Я рухнул на колени и горько вскричал, ни к кому принципиально не обращаясь:
— Господи, что же мне делать?!
Голос невидимого, со всеми обертонами грубой мужественности, заносчиво ответил: «Добывать пантокрин из собственных рогов и лечить себя от импотенции!»
Из разных углов комнаты послышались одобрительные хлопки и пузырящиеся слюной смешки.
— Нет! Я не импотент! — гордо крикнул я. — Я возвышенно эротичен! Просто женщины никогда не были для меня сосредоточением полового инстинкта. Я искал в них духовную сущность. Я кроток и нежен и не могу конкурировать с самцами, одержимыми захватом пищи и женщин, для которых голод и любовь — равноценные переживания… А ты, Наталья, форменная блядь, поступила со мной, как с мухой… Оторвала крылышки и лапки, а потом убила и выбросила…
Растительный мир гораздо гуманнее, и лучше бы я был растением, черпая силы от солнца…
Мои дорогие внутренние органы!
В данный момент, кроме вас, у меня никого нет ближе, и поэтому я называю вас дорогими.
Простите, что я, может, подло поступил, истязая вас, а вот сейчас умираю, хотя смерть моя — всего лишь конец какого-то начала, наступившего в момент зачатия…
Я обнаружил себя лежащим на диване, среди упившихся гостей, торжественно удостоверился, что оказался тверд в любви к жизни, и решил, что пора учудить такое, от чего поседеют дети…
Ощущение трезвого равновесия полностью возвратилось, слившись в могучем симбиозе с громыхающей яростью, и я победно возвратился в комнату, где измывались над моим бессильным телом невидимый и его прихвостни.
Жалобно тренькнул выключатель, и яркий свет ударил, как копыто. В комнате никого не было, лишь разрушенный послепраздничный стол, съехавшая скатерть, мятая и в пятнах, разрозненные винные лужицы и скрюченные тельца окурков.
Я рванулся на кухню. Мерзость циничного разврата разила оттуда незримой конюшней…
Там находился только Саша. Завернутый в старый цветастый халат и перетянутый шерстяным платком возле поясницы, он, сидя на корточках, по-кошачьи настороженно испражнялся на расстеленную газету.
Увидев меня, Саша придушенно запричитал, обратив в мою сторону мутное старушечье лицо:
— Вот до чего эти падлы довели… За ногу к батарее привязали, я, блин, в сортир попасть не мог. И это в своем доме!
Саша шумно зарыдал и, ловко преобразовав газету в неуклюжий сверток, протянул ее мне:
— Во имя вечной дружбы, спусти в унитаз.
По какой-то закономерной случайности газета порвалась, и на пол посыпались экскременты, маленькие и плотные, как огурцы.
Я отступил на шаг и тревожно закричал:
— А Наталья моя где?!
Саша, кланяясь, отвечал:
— Ушла, ушла, милый… Как ты напился, так и ушла. Говорила, что видеть тебя не может такого, собралась и ушла, много часов как ушла.
— Душу мне она изорвала, — разоткровенничался я. — Скажи, может, все только приснилось — тебе поверю!
— А кто его знает, — сурово молвил Саша, — раз пьян был, нет истинного знанья… Одни предположения горькие… — Он задумчиво вытер о халат руки и грустно предложил: — Ты бы отвязал меня, а то пальцы, блин, не слушаются, — и с брезгливой застенчивостью подергал привязанной ногой.
— Телефон есть у вас? — черство не расслышал я, увлеченный собственным несчастьем.
— Ты в окошко покричи, вдруг услышит, — с неожиданным сарказмом посоветовал Саша и угрюмо помочился в раковину.
— Нет, не услышит, далеко она, — безразлично прошептал я и ушел, почувствовав себя круглым сиротой.
Просящий, как у цыганки, приплюснутый голос выплыл из темноты: «Молодой человек, вы меня извините, можно вас попросить об одной услуге?»
Женщина говорила осторожно, с глубокими паузами.
Я тут же развернулся и пошел на этот загадочный голос, пока он не материализовался в какое-то подобие серого бесформенного мешка, с широким, мерцающим сальной белизной лицом. Бурая челка опадала на прищуренные плутоватые глаза, извивались пиявчатые губы.
— Вы не могли бы позвонить мне домой, я имею в виду, моему мужу?.. А то я уже час здесь стою, и никого не допросишься. Вы единственный, кто подошел, я бы так до утра стояла. Всего лишь позвоните мужу и спросите, пришла ли домой Наташа…
При одном звуке проклятого имени густая волна давешней обиды мягко ударила по затылку, а в животе запрыгали горячие зайчики.
С трудом успокоив пляшущие внутренности, я сдавленно произнес:
— А почему это нельзя сделать самой?
Женщина жеманно полыхнула блестящими, как у жабы, глазами.
— Он меня так любит, так любит, но я хочу, чтобы он меня немножко приревновал и полюбил еще больше…
— Когда ты придешь домой, он убьет тебя! — восторженно предсказал я.
— Нет, нет! Что вы… Он меня так любит… Позвони и скажи: «Коля! А Наташенька пришла домой?» Только обязательно — «Наташенька», — прошептала женщина и уверенно взяла меня под руку.
Я увидел невдалеке навесную будочку с телефоном.
Наташа еле плелась и протяжно ныла:
— Не лети, у меня болит нога… и животик. У меня было опущение, нет, опускание матки… Я не могу быстро ходить… Я не могу носить тяжелое… Я не приспособлена к семейной жизни, но два раза была замужем… — Наташа порхнула в будочку и растроганно сказала: — Только отвернись и не подглядывай. Я не хочу, чтобы ты запоминал мой номер… — А через несколько жужжащих секунд судорожно сунула мне трубку, сдавленно шепнув: — …Обязательно — «Наташенька»!..
Прокисший голос с противным украинским акцентом коротко поинтересовался:
— Хто?
Я, насколько возможно, удобно обосновался внутри тесной будочки и, слегка помедлив, вкрадчиво произнес:
— Я прошу прощения за столь поздний звонок. Я хотел узнать, пришла ли домой Наташенька?
Прокисший заволновался:
— А хто ее спрашивает?
Я небрежно ответил:
— Один хороший знакомый. Видите ли, она была у меня в гостях, недавно ушла, и я очень беспокоюсь, не случилось бы чего.
— Та щоб она совсем не дошла, сука такая, — мрачно резюмировали в трубке.
— Отчего же, — обиделся я, — очень приятная женщина…
Прокисший Коля захлестнул меня волной ревнивого отчаяния и гнева, но я прервал его, стремительно повесив трубку.
Восхищенная Наташа обхватила меня руками за шею и попыталась поцеловать, но я стряхнул ее, снисходительно бросив:
— Да ладно тебе, не с войны пришел…
Наташа умоляюще скулила:
— Ну скажи, скажи, что он говорил, я слышала, он спросил: «Кто?» Посмотри, там скамеечка, пойдем присядем. Ты все расскажешь и пивком угостишь или водочкой.
Серая птица совести больно ущипнула меня безжалостным клювом, засыпала соленой росой глаза, и я, прозревший, отвечал:
— Денег нет…
Только бубенчики звенят в ушах, только небо роняет листья, мчится низкая луна… Молчи! Уйди! Укройся! Ненавижу!
Наташа, прижавшись ко мне, заискивающе лепетала:
— Тогда давай у мужиков попросим. Я скажу, что ты мой младший брат, то да се, а потом через проходной подъезд…
Она вскочила со скамейки и куда-то ухромала, может, присесть под куст, а я кричал ей вслед:
— Видела бы ты себя! В лучшем случае ты прокатила бы за мою мать, но отнюдь не сестру!.. Рожей не вышла для моей сестры!
Коля! Колечка! Бедненький, маленький, извечный страдалец! Прости, прости…
Появилась счастливая Наташа с бутылками пива. Сладко вздохнув, она протянула мне обе бутылки, села рядом и погладила по щеке.
Я брезгливо отпрянул и грубо спросил:
— Где взяла? У кого украла?!
Наташа бледно ответила:
— Да так, выпросила у одного мужика. Сказала, что какому-то пожилому человеку плохо стало и нужно сделать пивные компрессы…
Я решил, что это остроумно. Мы пили пиво, я артистически копировал Колю, Наташа истово хлопала в ладоши и заливисто смеялась.
Потом сказал:
— А давай еще раз позвоним и добьем его окончательно. Представляешь, он говорил мне, что ты сука и не приспособлена к семейной жизни! Ну разве можно так?!
Наташа завороженно кивала, и по ее мятым щекам текли жирные слезы.
С Колей я уже не церемонился:
— Слушай, ты, козел! Если Наташенька не придет, я тебя!.. Если ты ее, Коля, хоть пальцем тронешь, импотент хренов!..
Коля ответил сипло и тоненько:
— Вы, наверно, и не видели хороших женщин, раз говорите такое…
Я сатанински грянул:
— Я надеюсь, ты понял меня, Коля! — но услышал лишь частые капающие гудки.
Мы вернулись на скамейку.
Наташа смотрела на меня, как русалка на утопленника, и взволнованно рассказывала, что у нее есть племянница, очень славная девушка, что она познакомит нас: «Хочешь — просто погуляешь, хочешь — женишься…»
Голос ее баюкал и расслаблял.
Сверкающие русалочьи глаза приблизились, и легкие прозрачные поцелуи коснулись моего лица…
