себе и повторила значительно: — Да. Сначала была — ночь...
XVIII.
Рассказ о братьях и сестрах
[Николай]
Ночью кто-то стучится в окошко. Мать просыпается: «Это кто?»
«Мам! — говорит. — Да это же я, твой сын Николай». Она говорит: «Да ты что, он у меня три года уж как погиб!» И дверь не открывает — вот как сейчас помню... А дед какой-то был нищий ночевал. Говорит: «Да не бойся — давай, открывай, я с топором за дверью тама...»
Открыли — а это брат! Представляете, три года ни письма, ничего: мать три года его за упокой поминала...
А он, оказывается, в Польше был, попал в плен... как-то там всё это было сложно... ( шёпотом) Он во власовских войсках был, по-моему... Он никогда о себе не рассказывал.
А знаете, за что его посадили-то? Война кончилася, и пригнали к нам дизеля...ну эти самые... трактора, трактора! А он в присутствии своего родственника сказал: «А на дизелях-то — с американских танков гусеницы содранные...» Вот за эти слова его взяли.
Я помню, пошли мы в Рязань со снохой. Мать дала нам бутылку молока, буханку чёрного хлеба и сколько-то яиц. Я босяком, все ноги потёрла... что мне там? десять лет. Приходим, а нам отвечают в окошко: «Врагам народа передачу не передают».
И когда следствие шло, его спрашивают: «А почему ты сдался, а пулю себе не пустил?»
А он говорит: «А мне жить хотелось, мне было пятнадцать лет».
Ему говорят: «Ты врёшь. Как ты мог в пятнадцать лет воевать?» И дали ему пятнадцать лет, трибунал.
У него жена молодая - красавица, мальчик сын. Ну, жена его не дождалась: пятнадцать лет она его не собиралась там дожидаться, она вышла замуж. Всё продали после него...
И вот он три года уже отсидел, пишет маме письмо: «Мам, ты не переживай, я больше армии здесь не пробуду».
И что вы думаете? С ним сидел какой-то там генерал. Ну, все сидят — кто за что. И генерал его спрашивает: «А тебя-то за что?» Брат сказал ему.
«А в деревне ты кем работал-то?» «Пастухом».
«А ну, — генерал этот ему говорит, — садись давай пиши письмо на имя Жукова!» И он пишет на имя Жукова письмо...
А отец говорит: «Мать, чего-то нашим Колькой интересуются?»
