И позвонил ближайшему другу заехать за мной».
— Не очень-то он тебя жаловал.
— По мне прошелся?
— Да. Хотя ты и отпустил его в Бейт-Шемеш.
— Я-то думал, что мы увозим нетленные трактаты по переустройству мира…
— Нет, тут про побег из твоей больницы.
— На Палестинскую территорию?
— Пока не пойму, — сказала Анна и продолжила чтение вслух:
«Друг по-шустрому прибыл на своем подержанном „ниссане“. При мне была справка с разрешением покинуть „Эйтаним“ на пару часов, и мы погнали в Бейт-Шемеш по извилистому горному шоссе. Голова жутко трещала от лекарств. В поселке я попросил друга притормозить у кафе, его держал знакомый марокканец. Выпив бутылку пива, я заскочил домой, поцеловал старенького папку — и выехал на маршрутке в Иерусалим».
Арон свернул с шоссе, ведущего в Иерусалим.
— Ты куда? — спросила его Анна.
— В красивые места, — ответил он.
«На первом этаже центральной автостанции я спросил у девицы в справочной, как добраться до Рамаллы. „До Рамле“? — усмехнулась она. Я оценил ее юмор: в Рамле находится знаменитая тюрьма. Поднялся на третий этаж, пытался узнать насчет пункта назначения в кассе; там тоже „не знали“. Наконец, молодой ашкеназ, видимо, студент, сообщил, что в Рамаллу ходит маршрутка от Шхемских ворот Старого города. На указанном месте действительно топталась кучка арабов. Такси подъехало, я сел рядом с „вьюношей“ лет девятнадцати-двадцати. Он сообщил, что проезд стоит пятерку; потом, морщась, сказал по-английски: „Smell“…»
— Мордехай невыносимо пахуч! Одно время он решил нравиться женщинам и заливал пот одеколоном «Шипр,»“, помнишь такой?
— «Стоял, повторяю, февраль, и стало смеркаться рано».
— Я спросил тебя про «Шипр»… Кстати, куда делся его «ближайший друг»?
— Видимо, исчерпал свою роль. Мордехай подымает шум, требует таксиста, чтобы тот его вез в Мукату. «Публика не реагирует. По пути водителя то и дело шмонали израильские солдаты».
Полицейский патруль на въезде в Абу-Гош остановил машину. Арон нацепил маску, открыл окно и предъявил документы. Справки при себе у Анны не было, пришлось соврать, что она медсестра и что они едут по вызову в Бенедиктинский монастырь. У монаха тяжелый приступ психоза.
— Женщин не вызывают к монахам, — возразил молодой патрульный.
— Медсестер вызывают, медицина беспола, — возразил Арон.
— Монахини там тоже живут, — подала Анна голос из-под маски, — только по другую сторону. — Наверное, вы никогда там не бывали… Раньше это место называлось Castellum Emmaus, считалось, что там воскресший Иисус Христос явился своим ученикам. А когда-то, еще до нашей эры, там была римская крепость и купальня. Возле подземных источников.
— Ты на экскурсию едешь или к больному?
— Еще там есть вмурованная в стену табличка римского легиона, который участвовал в иудейских войнах, разрушении Второго Храма и осаде Масады и Иерусалима.
— Не селись среди евреев — не будешь психовать, — улыбнулся патрульный под маской и дал отмашку езжайте.
— Ты не говорил, что тебя вызвали в Бенедиктинский монастырь.
— Никто меня туда и не вызывал. Подумал, раз уж рядом…
— Здорово! Только вряд ли мы попадем в монастырь. Разве что через лаз. Но это не для твоей комплекции. Читаю дальше.
«В конце концов сосед, выходя из такси, шепнул: «Машина идет только до КПП “Каландия“. Дай шоферу сотню, он отвезет тебя в Мукату. Сотни не было. Но шофер меня не высадил. Гнал по зоне в кромешной тьме. Наконец, прибыли вроде в Рамаллу, и я услышал, как шофер спросил, где „шотра“, то есть палестинская полиция. Во дворе участка крутились молодые палестинцы в гражданской одежде. Я предъявил им удостоверение писательской федерации на иврите, английском и арабском. Парни поглядели на меня с уважением и что-то залопотали на своем языке; я разобрал имя Раид. Из зала вышел представительный, интеллигентного вида араб лет пятидесяти, также в цивильной одежде. Он заговорил со мной на чистом иврите, представился: „Комиссар полиции Раид“. Мы вошли в подъезд участка. Освещение тусклое, стены давно не крашены, лестница нечиста. Кабинет комиссара располагался на втором этаже. Раид сел за стол, парни — на пол: единственный стул был у комиссара. Все полицейские, в том числе комиссар, были довольно бедно одеты. Один, из молодняка, стал обследовать мою сумку, другой, также по распоряжению комиссара, переснял на ксероксе мое писательское удостоверение и паспорт. Раид сказал, что я могу говорить на иврите, и стал заполнять протокол. Сначала он задавал общие вопросы, потом спросил: „За что вас держат в дурдоме? Что-то вы не похожи на психа“. Я ответил: „По постановлению суда. Седьмого сентября прошлого года я напал на казарму в министерстве обороны в Тель-Авиве. ШАБАК находится в их ведении, знаете…“ Раид посмотрел на меня с восхищением: „Шалом у-браха! У меня тут больше половины таких…“ Он перевел мое сообщение пацанам, те заулыбались: им были хорошо известны хамские художества израильской охранки…».
— Хорошо читаешь, с выражением, — похвалил ее Арон.
«„Вы нам подходите“, — заявил Раид и стал накручивать диск телефона. Больше получаса он звонил в различные инстанции, кричал, говорил и ругался по-арабски. Как наши арабы-уборщики в „Эйтаним“. Наконец приказал: „Едем в Мукату“. Во дворе участка меня окружила группа рослых палестинских солдат в форме и с „калашниковыми“. „Руси, руси“? — спрашивали они меня.
