Наконец, вопреки расчетам, пороха у поляков захватили немного – те его успели выстрелять, – а свой тоже был использован сверхлимитно. Это очень ограничило планы на разграбление больших территорий. Многие города и замки успеют запасти продовольствие благодаря новому урожаю, а на разрушение укреплений необходимо очень много пороха. Отсутствие больших пороховых заводов на Малой Руси показало старшине необходимость срочного их строительства.
С ведома атаманов и союзников, Хмельницкий написал предложение о перемирии и переговорах о прочном мире королю Владиславу IV. Зная о высокой вероятности вторжения в Польшу шведов, он хотел перенаправить ненависть поляков на других врагов. Тесный союз поляков и шведов для Малой Руси был чрезвычайно опасен, и слухи о предательстве протестантов появились именно для его предотвращения.
Еще раньше были отправлены послания о великой победе над польским войском и его полном уничтожении всем соседним государям, дожу Венеции, императору, персидскому шаху. Получили такое известие и в Стокгольме. Гетман спешил заявить о появлении новой силы на мировой арене.
* * *
Дни после битвы на Висле король позже вспоминать не любил. Не без причины. Получив, наконец, под свое начало желанную армию, он в преддверии битвы уже видел себя полновластным государем, знаменитым полководцем-победителем, великим человеком, вошедшим в историю… Стал же жалким беглецом, вынужденным бросить для спасения жизни и свободы все взятое в поход имущество. Разве что шкатулку с драгоценностями его пахолок успел из королевского шатра прихватить и как человек чести отдал государю.
Лихорадочная попытка немедленно начать организацию новой армии не встретила понимания у окружающих. Наглец Любомирский, и ранее не раз его оскорблявший, потребовал отречения Владислава – мотивируя это неспособностью к управлению государством и недоверием королю большинства шляхтичей. Друг Адам откровенно струсил и, бросив все, позабыв о своей должности коронного гетмана, бежал прочь.
И уже на галере король запил, а по прибытии в Варшаву продолжил заливать горе и разочарование, тоску и безнадежность спиртным. Государственные дела свалил на канцлера Оссолинского, а военные пустил на самотек. Не будучи дураком, Владислав прекрасно понимал, что второй такой армии ему не собрать. Жизнь прожита, друзья предали, все плохо… естественным образом он пришел к поиску истины, которая, как известно, в вине. Никто из окружающих его людей запою помешать не смог, да и не многие-то старались оторвать короля от бутылки.
Спас королевскую печень от опасных перегрузок злейший враг польского народа и государства, Хмельницкий. Он прислал с несколькими влиятельными пленниками (оставив у себя их родственников) предложение о перемирии. Правда, оговорив при этом, что на два пограничных воеводства, Люблинское и Сандомирское, оно распространится только зимой из-за обязательств казаков перед союзниками. Мол, дикари должны вволю пограбить, и ничего с этим сам Хмельницкий поделать не может. То, что сами казаки грабят как бы не активнее калмыков и черкесов… в приличном обществе о таком не говорят.
Сразу принять предложение Владислав не мог, но пить бросил. Среди первых его указов были баниции на обнаглевшего Станислава Любомирского. Оказавшиеся в столице сенаторы после долгих споров и прихода в Варшаву известия о вторжении в страну шведских войск склонились к заключению с Хмельницким временного перемирия. Воевать сразу на два фронта против таких сильных врагов было слишком опасно, а сдаваться шведам – при распространении слухов о предательстве протестантов – неразумно.
Куцые полномочия польского государя не позволяли ему самостоятельно или только с сенатом совершать такие действия – шляхта ОЧЕНЬ боялась его усиления. Но в связи с гибелью или пленением большинства депутатов сейма Владислав рискнул опереться на магнатский сенат и принять предложение Богдана. Не признавая пока независимости Малой Руси, но обязуясь не вести в ближайший год против нее военных действий. Сенаторы единодушно решили, что отвоевать имения в русских землях, конечно, надо, но сначала необходимо защитить свои вольности у себя, в Польше.
Было ли вторжение шведских войск в Польшу авантюрой? Ведь война с империей и Католической лигой, другими союзниками Фердинанда, продолжалась. Воюющих с ними врагов у воинственных скандинавов хватало и без поляков. Да, наверное. Вот только у Оксеншерны, желавшего сохранить свою армию, порой достигавшую ста пятидесяти тысяч человек – при восьмисоттысячном населении, – выбор возможностей не поражал разнообразием. Либо доразорить не до конца разграбленные территории в Германии, частично принадлежавшие союзникам, частично попавшие в сферу интересов главного спонсора – Франции, что обещало больше проблем, чем доходов. Либо срочно, еще вчера найти новые земли, способные содержать шведское войско. Вариант сокращения армии и урезания осетра – отказа от новых захватов – даже не рассматривался.
Состоящая в основном из наемников или рекрутированных насильно немцев армия требовала денег, а их не было. Швеция давно была истощена непомерными военными расходами, крестьянские бунты учащались, вынуждая власти держать часть войск дома. Прибалтийские и германские провинции не пощадила война, закупки хлеба в Польше из-за прошлогоднего нашествия резко сократились. Ко всем неприятностям добавилась задержка очередной дотации из Франции, там положение также осложнилось.
Поэтому призыв о помощи от протестантов Польши и Литвы стал для шведской армии спасательным кругом в бурном море проблем и трудностей – легитимным поводом нарушить соглашение от тридцать пятого года. Канцлер Швеции связался с опасавшимися нашествия с востока магнатами и заверил их в сохранении их привилегий.
К этому времени страдавших от недостатка продовольствия шведов, еще быстрее, чем в нашей истории, вытеснила из Чехии имперская армия Галласа. Вчистую уступая шведским генералам в таланте, имперский командующий, опираясь на мощные крепости юга Чехии, имея возможность закупать продовольствие в Сербии, буквально выдавил армию Бреннера на север. Несмотря на регулярные насильственные рекрутские наборы в контролируемых районах Германии, число шведских солдат уменьшалось. Дезертирство приобрело массовый характер, да и болезни среди изнуренных людей порой выкашивали подразделения не хуже картечи. Особенно пострадала конница, требовавшая куда больше средств для содержания.
Две шведские армии вошли в Польшу. Бреннер с сорокатысячной армией вломился в западное Познаньское воеводство, а двадцатитысячная армия срочно вызванного из отставки маршала Швеции графа Горна атаковала польское Поморье из шведского.
Один Бог знает, как бы все повернулось при жизни Густава Адольфа, однако в тридцать девятом году, через семь лет после его гибели, шведская армия даже не пыталась притворяться рыцарским войском. Да и затруднительно ей это было делать. Шведские солдаты и выглядели, и вели себя как огромная банда разбойников. Везде, куда ступала нога шведского солдата, царили страх, убийства, грабежи и насилие. И на этой земле они поступали так же, как в соседней Германии, не видя ни малейшего основания для изменения поведения.
Попав в неразграбленные районы Польши, исстрадавшиеся от голода и лишений солдаты, большинство которых к шведской нации не принадлежали, отрывались по полной программе, вымещали на мирных жителях и гордых шляхтичах обиду за их сытый вид. Горожанам поначалу было легче, с них просто брали налог на войну, а вот в сельской местности солдаты армии вторжения инстинктов не сдерживали. Грабили не только безответных хлопов, но и гордых шляхтичей да юбки задирали у женщин, не спрашивая их согласия или сословной принадлежности. Возможно, именно многочисленные изнасилования шляхтянок окончательно и склонили благородное сословие Польши к упору на борьбу именно со шведами, благо на юге враги остановились.
Ставшее обычным для Германии, такое поведение быстро настроило большинство поляков против «спасителей». Огромную роль в неприятии шведов сыграла религиозная вражда. Хотя в армии Кристины Вазы имелось немало католиков, а в срочно формируемом заново польском войске поначалу встречались протестанты, война – не без активнейшего участия иезуитов – быстро превратилась именно в религиозную и гражданскую. С вытекающими из этого жестокостью и безжалостностью, неразборчивостью в средствах, фанатичностью и беспощадностью. Но и нередкими примерами героизма.
Учитывая, что потери польского народа на юге были больше, чем на севере, можно сказать – пропагандистская кампания, разработанная в Чигирине и поддержанная – в собственных интересах – иезуитами, дала блестящие результаты. Внимание польского общества, всех его слоев, удалось сконцентрировать на событиях вокруг шведского нашествия. Очень удачной оказалась идея распространять молву, что казаки пограбят и уйдут, а шведы останутся и будут перекрещивать всех в лютеранство. Сколь бы Оксеншерна, Бренер, Горн или другие представители руководства Швеции ни заявляли об отсутствии планов преследований за веру, большинство поляков им не верило. Особенно после осуществленных неизвестными в зоне действия шведской армии поджогов и ограблений костелов.
