— Пошлите его к черту! — крикнул босс. — Я не могу тратить время на всех проходимцев, торгующих мыслями!
— Он сказал, что если вы не примете его в течение шести часов, то идея будет продана Максу Порелли.
— В добрый час! — прорычал Меркадье. — Пусть не воображает, что меня можно взять на пушку такой угрозой!
— У него серьезный вид, мсье, — настаивал голос в трубке. — Он вовсе не похож на проходимца. Если позвонит еще раз, что ответить?
— Ладно, пришлите его ко мне. Я ему покажу, где раки зимуют!
— Слушаюсь, мсье.
Трубка умолкла. В кабинет вошел молодой человек и вытянулся перед столом. Девушек уже и след простыл. В Парижском идеогенном центре царила военная дисциплина: быстрота, точность, исполнительность. Времени здесь не теряли.
— Кто тебе разрешил войти? — рявкнул босс (с подчиненными мужского пола он был груб).
— Вы сами меня вызвали, мсье. Номер третий.
— Ах да! — смягчился Меркадье. — Как тебя зовут?
— Кларк Дюпон.
— Ты предан нашему центру, сынок?
— Душой и телом, мсье!
— Ладно. Слушай, я поручу тебе деликатную миссию. Сможешь ты подложить свинью?
— Ради центра, мсье, я готов подложить свинью собственной бабушке!
— Отличный ответ! — пробормотал босс, разнежившись. — Подложить свинью собственной бабушке!.. Ты из хорошего теста, сынок! Получишь повышение. Вот что надо сделать…
Раздался звонок.
— Ну что еще?
— Опять этот тип, мсье.
— Ладно, давайте его сюда!
Босс заскрежетал зубами.
— Ну, я ему пропишу! — злобно прорычал он. — Кларк, сынок, сейчас ты увидишь, как папаша Меркадье расправляется с наглецами!
На молочно-белом экране появилось спокойное молодое лицо.
— Итак, это вы пятьдесят раз в день вызываете директора центра? Вы кто?! Президент США? И хотите говорить со Мною? СО МНОЮ?! И угрожаете продать свою идею Максу Порелли? Но, болван вы этакий, начхал я на ваши идеи! Тащите их к Максу Порелли. Скажите, пожалуйста: он думает, что Филиппа Меркадье можно вызвать по телевидеофону как первого встречного! Знайте, что, если вы осмелитесь побеспокоить меня еще раз, я выключу ваш телевидеофон на три недели!
Запыхавшись, он остановился. Молодой человек на экране и бровью не повел. Затем донесся тягучий голос:
— Прими-ка успокоительную пилюлю, старый хрыч! Это тебе не помешает!
И экран погас.
Еще никогда Филипп Меркадье не был так близок к апоплексическому удару: его лицо приняло фиолетовый оттенок, ему не хватало воздуха, он выпучил глаза. Справившись с волнением, он хрипло потребовал от телевидеофонной станции немедленно соединить его с лицом, только что говорившим с ним.
— Этот парень знает себе цену! — обратился он к агенту номер три. — Слышал ты, как дерзко он отбрил меня? Еще никто не позволял себе называть меня старым хрычом, советовать мне принять успокоительную пилюлю… Значит, у этого молодчика кое-что есть в котелке. И чтобы я позволил ему продать свою идею Максу Порелли? Ни за что на свете!
Молочно-белый экран засветился. Бесстрастное лицо снова смотрело с него.
— Молодой человек! — В голосе босса появился бархатный оттенок. — Вы мне понравились. Папаша Меркадье умеет распознавать истинную цену людей. Так разговаривать со мной может лишь тот, у кого в башке не пусто… Иначе откуда такая самоуверенность. Ну а с подобными людьми я всегда готов беседовать… Сколько?
— За что?
— За вашу идею.
— Миллион авансом, и миллион после того, как я ее изложу.
Босс подавил рычание. Но когда он заговорил, его голос был мягок, как воск, как нейлон высшего качества.
— Ого, вы знаете, чего хотите… Итак, милейший, вы продаете кота в мешке? Вам угодно, чтобы я отвалил миллион чистоганом за ваши прекрасные глаза еще до того, как вы раскроете рот?
— Послушайте, Меркадье, нечего торговаться. Вы покупаете идеи, чтобы перепродавать их, да? Ну, так всякая торговля сопряжена с риском. Всякая торговля — лотерея. Если моя идея не подойдет, вы потеряете миллион. Если она хороша, заработаете миллионов тридцать. Шансы равны. Вам ходить.
— Нет, вы мне нравитесь! Ладно, играть так играть. Ловите вертакс и будьте у меня в шесть часов.
Экран погас. Босс встал и начал ходить по кабинету, волнуясь, как хищник в предвкушении крупной добычи. «Игра! Риск! Я могу потерять миллион, но могу и выиграть тридцать миллионов. Чутье говорит мне, что выпадает хороший номер, на который надо ставить. Интуиция еще ни разу меня не подвела!» — думал он.
Он расхаживал взад и вперед, руки в карманах, совершенно забыв о поручении, которое собирался возложить на агента номер три. Он помнил только, что это славный малый, преданный центру душой и телом. «Я готов подложить свинью своей бабушке» — вот это ответ! Босс чувствовал к парню чисто отеческую нежность.
— Сынок, все люди смертны, и в один прекрасный день папаша Меркадье сыграет в ящик, как все другие. Но слушай, что я тебе скажу: папаша Меркадье оставит след в истории современного мира! Сколько тебе лет, сынок? Двадцать два? Двадцать три? Позже, когда ты станешь здесь важной шишкой — ведь у тебя прекрасные виды на будущее, — то сможешь сказать своим коллегам, жене, детям: «Я видел, как патрон работал». Ведь я и после смерти останусь для вас хозяином… Такие минуты не забываются. Посмотришь, как я буду играть. Я делаю ставку. Я верю, я чувствую, что у этого молодчика есть кое-что за душой. Это не аксиома, как дважды два — четыре, но вот здесь, — он ткнул себя в солнечное сплетение, — мне что-то под сказывает: это так. Ты слышал, каким тоном он со мной разговаривал? Лишь незаурядная личность может позволить себе такое. «Прими-ка успокоительную пилюлю, старый хрыч!» Сказать это мне, Филиппу Меркадье! Подобное нахальство может проявить только гений. И я ставлю на гения. Я нахожу гениев. Это моя работа. И знаешь, гении встречаются редко. Идей нет ни у кого. Все выжато, как лимон. Все использовано, все сказано и пересказано. Живопись, скульптура, музыка в тупике. Литература? Во Франции издается полмиллиона романов в год, но их никто не хочет читать, потому что все это перепевы старого. Одни и те же штампы, трафареты: одиночество, метафизика, стремление уйти в абсурд. Кафка, Беккет, Роб-Грийе. Все известно, все приелось. Уже подражают подражаниям подражаний. Классики более давней поры — все эти Прусты, Стендали, Бальзаки тоже набили оскомину. Мир гибнет от недостатка идей, от отсутствия новизны. Парижский идеогенный центр — это баллон с кислородом. Я даю агонизирующему миру живительный газ, взбадриваю умы. Я детектор новых идей, я поставщик духовной пищи. Мои враги твердят, что я духовный гангстер, сущая акула, что меня интересуют только деньги, что я спекулирую идеями… Какое заблуждение!
