— Пойдём во флаер, — сказал Раданайт. — А то промокнем.
Они сели во флаер. Джим занял место на заднем сиденье и уткнулся в плечо Раданайта.
— Что ты, малыш? — спросил тот.
— Я не выспался, — простонал Джим. — Голова болит… Всё это просто ужасно.
Джим не притворялся: у него действительно разболелась голова. Минувшей ночью он плохо спал и с самого утра чувствовал себя усталым и разбитым.
— Ты что-то и вправду бледный. — Раданайт порылся в аптечке и нашёл какие-то капсулы: — Вот, это обезболивающее. Положи в рот и подожди, пока капсула растворится. Водой запивать не нужно.
Джим бросил в рот не одну, а три капсулы, чтобы поскорее прошла боль. Уютно пристроившись под боком у Раданайта, он закрыл глаза. Капсулы растворились быстро, и на Джима навалилась тяжёлая сонливость. Веки стали непреодолимо слипаться, он как будто куда-то проваливался вместе с сиденьем, флаером, лужайкой, всей планетой…
— Просыпайся, дитя моё, мы дома.
Голос лорда Райвенна вернул Джима к реальности. Она представляла собой нескончаемый дождь, наполнявший своим шуршанием весь мир, серый сумрак за окнами, приглушённо освещённую столовую и скатерть, сияющую белизной нетронутого снега. Криар, по случаю похорон сменивший белые перчатки на чёрные, обслуживал стол с видом сдержанной скорби, а Раданайт воздерживался от своих обычных язвительных выпадов в адрес Фалкона. И он был, пожалуй, единственным, кто не мог пожаловаться на отсутствие аппетита, тогда как Фалкон почти ни к чему не притрагивался, лорд Райвенн также ел мало, а Джиму было вообще не до еды, он чувствовал себя на грани летаргии: сказывалась бессонная ночь, а эти капсулы, похоже, его доконали. Единственное, чего ему сейчас хотелось, — это упасть и заснуть, заснуть очень надолго…
Он уже погружался в мучительное оцепенение, когда его снова вызвал к реальности голос лорда Райвенна:
— Джим, что это с тобой? Ты плохо выглядишь, дитя моё. Тебе нездоровится?
Подняв тяжёлую, как огромная скала, голову, Джим пробормотал:
— Я неважно себя чувствую, милорд… Ничего не могу с собой поделать. Можно мне пойти к себе и прилечь?
Лорд Райвенн сказал:
— Думаю, на это нужно спросить разрешения у Фалкона. Друг мой, ты не будешь против, если мы отпустим Джима?
Почувствовав на себе взгляд Фалкона, Джим как будто слегка озяб, а его сердце напряглось и очень тяжело бухнуло — даже в голове отдалось. Тихий голос Фалкона грустно прошелестел:
— Конечно, я не против. Иди, детка.
Раданайт поднялся:
— Отец, разреши мне его проводить.
— Да, разумеется, — ответил лорд Райвенн. — Думаю, это необходимо.
Последним, что Джим смутно помнил, перед тем как провалиться в пустоту, было плечо Раданайта, который нёс его на руках.
Проснулся Джим среди ночи. Он даже не почувствовал, как его переодели в пижаму — так крепко он уснул от этих капсул. В комнату проникал свет от фонарей внутреннего двора, в открытую дверь лоджии веяло ночной прохладой и сырым, посвежевшим после дождя воздухом. В доме было тихо.
Джим встал и вышел на лоджию. Во дворе между клумбами бродила одинокая бессонная фигура в чёрном плаще с поднятым капюшоном; она не находила покоя, не садилась и не останавливалась, обошла вокруг подсвеченного, переливающегося бриллиантовыми искрами фонтана, потом встала у мраморного столба и уткнулась в него лбом, положив на него руки в чёрных перчатках. Сердце Джима сжалось от пронзительной тоски, он почувствовал, что был более не в силах прятаться от Фалкона. Преодолевая страх перед Тенью, он бросился во двор. Но, пока он бежал по ступенькам, по комнатам и переходам, Фалкон исчез из внутреннего двора. Растерянно оглядываясь, Джим обошёл пустой двор, а потом сел на край фонтана и заплакал от невыносимой печали. Он не мог больше жить без Фалкона ни дня, ни часа, ни минуты, без него его жизнь не имела смысла. Теперь он не сомневался: Фалкон был тот, кого предназначила ему Бездна.
Звук шагов, гулкий в ночной тишине и усиливаемый колодцеобразной формой двора, заставил Джима вздрогнуть и поднять голову. Фигура в чёрном плаще с капюшоном шла к нему. Она остановилась перед ним в нескольких шагах, но близко не подходила. Капюшон бросал тень на лицо, но Джим знал, что это Фалкон.
— Как ты себя чувствуешь, детка? Тебе лучше?
— Да, — пробормотал Джим.
Разговор не клеился — наверно, оттого что Джиму слишком многое нужно было сказать, но он никак не мог подобрать нужных слов. Фалкон ждал, но он не мог ждать вечно — Джим понимал это, но всё равно катастрофически тонул в водовороте слов и мыслей. Подождав ещё немного, Фалкон подошёл ближе, и из-под полы плаща показалась его рука в чёрной перчатке. Она осторожно завладела рукой Джима, и сквозь тонкий шёлк Джим почувствовал её тепло. Она сжала пальцы Джима крепко и ласково.
— Почему ты избегаешь меня? — спросил Фалкон, заглядывая Джиму в глаза. — Ты всё время прячешься, не разговариваешь со мной… А мне нужно совсем немного — одно твоё слово, один взгляд. Я тебя чем-то обидел?
Джим и сам не знал, почему он прятался. Он мог бы сказать, что всему виной была Тень, но теперь она исчезла, и винить было некого, кроме себя самого. Единственное, что он мог сделать сейчас, это попросить прощения — ведь он даже должным образом не выразил Фалкону соболезнований. Все выразили, а он — нет.
— Я вёл себя глупо, — пробормотал он. — Прости меня.
Фалкон ничего не ответил, только крепче сжал руку Джима, и по его тёплому и крепкому пожатию Джим понял, что он его прощает. Фалкон поднял лицо и устремил в Бездну бесстрашный и зоркий взгляд, и она отражалась в его глазах, сделав их тоже бездонными, но при этом они оставались светлыми, и смелые искорки в них не затмевала даже печаль. Может быть, Бездна снова звала его броситься в свои глубины?
— Я думал… — Джим запнулся, задумавшись, как лучше сформулировать то, что он хотел сказать. — Я думал, после того как генетическая экспертиза дала отрицательный результат, мы… Мы друг другу… никто. — Джиму было больно произносить это слово. — Чужие.
— Ты действительно так думаешь? — Фалкон заглядывал Джиму в глаза — серьёзно, пытливо. — Ты правда считаешь, что мы чужие?
Встретившись с его взглядом, Джим не мог не содрогнуться: такая в нём была боль. Его первым порывом было броситься Фалкону на шею, но он не решился. Фалкон проговорил:
