видеть на фоне ночного неба, мы набрели на холм, то нашли на его склоне наше орудие и у колес его, над едва тлеющими углями костра, – Чернецова.
«Ну, что у вас хорошего?» – обратился он ко мне.
Я стал докладывать. В это время внизу, откуда только что вернулись мы, раздалась пальба и грянуло «Ура!»: красногвардейские цепи не дотянули до нашего холма и, взаимно приняв друг друга за врагов, вступили в ночной бой.
Через полчаса все стихло. Было слышно пыхтение паровоза, увозившего эшелон назад в Глубокую. Расчет товарища Макарова зажать нас, остающихся на холме, своими цепями не удался. Но и наша атака Глубокой не удалась. Это была первая неудача за все время существования Чернецовского отряда.
Партизаны, как всегда, шли в рост, дошли до штыкового удара, ворвались на станцию, но их оказалось мало – с юга, со стороны Каменской, никто их не поддержал, атака захлестнулась; все три пулемета заклинились, наступила реакция – партизаны стали вчерашними детьми. Часть их, во главе с Романом Лазаревым, который руководил атакой, с разгона пробилась через Глубокую в сторону Каменской; остальные поодиночке возвращались теперь к исходному пункту – нашему бугру.
* * *
В этом неуспехе, как никогда, ярко вырисовалась способность Чернецова влиять на людей: двумя-тремя, оброненными как бы невзначай, словами он сразу превратил размякших в нервном упадке детей в солдат, по доблести равных лучшим воинским частям, какие только знало Белое движение.
Учесть наши потери было трудно: налицо, вместо полутора сотен штыков, едва 60 голодных, холодных и усталых партизан при трех недействующих пулеметах и испорченной пушке. Запас патронов был мал, хлеба и консервов почти не было – все было рассчитано на занятие Глубокой, о вторичной атаке которой нечего было и думать. Ночь была холодная, подул северовосточный ветер. Партизаны дрожали, прижавшись друг к другу на ледяном бугре. В десятом часу Чернецов приказал подниматься – не замерзать же нам здесь!
Он повел нас прямо на Глубокую, то есть к противнику. Он был уверен в небрежном охранении противника и не ошибся: красногвардейцы сбились все на станции, а мы расположились на ночь в крайнем доме поселка – враги ночевали в двухстах саженях один от другого.
В трех комнатах, разделив последние десять банок консервов, на полу, под столами и скамейками лежали спящие партизаны; юнкера-артиллеристы возились с замком от орудия. У единственной кровати врач и сестры милосердия перевязывали легко раненных – тяжело раненные не вернулись назад, остались на поле брани. У меня болела голова, встать я не мог. Чернецов все время обходил часовых на дворе, бодрил людей: он все надеялся, что со стороны Каменской наши еще пойдут в наступление. Перед рассветом один партизан со сна нечаянно выстрелил в комнате и убил наповал спящего юнкера – я видел, как передернулось лицо Чернецова.
Заря была холодная, ясная, ветреная. Мы двинулись по шляху на Каменскую. Вправо, внизу, лежала Глубокая. Над станцией розово всходили дымы паровозов. Мой кольт ехал с другими пулеметами на подводе, а я с двумя юнкерами и доктором верхами шли в полуверсте, впереди отряда, как авангард. О каком-либо преследовании нас, тем более о встрече с противником в степи, никто не думал: в то время противник был прикован к рельсам. Впереди лежал черный обледенелый шлях на Каменскую. Степь была почти без снега – вчерашний туман съел его – с белесым тонким льдом на лужах.
Шли медленно. Впереди верхами – Чернецов и Миончинский, за ними орудие, конные юнкера, пулеметы на подводе, двуколки с сестрами и не могшими идти ранеными и сзади, по три, партизаны. Около 12 часов уже прошли половину дороги; перед нами лежал пологий подъем, за ним должен быть хутор Гусев.
Неожиданно справа, из-за трех курганов, хлопнуло два выстрела, над нашими головами пролетели пули. Я со своими спутниками поскакали на выстрелы, стараясь обогнуть поглубже, с тыла, курганы. За ними мы увидели двух спешенных людей, спешащих сесть на коней. Нагнали их близко, стреляя из револьверов, – один свалился с коня, другой ушел. Убитый оказался казаком: шаровары с лампасами, на погонах шинели цифра 44, большой рыжий чуб из-под окровавленной папахи.
Один из юнкеров поскакал к Чернецову с донесением. Мы же двинулись вперед, но едва поднялись на перевал, как остановились, пораженные. На противоположном скате низины, верстах в двух, перерезав нашу дорогу, лицом к нам стояла темная масса конницы. Тонкая цепь конных дозоров была раскинута полукругом, охватывая нас. Из конной массы наметом вылетела батарея и, проскакав назад, к противоположному гребню, остановилась – устанавливали орудия. Чернецов на рыси подъехал к нам.
«Что это? Откуда и кто? – воскликнул он. – Поезжайте скорее и узнайте, – обратился он ко мне. – Если это казаки, предложите им немедленно нас пропустить: с казаками мы войны не ведем. Если же красногвардейцы – что ж, будем драться!»
Я тронул коня, спустился в низину и, поднимаясь к неизвестной коннице, стал махать белым носовым платком. Я уже хорошо видел, что это казаки. Но по мне начали стрелять, сначала из винтовок, потом из пулемета, и несколько конных поскакало, стараясь отрезать меня от нашего отряда.
Я повернул коня. В это время со стороны казаков раздалось четыре орудийных выстрела, и гранаты взрыли мерзлую землю на том месте, где я оставил Чернецова и где теперь уже стояла наша, исправленная за ночь пушка и партизаны рассыпали цепь. Влево и впереди виднелся хутор Гусев, нас отделял от него малолесный крутосклонный буерак.
* * *
Начался бой. Наша пушка едва успела раз выстрелить, как была подбита: в двуколку угодило сразу две гранаты, и я видел, как в дыму разрыва мелькнули юбки сестер. Батарея (это была опять 6-я Донская гвардейская) била прямой наводкой, не жалея снарядов, и через десять минут трудно было разобрать нашу жалкую цепь в черном дыму разрывов.
Казаки не стреляли, а расстреливали нас, как мишени на учебной стрельбе. Подо мной убило лошадь, сильно контузив мне правую ногу, но мне посчастливилось вскочить на другую, из-под только что убитого юнкера.
Казаки густой лавой – их было около 500 шашек – сначала рысью, потом наметом пошли на нас в атаку. Они были, очевидно, уверены, что с нами уже все кончено; но, когда с двухсот шагов их встретили залпы партизан под звенящую команду Чернецова, они так же быстро поскакали назад и, пропустив вперед свои четыре пулемета на двуколках, начали нас выбивать. Наша цепь ринулась в буерак во главе с Чернецовым, который слез с коня. Партизаны падали в
