— Невиновный убегать не будет.
— Как сказать. Человек обнаружил труп, испугался, запаниковал, наделал глупостей…
Лера презрительно сощурилась. Ее мировоззрение — точнее, не мировоззрение целиком, а взгляд на создавшуюся ситуацию — не допускал предательских колебаний.
— Вы что, до сих пор думаете, что это не он убил Гришу? А как же эти, как их… улики?
— Слишком уж их много, этих улик, — задумчиво произнесла Майя. И, поймав вопросительный взгляд Артура, пояснила: — Неужели обязательно было бежать от подъезда через весь двор? Прошел бы аккуратно вдоль дома, никто бы не обратил внимания… А поясок от костюма Деда Мороза? А игрушка? Зачем ему понадобился этот несчастный Бэтмен?
— Какой Бэтмен?
— Я подарила Грише на Новый год.
Лера вдруг нахмурилась, что-то припоминая. Снялась с кресла, подошла к секретеру, обильно украшенному наклейками с ликами Ди Каприо, Арнольда Шварценеггера и Машеньки Распутиной в период разгула творчества, открыла, покопалась минуту…
— Вы про это говорили?
Майя пригляделась. Что-то лежало в руке девочки. Что-то, вызвавшее у Майи резкий перебой в сердце: оно вдруг замерло, точно застигнутый врасплох суслик, выждало пару секунд — и рвануло с готовностью осколочной гранаты сразу во всех направлениях: ухнуло в желудок, наподдало по коленкам, взлетело вверх, к горлу, и со всего маху врезалось в барабанные перепонки. И звездочки весело запрыгали перед глазами — те самые желтые звездочки на фоне черного глянца: все верно, Человек — Летучая Мышь и должен охотиться по ночам, в час, когда демоны получают абсолютную власть над миром и никто не может им противостоять…
Глава 15
В который раз она проходила мимо своего подъезда, снова и снова измеряя шагами расчищенную дворником дорожку — от детских качелей, мирно дремлющих под сугробом, до импровизированной автостоянки. Почему-то ей казалось: войди она в квартиру, где уже пятые сутки мается в заточении школьный директор (впрочем, она его не держит), и случайная мысль, проблеск истины, исчезнет, уступив место обычным потемкам.
У края дорожки Майя нос к носу столкнулась с Ритой Бродниковой. Рита, образцово-показательная жена, была навьючена сумками с продуктами.
— Снова грядет визит товарищей по партии?
— Да ну, — отозвалась она. — После них в доме шаром покати, пришлось прикупать.
— Давай помогу донести. Вообще-то с твоим диабетом таскать этакую тяжесть… Куда Севка смотрит?
— Он с утра у мэра. Что-то утрясает, что-то пробивает… Я уже сомневаюсь, стоит ли этот дурдом места в какой-то зачуханной Думе. Он похудел на семь кило.
— Не заметила. А где Келли?
— Дома, — Рита, до сего момента державшаяся вполне дружелюбно, вдруг сторожко подобралась. — Зачем она тебе?
— Нужно поговорить.
— Опять? — Она с грохотом бросила пакеты на пол. Что-то мокро шмякнулось — кажется, десятка два яиц разом превратились в сырой омлет. — Оставь ты ее в покое!
— Чита, послушай…
— Не желаю!
— Послушай, — с нажимом повторила Майя. — Ты ее в чем-то подозреваешь. До сих пор. Несмотря на то что официальные органы переключили внимание на Гоца.
— Он в бегах…
— Тем более. Значит, этот факт тебя не убедил, ты по-прежнему думаешь… — Она схватила подругу за безвольно опущенные плечи и развернула к себе.
— Она никакая не свидетельница, — забормотала Рита, медленно приходя в себя. — Она ничегошеньки не видела, на нее наговаривают…
— Я получила записку.
Майя с Ритой мгновенно обернулись. Рита сделала невольный шаг вперед, будто из желания заслонить дочь своим телом.
— Я получила записку от него, — бесцветно повторила Келли, появившись в дверях своей комнаты — сама бесцветная до прозрачности, словно призрак, закутанная в какой-то совершенно бесцветный платок, глядя перед собой бесцветными глазами. Только тени под этими глазами имели цвет — темно-серый, прибавляющий к юному возрасту лишних три десятка лет.
— Иди к себе, — приказала Рита.
Анжелика покачала головой.
— Ты же не будешь вечно меня прятать, — и молча скрылась в комнате, оставив дверь открытой. Приняв это как знак приглашения, Майя прошла следом, услышав, как Ритка на кухне в сердцах швырнула половник.
Прикрыв дверь за собой, она сразу очутилась в причудливом мире пятнадцатилетней девочки, где обертки от шоколада соседствуют с целомудренно обнаженным Крусом Кертисом верхом на мотоцикле «Ямаха», а нехилый компьютер (без модема, зато классный «винт» и громадный монитор) — с плюшевым медвежонком.
— Где записка?
— Вот. — Келли вытащила из-под клавиатуры сложенный вчетверо лист бумаги.
Майя развернула его. Крупный печатный текст, старательно, чтобы не просекли почерк, выписанный фиолетовой шариковой ручкой.
«Не бойся, тебе ничто не угрожает. Только молчи!!!»
Три восклицательных знака в конце. И отсутствие всякой подписи.
Где-то она уже слышала эту фразу. Причем не читала, а именно слышала — зловещий… да нет, просто взволнованный шепот, в ночь, когда мощная ладонь зажала ей рот, а в шею уперлось дуло пистолета…
— Мамка нашла, — пояснила Лика. — В прихожей темно, она по ошибке залезла в мой карман.
Майя с сомнением поджала губы: Риткино лайковое пальто темно-синего цвета, почти до пола, с капюшоном и меховой опушкой, можно было спутать с короткой бежевой дубленкой Келли разве что после многодневного черного запоя, коими Чита сроду не страдала.
— Где тебе это могли подсунуть? Где ты была вчера?
— Нигде. Ну, пошлялась по улице…
— В какое время?
— Часа в четыре, пока мамка была на работе. Вообще-то она велела мне сидеть дома, но целый день в четырех стенах, как в камере, — свихнешься, пожалуй.
— Ты куда-нибудь заходила? В кафе или магазин?
— В универмаг на углу. Просто так, поглазеть от скуки.
Вчера Гоц бегал за водкой, лихорадочно пронеслось в голове. Утверждает, что в ларек («пять метров от подъезда, и я замотался шарфом»). Поди проверь, где он был на самом деле: он вполне мог выйти, увидев Келли в окошко, проследить до универмага, приблизиться в толчее, сунуть записку в карман… Поди проверь.
— Вы что, — икнув, спросила Лика. — Думаете, это… он?
— Кого ты встретила по дороге?
— Вальку с Лерой. Они ездили в Центральный парк: Лерку нужно было как-то развлечь, она совсем высохла, — она по-бабьи вздохнула. — Пока Гришка был жив, они не очень-то ладили: что с малыша взять. А теперь…
«Теперь они остались вдвоем, — подумала Майя. — Убитый горем отец и маленькая вдова в черном, на тихом кладбище под маленьким зимним солнцем, у памятника-кораблика. Вдвоем — даже я теперь отгорожена от них невидимым барьером, потому что часть вины за смерть мальчика лежит на мне, на мне, на мне…»
— Скажи, в каком костюме Лера была на маскараде?
— Не знаю. Там было столько народа…
— Но она упоминала, будто вы столкнулись с Валей в дверях актового зала…
— Да какая разница? — Лика вдруг занервничала, даже слезы выступили на глаза. — Какая, к чертям собачьим, разница, кто где находился, если преступник давно известен?
— Ты думаешь, это Гоц положил записку тебе в карман? — тихо спросила Майя.
— А кто еще?
— «Тебе ничто не угрожает, только молчи», — она с сомнением покачала головой. — Но какой в этом смысл? О чем ты должна молчать?
— Я и молчу, — угрюмо сказала Лика. — Я не желаю, чтобы меня придушили. Или съездили палкой по тыкве.
— А прятаться до конца дней своих ты желаешь? Не высовывать носа из дома, не ходить в школу, не видеться с друзьями…
— Уходите.
— Девочка, послушай меня…
— Нет! — Она подскочила к магнитофону, с остервенением надавила на клавишу — из двух колонок оглушительно, словно сержант на плацу, рявкнул «Ласковый май».
— Уходите! — закричала Келли, перекрывая вопль динамиков. — Уходите, оставьте меня в покое!!!
Ничего другого не оставалось — не хватать же девчонку в охапку и не тащить в милицию (действие противоправное и абсолютно тухлое с этической точки зрения). Майя покорно доплелась до прихожей, отделанной карельской березой, рассеянно накинула пальто, не потрудившись даже застегнуть пуговицы. Рита, единственная подруга, единственный (со смертью мамы) близкий человек, так и не выглянула из кухни, хотя бы чтобы удостовериться, действительно ли Майя ушла, не засунув под вешалку потайной микрофон для прослушивания.
Дверь за спиной оглушительно хлопнула — Майя оказалась на лестнице, одна, словно на необитаемом острове, раздавленная, оглушенная…
Догадка, как это всегда бывает, пришла неожиданно, спровоцированная непонятно чем — то ли бессонной ночью (дикая, испепеляющая страсть-забытье на влажных от пота простынях), то ли запахами пива и масляной краски в подвале художника, то ли зрелищем яркой обертки от жвачки на грязном подоконнике (да здравствует женская логика!).
