с одеждой и опустевший котелок, он отошел в дальний конец поляны, к каменной чаше; разделся и, войдя в нее, опустился на колени.
От холодной воды кожа мгновенно покрылась мурашками, но Ючжэнь совладал с собой путем дыхательных практик и принялся отмываться. Тщательно протерев тело с мыльным корнем и прополоскав волосы, он все же уступил слабой плоти и нагрел воду в котелке – ополоснуть голову. Парой нагревательных талисманов с ним поделилась Цю Сюхуа, когда они держали путь в Алую долину: в степи с хворостом было непросто и приходилось кипятить воду по-заклинательски.
Закончив омовение, Ючжэнь насухо вытерся, накинул чистое верхнее одеяние, распустив волосы по спине, чтобы высохли быстрее, и постирал в ручье старую одежду. Ближайший куст сирени гостеприимно предоставил ветви для просушки, и молодой даос занялся волосами. «Люди каждый день приводят в порядок волосы. Почему не сердце? – старательно прочесывая густые пряди, спросил он неизвестно кого. – Насколько спокойнее и безопаснее стала бы жизнь…» И не сдержал усмешки, представив особый гребень для причесывания сердца: наверняка энергетический, заклинатели постарались бы.
– Судя по твоему поведению, надо пожелать доброго утра, – сказала сзади Цю Сюхуа. Непроизвольно вздрогнув, Ючжэнь обернулся. Девушка сидела на траве, в нескольких шагах от него, кутаясь в плащ. Смутила внезапная мысль: а давно ли она вот так сидит? И сколько успела увидеть?.. Да кто он, в конце концов, юная дева, что ли? Ючжэнь даже рассердился на себя, но ответил приветливо:
– И тебе доброго утра, дева Цю. Как себя чувствуешь?
– Как будто по мне табун лошадей проскакал, – хмыкнула она. – Но, видимо, только по мне, ты-то вполне доволен жизнью.
– Ощущения и для меня были… не слишком приятными, – уклончиво проговорил Ючжэнь. – Позволишь руку?
Она медленно переместилась ближе и безропотно протянула ее. Проверив пульс, юноша ободряюще улыбнулся:
– Что ж, течение ци восстановлено, сердце бьется ровно. Чем бы это ни было, твое здоровье вне опасности.
– Если мы снова не столкнемся с чем-то подобным, – мрачно заметила заклинательница. – Ума не приложу, что это, никогда о таком не слышала. Знаешь, словно тебя накрыло огромной волной, только не из воды, а из энергии, и она несется сквозь тебя, а ты и сделать ничего не можешь. Я думала, у меня меридианы загорятся. Сейчас еще ничего, только в даньтяне[234] печет немного, – поморщившись, она приложила руку к низу живота.
– Может, нечисть какая? – предположил Ючжэнь.
– И что же это за нечисть такая, которая даже не попыталась нас сожрать? Ни сразу, ни потом, в ночи? – фыркнула Цю Сюхуа. – Нет, оно пронеслось мимо и исчезло. Мы ему неинтересны.
– Вода спадет – камни обнажатся[235]; что толку рассуждать, не имея нужных сведений. Ты позволишь мне одеться, дева Цю? С тобой приятно беседовать, но я в несколько неподобающем виде, – мягко ответил Ючжэнь.
Он совершенно точно не намекал ни на что предосудительное, но Цю Сюхуа вздрогнула, заалела лицом и ушами и торопливо, едва не запутавшись в ногах по дороге, бросилась к погасшему костру. Добродушно посмеиваясь, Ючжэнь облачился во все положенные слои монашеского одеяния, особое внимание уделив заправленным в чулки штанинам[236], расчесал и заколол волосы, старательно не замечая собственного смущения. Он не лицемер, в конце концов, да и заклинатели всегда отличались куда более свободными нравами, и все же… странно и непривычно.
– Думаю, путь продолжим позже, – сказал он после скромного завтрака. Девушка согласно кивнула, избегая его взгляда. – Отдохни, дева Цю, а я, пожалуй, наведаюсь в то ущелье, которое мы прошли вчера. Если впереди нас поджидают еще подобные странности, неплохо бы пополнить запас лекарственных трав, а их там в изобилии.
Трав в ущелье действительно росло много, и Ючжэнь, знающий, что и где искать, управился примерно за ши. Конечно, грядок давно уже не касалась рука человека, но когда-то все было высажено именно так, как лучше для того или иного растения. Пробираясь у самой стены ущелья, на каменистом склоне, залитом солнечным светом, Ючжэнь заметил необычные соцветия – не из лепестков, а из плотных разноцветных листьев. Растения теснились группами, словно вырастали прямо из камня. «Так вот они какие, каменные розы!» – восхитился Ючжэнь. Он только читал о жоучжи[237] да видел рисунки в старинных трактатах, но сразу узнал эти удивительные порождения гор. Бережно проводя кончиками пальцев по сочным листьям, Ючжэнь вдруг подумал о Цю Сюхуа. Она ведь такая же: упрямая, местами колючая, выросшая в горах, но ранимая и яркая, тянущаяся к солнцу.
Ючжэнь решительно достал из котомки одну из пары деревянных пиал, в которых порой готовил лекарства, и, заботливо выкопав одну розу – зеленую с красноватыми разводами на листьях и нежно-розовыми бутонами, – пересадил ее вместе с землей в пиалу, а сверху завернул в чистое полотно. Кто знает, вдруг ему удастся сохранить драгоценный саженец для монастыря, и его скромный вклад украсит сад целителей.
Пора было возвращаться к спутнице, но Ючжэнь медлил, стоя на склоне и глядя на безмолвную долину. Неведомое прежде чувство одиночества надвинулось горной тенью, и безжалостная память услужливо подкинула горькие строки:
Зеленые горы лежат за северным валом,
А белые воды кружат у восточной стены.
С этого места, едва мы с тобою простимся,
Сухим тростником умчишь ты за тысячи ли.
Плывущие тучи – это путника думы.
Закатное солнце – это друга душа.
Рукой на прощанье махнешь и уйдешь отсюда,
И даже твой конь грустно-протяжно заржет[238].
– Ну что, с другом простился, с конем разлучился, все как полагается страннику в дальней дороге, – невесело пошутил Ючжэнь и, решительно прогнав ощущение потерянности, спустился со склона.
Цю Сюхуа в отсутствие спутника времени зря не теряла: на кусте сирени прибавилось и ее постиранной одежды, а по поляне плыл острый свежий запах, будто совсем недавно прошла гроза.
– Заклинательские хитрости, – пожала она плечами, встретив вопросительный взгляд Ючжэня. – Правда, с травами что-то не то, да и зелья на вкус вроде не такие должны быть. Приходится беречь, пока новые достать негде, но, если я не ошибаюсь, скоро… Впрочем, ладно. Не везет мне с полетами на мече никак, все время что-то мешает.
– Может, с этим дело пойдет быстрее? – И он выложил ей на колени душистый букет. – Это годится не только для заклинателей, смотри, здесь ветви сосны, лаванда и фиалки. Запах сосны лечит и очищает, фиалки успокаивают, причем полезны и цветы, и листья, но особенно прекрасна лаванда: умиротворяет душу, уравновешивает эмоции, унимает головную боль и тревогу.
– Ты принес мне цветы? – Цю Сюхуа осторожно прикоснулась к ароматной охапке.
– И для пользы, и для красоты. – Усевшись поблизости, Ючжэнь принялся раскладывать собранные целебные травы. – Поэт и ценитель искусства усмотрел бы в этом повод налить вина и предаться веселью[239], но я целитель и смотрю прежде всего на пользу. Важно, чтобы и дух, и тело пребывали в ладу[240], а что более благотворно для духа, нежели красота?
– Они… чудесны, спасибо, – почти прошептала Цю Сюхуа, зарывшись лицом в немудреный букет. Кончики ее ушей пылали, и монах покривил бы душой, сказав, что это совсем ему не нравится.
Остаток дня и ночь прошли спокойно. Утром за сборами Цю Сюхуа спросила, хмуря тонкие брови:
– Ты уверен, что хочешь идти дальше? Здесь становится опасно, а меч нас двоих не выдержит. Вернуться потом будет невозможно.
– Я-то уверен, а вот ты – похоже, не очень, – отозвался Ючжэнь. – Так и не скажешь, куда мы идем? – Она закусила губу, он мягко усмехнулся. – Тогда скажу я. Мы вступили на прежние земли клана Цинь Сяньян, правда ведь?
– Как ты… как ты можешь произносить всеми забытое имя вот так? – Ее губы дрожали, взгляд затравленно метался по его лицу. – Неужели тебе все равно?!
– Все равно что? – спокойно уточнил Ючжэнь. – То, что ты привела меня в считающиеся проклятыми земли? Так я пока никакого зла от них не видел, кроме того непонятного то ли ветра, то ли волны, но от него и ты пострадала. То, что клан Цинь Сяньян обвиняют в Сошествии гор? Людям свойственно искажать факты и приукрашивать
