Чечен злобно оскалился.
– Там же, где ты скоро будешь...
– Где я буду? – почти невинно спросил Разуваев, но мы, уже изучившие своего ротного, по интонации знали, что невинно и почти ласково старший лейтенант разговаривает только в минуты наивысшего напряжения и гнева.
– Голова твоя будет на заборе сушиться... – пленный вырвался из держащих его рук и попытался ударить старшего лейтенанта ногой в лицо.
Он, наверное, слышал где-то, что есть такая штука, как карате, но никто боевику не объяснил, что наносить удар распрямленной ногой – это почти то же самое, что подножку трамваю ставить... Разуваев просто шагнул навстречу, резко выставив в перекрестном ударе предплечье, и послышался хруст. Перелом в колене... Но каратист даже не застонал, хотя сел на землю от боли и начал длинно и злобно материться...
Не каждый пленник такую агрессию проявляет. Большинство жизнь выпрашивают или просто молча надеются, что им ее сохранят. Этот сам на пулю или на нож просился, считал, что так меньше мук испытает...
– Заткните ему пасть, чтоб не воняло...
Чечена скрутили, связали руки за спиной, опять воткнули в рот кляп.
Старший лейтенант смотрел на пленника больше минуты, что-то соображая, потом заговорил по-чеченски. Никто из нас чеченского не знал, не знали и того, что ротный этим языком так свободно владеет. Чечен в ответ на длинное обращение к себе сделал вид, что смеется, хотя смеяться с кляпом во рту по крайней мере странно.
– Говорить будем? – голос Разуваева, перешедшего на русский, опять стал ласковым, а в руке появился большой боевой нож. Такие ножи не входили в штатное оружие, но почти каждый офицер спецназа носил на себе нечто подобное. Солдаты тоже ножи носили, но поменьше...
Чечен презрительно кивнул и чуть-чуть поворочался, принимая более удобное положение. Но ротный шагнул вперед, и нож, после короткого замаха, рубанул рядом с головой пленника, отрубая ему ухо. Кровь хлестанула прямо на летный комбинезон.
Старший лейтенант вытащил кляп.
– Головы, говоришь, пилотам отрезали...
Чечен смеялся, и от смеха голова тряслась, и кровь бежала сильнее.
– Отрезали... И тебе отрежут...
– А тела где?
– Выбросили... Мы не едим человечину... Выбросили... Долго они к ручью катились...
Нож еще раз блеснул в круговом движении и перерубил пленнику горло...
А старший лейтенант вытер нож о комбинезон чечена, поднял отрубленное ухо, смотрел на него несколько секунд, потом ухо в карман «разгрузки» сунул...
* * *
Пошел мелкий и, похоже, затяжной дождь. Тропа стала скользкой, но нас это не остановило. Расположение четырех стационарных и оборудованных постов мы знали хорошо и еще накануне нанесли их на карту. Меньше суток прошло. За это время сменить посты никто не успеет. Один пост обезвредили быстро. Выступили прямо мимо обезвреженного поста к лагерю, но до самого лагеря не дошли и двинулись по окружности – снимать другие посты. На втором было четверо чечен, как и на первом. Всех сняли без звука в рукопашной схватке. Волк вернулся оттуда с окровавленными руками, молча показал мне ухо.
– Зачем? – спросил я.
– Старлей приказал... Всем... Только левое отрезать...
Он спрятал ухо в карман. Ефрейтора, кажется, тошнило и никак не могло вырвать. А спазмы в горле заставляли его кашлять. Разуваев посмотрел на Волка и к следующему посту пошел с другими бойцами. Когда они вернулись, я специально посмотрел, руки у всех были в крови... Солдаты, как и Волк, сдерживали спазмы в горле. На последний чеченский пост старлей взял новую команду.
– Зачем он это делает? – спросил я сержанта-пулеметчика, который все еще в растерянности держал чужое ухо в руке.
– Разуваев сам из Чечни родом... Его родителей здесь ножами исполосовали и уши отрезали... У чечен это какое-то оскорбление...
У меня, как и у Волка, как и у некоторых других, тоже в горле встал жесткий и колючий ком, мешающий дышать...
* * *
База боевиков осталась без охраны. Теперь старший лейтенант пошел на склон горы только со снайпером группы ефрейтором-контрактником Юриным. У Юрина «винторез». Выстрел «винтореза» со стороны не слышен, когда вокруг шелестит дождь. Он и без дождя-то едва слышен...
Вернулся Разуваев быстро. Больше знаками объясняясь, чем словами, приказал нам двигаться двумя колоннами к лагерю. Две колонны – чтобы занять две тропы и спуститься быстрее. Разделяться мы не стали. Уже около самого лагеря старлей вышел к одиноко стоящей сосне и трижды рукой махнул, давая сигнал. Я понял, что он сигнализирует снайперу.
Внизу старший лейтенант собрал нас в тесную кучу, чтобы все поняли его объяснения.
– В лагере два внутренних часовых. Сейчас снайпер снимает их, повара и истопника у печи. Остальные спят по землянкам. Землянок шесть... По пять человек в каждой, кроме командирской... В командирскую иду я с радистами... Пять групп одновременно по всем землянкам... Лопаты и ножи... Не стрелять... Уши... У каждого... Уши... Левое ухо... Головы не надо, мы не звери... Только уши...
Последние слова прозвучали угрожающе... Видимо, старший лейтенант уже столкнулся с сопротивлением в этом вопросе, поэтому повторил так категорично.
Не знаю, как обстояло дело в других землянках. Мы, оставив рации на окраине лагеря, пошли вместе со старшим лейтенантом к землянке, над которой обвис мокрый зеленый флаг с лежащим волком. Дверь вышибли ногой. Ворвались с заранее подготовленными лопатками. Там, в командирской или в штабной землянке, оказалось четыре чечена. Они проснулись от звука выбиваемой двери и ничего понять не успели, когда на их головы обрушились удары остро отточенных малых саперных лопаток...
– Уши... – прозвучал угрожающий голос старшего лейтенанта.
Через минуту, когда мы вышли из землянки, меня вырвало...
* * *
Обезглавленные тела пилотов мы нашли под склоном горы...
Головы нашли раньше... Они, как сказал первый чечен, попавший к нам в плен, и вправду сушились на кольях... То есть мокли под дождем...
Прямо оттуда, из лагеря боевиков, мы провели сеанс связи, поскольку время сеанса как раз подошло... Рассказали о судьбе пилотов-вертолетчиков. Машину вызвать было невозможно, и мы получили приказ выходить к своим в «автономке» и обязательно вынести обезглавленные тела. Это мы и без того знали... Тела бросать нельзя...
Если погода позволит и в небе образуется «окно», нас обещали снять с маршрута первым же свободным вертолетом...
* * *
Ни я, ни Волк не любили вспоминать службу под командованием старшего лейтенанта, а потом уже и капитана Разуваева. Мы оба быстро изменились за время этой службы... Нас перестало мутить и тошнить от войны... Мы привыкли к виду и к запаху крови... Но в разговорах эта тема была под запретом все двенадцать прошедших с той поры лет – если мы и вспоминали войну, то только первую операцию под командованием капитана Петрова и мучительный чеченский плен... Словно бы та операция была единственной, в которой мы участвовали. Это помогало чувствовать себя лучше...
А все остальное старались забыть...
Хотя сами стали совсем не такими людьми, какими были при Петрове...
Петров звал нас волчьей стаей, но мы были тогда щенками... Волками, матерыми, опасными, мы стали потом... Волками с повышенным чувством самосохранения, которое не позволяет отпускать «мальчика с козой», чтобы не угодить в плен...
* * *
Я вспомнил Разуваева только потому, что разозлился. А вспоминая, злился еще больше, потому что слой за слоем наползли картинки воспоминаний. И именно в таком состоянии я проехал мимо «Евразии» – без остановки. Надо было успокоиться и осмыслить ситуацию. Когда зол, ситуацию не осмыслишь, когда зол, будешь только зло творить и к себе зло привлекать, потому что подобное всегда притягивается подобным. И я остановился только за углом, где мою машину невозможно было увидеть из окон офиса.
Осмысливая ситуацию, я почти наверняка догадался, что охране на входе дан приказ не пускать меня за порог. Но, немного подумав, я все же нашел вариант проникновения, и вполне цивильный, без взломов и возможных жертв среди охранников. Но сначала мне необходимо было проверить верность моей теории. Точнее сказать, верность моих догадок, потому что пока они были основаны только на тонких разрозненных намеках.
Через справочную службу я узнал номер «Торговой марки „Транссиб“. У секретаря узнал номер менеджера по персоналу. А уже менеджеру по персоналу задал главный вопрос:
– Подскажите, пожалуйста, как я могу найти Александра Витальевича Гантова...
– А он у нас уже не работает.
– Что так? Он же вроде бы только недавно к вам устроился...
– Вернулся, кажется, на прежнее место...
Вот теперь все встало на свои места. На прежние и прочие... И я даже догадался, что мне не требуется забирать пластиковый пакет из туалета на втором этаже «Евразии», потому что долларов там, по всей вероятности, нет...
Тогда я позвонил майору Лиходееву.
