Никитин же внимал этим прениям с видом растерянным и даже глуповатым, но одновременно и довольным.
В полдень заглянула горничная. Передала, что Олегу Львовичу велено к двум часам быть готовым — его позовут обедать.
— Ну раз у вас дают обед, стало быть, будет и ужин, — восторжествовал Кюхенхельфер. — Вопрос только, умеет ли ваша суженая готовить?
— Она все умеет, — сразу сказал Олег Львович.
Ему вспомнилось, что перед изгнанием Алина ни с того ни с сего спросила, какое блюдо он любит больше всего.
Он удивился и неуверенно ответил: «Право не помню. Раковые шейки?».
Сразу после явления Наташи доктор ушел. К ужину он желал прибыть в приличном виде, а для того нужно было срочно почистить визитный сюртук и кремовые панталоны. Еще он собирался в городскую оранжерею, чтобы лично выбрать цветы — с приятным, но не навязчивым ароматом.
Никитин с капитаном остались вдвоем. Олег Львович думал, что доктор Кюхенхельфер, конечно, превосходный человек, но очень уж много говорит, а с Иноземцовым отлично молчится. С другой стороны, Прохор Антонович пригодится вечером, чтоб не возникало конфузливых пауз. Перспектива этих пауз Никитина очень беспокоила.
Без четверти два прибежал рассыльный из гостиницы «Парадиз». Принес господину прапорщику записку.
Прочитав ее, Олег Львович поднялся, надел фуражку. Ровным голосом сказал, что будет вынужден отлучиться. Пусть Платон Платонович сделает любезность — скажет горничной, когда та придет, что барина, дескать, вызвали по делам службы.
— А сами не хотите предупредить Алину Сергеевну?
— Не стоит. Скорей уйду — скорей вернусь.
Идя через двор и поправляя на ходу портупею, он увидел в окне Алину, вопросительно на него посмотревшую. Улыбнулся, сделал жест: мол, я скоро.
За калиткой улыбка с никитинского лица исчезла, оно приобрело несколько сонный вид. Так происходило всякий раз, когда надвигалась какая-нибудь опасность. Олег Львович внутренне не сжимался, как другие люди, а наоборот, словно давал себе расслабиться. Происходило это от привычки полагаться на свое чутье и инстинкты.
Записка, доставленная из «Парадиза», была от жандарма Честнокова:
«Ежели вам дорога ваша жизнь, а еще более жизнь прибывшей к вам особы, извольте немедленно быть у меня».
Никаких предположений Олег Львович строить не стал, не затрепетал нервами. Просто надел фуражку, прицепил саблю и пошел на встречу.
Майор ожидал его у себя на квартире, в хозяйской половине гостиницы. Слуга провел туда посетителя и с поклоном удалился.
Молча, оценивающе, разглядывал Никитин хозяина, который развалясь сидел у письменного стола. На особенном месте, почтительно расчищенном от папок и бумаг, сверкал орлиным кавалергардским шлемом бронзовый бюст государя императора. Еще одно изображение его величества, в полный рост, но уже в голубом жандармском мундире, висело на стене.
Не дождавшись приветствия или приглашения садиться, вошедший поступил так: без церемоний и субординации, не промолвив ни слова, уселся и кинул на стол записку. Честноков немедленно чиркнул серником — спалил бумажку.
— Вижу, с вами можно без экивоков и лишних слов, — сказал он, одобрительно оглядывая ладную фигуру гостя. — Это хорошо-с. Экономит время. Есть у меня для вас, прелестный господин Никитин, одно очень неприятное известие и одно довольно приятное.
Он сделал паузу — прапорщик молчал, всё так же на него глядя.
— Отлично. Ваше заинтересованное внимание я обеспечил, посему продолжаю. Сегодня, всего час иль полтора назад, у нас случилось — верней, было предотвращено — чудовищное дело. Отчасти по воле Божией, отчасти стараниями покорного вашего слуги. Вам, конечно, известно, что нынче ожидается долгожданное событие, приезд его сиятельства военного министра. За меры безопасности отвечаю я. И вот один из моих агентов, исполняя инструкцию касательно дополнительной проверки Ставропольского тракта, обнаружил на оном засаду: затаившегося в кустах «хищника». Тот изготовился сразить князя Чернышева злодейскою пулей, однако был вовремя обнаружен и в отчаянной схватке умерщвлен. Однако ж на сем подведомственная мне служба не упокоилась, а мгновенно, в неслыханные сроки произвела расследование. Что ж открылось? То был не случайный абрек и не засланный богопротивным Шамилем фанатик. О нет! Всё оказалось куда серьезней. Это, сударь мой, заговор, подготовленный врагами не внешними, а внутренними. Теми самыми, которым не по нраву самое устройство нашей державы. Представьте себе, что горец, залегший над дорогою с двумя винтовками, является кунаком и наперсником одного субъекта, который давно со всеми своими связями находится под пристальным моим наблюдением. Именно сия моя предусмотрительность и позволила нам обнаружить всё змеиное гнездо почти в одночасье, так что к прибытию его сиятельства я уж смогу преподнести дело совершенно раскрытым.
— Галбацы убит? — перебил Никитин, впервые за все время разомкнув уста.
Честноков расхохотался.
— Другой на моем месте тут вскричал бы: «Ага, голубчик! Ты сам себя выдал!» А за дверью у меня сидел бы протоколист, который сие невольное признание вмиг записал бы. Но я-то знаю, что это вы всего лишь явили быстроту ума. Сделали из вышеизложенного логичное заключение. Как раз на ваше быстроумие я и рассчитываю, но об этом, коль позволите, чуть позднее. — Майора распирало от довольства. Было видно, что беседа доставляет ему сугубое наслаждение. — Редко, знаете, доводится говорить с умным, свободным собеседником. Все со мной хитрят, юлят, в глаза со страхом заглядывают. А вы человек лихой, вольная птица, ушкуйник новгородский. Одному вам на всем белом свете и дерзну обнажить красоту своего замысла. Почитайте-ка письмецо, присланное моим мавром, который сделал свое дело и вскоре уйдет, хоть сам о том не подозревает. Из красочного этого документа всё вам станет ясно.
Взяв листок, Олег Львович пробежал его глазами. Жандарм тут же цапнул бумагу обратно, зажег было серник, но дунувший из окна ветерок загасил пламя.
— Каково? — спросил майор, отлучившись, чтоб прикрыть створку. — Оценили размах?
Глаза Никитина были лишены всякого выражения, но следили за каждым движением жандарма.
— Оценил. Что дальше?
— Как что-с? Арест конспираторов. И вот тут вступает та приятная новость, о которой я вас предварил вначале. С неприятными сообщениями мы на сем покончим. — Честноков сел на место. — Выйдет у меня одна небольшая оплошность, впрочем, извиняемая молниеносностью расследования. Предводителя заговора мы, увы, упустим. Узнав о том, что его клеврет изничтожен, главный злодей в тот же миг скроется в неизвестном направлении. Теперь-то вам как человеку быстрого ума и стало всё окончательно ясно, не правда ль? И причина вызова, и приватность нашего разговора. Берите милейшую Алину Сергеевну, седлайте коней и скачите прочь, скатертью дорога. Я, сударь мой, не зверь. Мне лишних жертв не надобно. Мы-то с вами отлично знаем, что никакого заговора не было и нет. Что ж вам зря страдать? Опять же ничего интересного на следствии вы все равно показать не смогли бы. Но и оправдаться, конечно, тоже не сможете. Очень уж этот ваш заговор придется ко двору высокому начальству. Я ихний интерес отлично понимаю-с. Бегите, батенька. Скрывайтесь. Три часа вам даю форы. Даже четыре — от щедрот моих.
Но Олег Львович с места не поднялся.
— У меня, я полагаю, есть сообщники? — медленно спросил он.
— Само собой. У меня целый списочек приготовлен. Но вы об них не думайте, вы лучше о себе позаботьтесь. Бегство главаря всем будет на руку: и вам, и мне, и арестованным. Мы всё на вас одного свалим, все оборванные ниточки к вашей фигуре сведем. Остальным от этого облегчение выйдет, так что своим исчезновением вы еще и людям поможете. Ну, не теряйте времени. Как говорится, с Богом! — Майор крупно перекрестил Никитина. — Скажите только, в какую сторону скрываться станете, — я отправлю погоню в противуположном направлении.
Тут прапорщик наконец поднялся, но еще не уходил.
— Если я правильно понимаю, вы желаете лично доложить министру о заговоре?
— Именно что лично. Прямо сейчас и помчу навстречу его сиятельству. — Жандарм вынул новую спичку. — А вам выражаю искреннее свое восхищение. Выслушали всё без истерик, без эмоций. Ни один мускул не дрогнул. На следствии вы нам определенно ни к чему. Исчезайте. Навсегда.
— И письменного донесения о заговоре министру вы еще не отправляли? — зачем-то всё выпытывал Олег Львович.
— Помилуйте! Весь эффект пропадет.
Тогда Никитин тихо, сам себе сказал:
— Безусловная, беспримесная гадина.
— Что-с? — удивился майор.
Прапорщик схватил со стола бюст императора, довольно изящно размахнулся и проломил майору висок крылом бронзовой каски.
