на поле славы.
– Огонь… В передки. – И колонна вытянулась по дороге.
Настало серое утро. Отряд, несмотря на усталость, двигался бодро. На втором часу пути полковник Чернецов, непрестанно всматриваясь в даль, попросил подполковника Миончинского выслать конные боковые дозоры. Разведчики-артиллеристы пошли крупной рысью. На горизонте левый дозор остановился, один из юнкеров поскакал назад, другие двигались дальше робким шагом.
Замечены разъезды, – выяснить, – но они скрылись. Еще полчаса медленного пути. Снова показались конные группы; на этот раз за ними обозначилась колонна конницы. Разъезды обстреляли юнкеров, конница развернула лаву.
Полковник Чернецов приказал одному из разведчиков подскакать к лаве и передать войсковому старшине Голубову, что Чернецов не хочет пролития казачьей крови и предлагает полку идти на станцию Глубокую, в то время как партизаны пойдут своею дорогой в станицу Каменскую. Казаки, не дослушав предложения, открыли огонь из винтовок. Партизаны ответили залпом. Лава раздалась в стороны, и в образовавшемся прорыве показалась строившая фронт лейб-гвардии 6-я Донская батарея (речь, конечно, идет об остатках батареи, перешедшей к красным. – СМ.), которая почти в упор открыла беглый огонь.
Партизаны рассеялись по всей степи. Юнкерская батарея потеряла почти всю свою прислугу, – стреляло уцелевших два номера. Последнее несчастье – заклинилась граната; попробовали исправить накатом – сломался банник.
– На задки.
Рысью под гору, через овраг – треснуло пополам дышло.
– Отпрягай.
Стреляющее приспособление и панораму – в ручей.
– Подполковник Миончинский, ведите конных в Каменскую, а мы отобьемся! – крикнул Чернецов. – Пешие, ко мне: беречь патроны – не стрелять без толку, – слушать команду…
А теперь – пли.
Морды скачущих лошадей сворачиваются вбок и через мгновение вместо них мелькают исчезающие хвосты. Атака отбита – «Ура!»…
– Юнкеров-артиллеристов поздравляю с производством в офицеры! – крикнул Чернецов.
Снова – «Ура!», снова два залпа, и новая атака отбита.
Казаки подтянули пулеметы. Чернецов ранен в ступню левой ноги. Среди партизан замешательство. К оврагу подскакал казак: «Сдавайтесь». Дрожащим от боли голосом Чернецов крикнул: «Партизаны не сдаются всякой сволочи». «Ура!» и редкие выстрелы…
Принявший командование на время перевязки Чернецова штабс-капитан Князев (старший офицер батареи) тихо доложил ему, что запас патронов иссяк.
– Дети, милые дети – герои… – И Чернецов зарыдал.
У оврага показалось три конных с белым флагом на пике: войсковой старшина Голубов честным словом офицера и казака заверяет, что партизаны, прекратив стрельбу, будут пропущены в Каменскую.
– Кто говорит?
– Подхорунжий Подтелков.
– Согласен, – ответил Чернецов и, обратясь к партизанам, резким голосом добавил: – Не стрелять.
Овраг окружен казаками. Подъехал в бекеше без погон войсковой старшина Голубов:
– Свободное казачество требует вашего арестования, есаул… а партизаны будут освобождены.
– Хорошо, я и на это согласен…
– Оружие положат обе стороны, – продолжал Голубов и, обратясь к стоящим впереди оврага казакам, предложил положить винтовки; по приказанию Чернецова партизаны последовали их примеру, но в это время с тыла на партизан бросилось человек пятьдесят – шестьдесят казаков…
– Войсковой старшина, а ваше слово донского казака? – спокойно спросил Чернецов.
– Ну, есаул, – a la guerre comme a la guerre? – как-то криво улыбаясь, отвечал Голубов.
Казаки начали нещадно избивать прикладами и нагайками безоружных партизан.
– Быть может, войсковой старшина прекратит хотя бы эту низость? – так же спокойно произнес Чернецов, указывая на происходящее глумление. – Ведь вы же, несмотря ни на что, – старый офицер, кому, как не вам, должна быть понятна и близка вся красота подвига этих юношей.
Так начался плен.
Н. Туроверов[60]
Гибель Чернецова (Памяти белых партизан)[61]
В то время еще не было ни белых, ни красных армий, ни мобилизаций, ни Чека, ни Освага. Белое движение было только проектом пробиравшихся на Дон из Быхова генералов Корнилова и Алексеева, а в Новочеркасске задыхался атаман Каледин.
Россия еще лежала распластанной в мертвом равнодушии, когда на границах Дона, на его железнодорожных колеях, столкнулась городская чернь со своим первым и заклятым врагом: детьми-партизанами. И уже потом, в дальнейшем движении, всколыхнувшем Россию, борьба никогда не была более жестокой, чем между этими первыми добровольцами двух идеологий.
Было бы не моей задачей суммировать психологию участников Белого движения, создавая общий тип; но я не ошибусь, наметив в юных соратниках Чернецова три общие черты: абсолютное отсутствие политики, великая жажда подвига и очень развитое сознание, что они, еще вчера сидевшие на школьной скамье, сегодня встали на защиту своих внезапно ставших беспомощными старших братьев, отцов и учителей. И сколько слез, просьб и угроз приходилось преодолевать партизанам в своих семьях, прежде чем выйти на влекущий их путь подвига под окнами родного дома!
Я задержался на партизанах, чтобы легче подойти к образу их вождя, есаула Чернецова. Партизаны его боготворили, и это – его лучшая характеристика.
У него была военная дерзость, исключительная способность учитывать и использовать обстановку в бою, ледяное спокойствие в опасности и бешеный порыв в нужный момент. В первый раз я с ним встретился зимой 1916 года, на одном из вечеров в тесном зале Каменского клуба.
Он был ранен в ногу и ходил с палкой. Среднего роста, плотный и коренастый, точно сбитый. Я запомнил его темные насмешливые глаза и смугло-розовый цвет лица.
Находясь в военном училище, я не имел возможности принять участие в начале детского похода на Дону; встречал лишь в декабрьские дни семнадцатого года на новочеркасских улицах чернецовских партизан, – эти единственные фигуры в коротких, кожей наверх, полушубках, как и их трупы в простых гробах по дороге от собора на кладбище, всегда в сопровождении атамана Каледина.
И только в январе 1918 года, задержанный в Каменской, при свидании с родным Атаманским полком, я имел случай стать участником последних закатно-блестящих дней чернецовской эпопеи.
Гвардейская казачья бригада, вернувшаяся с фронта в декабре 1917 года и поставленная Калединым в районе станицы Каменской как заслон с севера, перестала существовать. Рождественское выдвижение бригады на станцию Миллерово и свидание бригадных делегатов с красногвардейцами создали тогда такое убеждение у казаков: «Нас мутят офицеры. Красноармейцы люди как люди. Пусть идут за буржуями и генералами другие, а нам смотреть нечего – айда по домам!»
И уже в начале января среди разъезжавшихся по домам казаков-гвардейцев нашелся столь нужный Москве «свой человек» – подхорунжий 6-й Донской гвардейской батареи Подтелков.
Переворот в Каменской произошел по-домашнему – без крови. Были сорваны погоны, «Центральная» гостиница заполнена арестованными офицерами, а казачий военно-революционный комитет, под председательством Подтелкова, обосновавшись в старом здании почты, послал атаману Каледину телеграмму: «Капитулируй на нашу милость!»
Свидание атамана Каледина с Подтелковым в Новочеркасске не дало никаких результатов, и когда северный карательный
