— Повышаю, — наконец объявил Эдди.
Бросив десятку на кон, он отпил глоток из серебряной фляжки, стоявшей перед ним рядом с кучкой наличных.
Из подвала вернулся Винни, застегивая рубашку.
— Привет, босс, — поздоровался он с Лукой и уселся рядом с Хуксом.
Горски, держа в одной руке тарелку с яичницей, а в другой — вилку, отошел от плиты и встал за спиной у Эдди.
Хукс и Эдди поднимали ставки ноздря в ноздрю. Хукс добавил на кон двадцатку, и Эдди пробормотал что-то по-польски.
Лука отхлебнул большой глоток из бутылки виски, стоящей перед Хуксом.
— На улице холодрыга, — объявил он, не обращаясь ни к кому конкретно, после чего, бросив взгляд на Эдди, нервно уставившегося в свои карты, отправился наверх к себе в спальню.
Лука взглянул на часы. Времени было десять с небольшим вечера. На лестнице он остановился и выглянул в окно холла, за которым шеренга сосулек практически полностью заслонила вид на подъездную дорожку, деревья и сугробы. Это было все равно что смотреть сквозь сомкнутые зубы на замерзший мир, и у Луки возникло такое ощущение, будто он в кино. Ощущение это было странное, и Луке совсем не нравилось, когда оно возникало, а в последнее время такое случалось все чаще и чаще. Казалось, все вокруг происходило на экране, а он сидел в темноте, вместе с другими зрителями, и смотрел на это. Лука постоял перед окном, чувствуя нарастающую головную боль. Он заморгал, стараясь прогнать это неприятное ощущение, будто находился в кино, но оно не уходило. В конце концов Лука поднялся наверх и вошел в спальню. Там он увидел Келли, бледную и растрепанную, и простыни, мокрые от крови, сбитые в край кровати.
— Лука, — прошептала Келли, — у меня отошли воды. Начинаются схватки.
Лука с трудом понимал смысл услышанного. Келли произнесла несколько слов, помолчала, учащенно дыша, произнесла еще несколько слов. Лука накинул на нее простыню, прикрывая ее белый округлившийся живот.
— Ты уверена? — спросил он. — Еще слишком рано.
Келли кивнула.
— Мне нужно срочно в больницу.
На ночном столике валялся пузырек из-под таблеток, пустой.
— Сколько ты приняла? — спросил Лука, показывая Келли пузырек.
— Не знаю, — пробормотала та, отводя взгляд.
Достав из кармана новый пузырек, Лука вытряхнул на ладонь две таблетки.
— Вот, — сказал он, протягивая таблетки Келли. — Прими еще парочку.
Келли оттолкнула его руку прочь.
— Лука, — сказала она, с трудом выговаривая слова, — начались схватки. Ты должен отвезти меня в больницу.
Лука присел рядом с ней на кровать, прикоснулся к ее плечу.
— Лука! — воскликнула Келли.
— Заткнись, Келли, — произнес Лука тихо, словно разговаривая сам с собой. — Ты шлюха, но я о тебе позабочусь.
У Келли зашевелились губы, но она не произнесла ни звука. У нее закрылись глаза; казалось, она засыпает.
Лука начал было вставать с кровати, но едва только он снял вес своего тела с матраца, как Келли набросилась на него и вцепилась в его руку, увлекая назад.
— Ты должен отвезти меня в больницу! — взвизгнула она. — У меня начались схватки!
Опешивший Лука высвободил руку и оттолкнул Келли на матрац.
— Сумасшедшая, мать твою, — пробормотал он, — я же только что сказал, что позабочусь о тебе.
Он схватил с ночного столика телефон с желанием швырнуть его в Келли, — но затем поставил его на место и вышел из комнаты, не обращая внимания на причитания Келли, снова и снова зовущей его по имени.
На кухне по радио звучала песня «Спокойной ночи, Ирен», исполняемая хрипловатым, вкрадчивым голосом. Сидящие за столом — ребята и двое поляков — молча изучали свои карты или просто смотрели перед собой. В подвале стонала котельная, а по всему дому шипели и булькали батареи. Лука снял с вешалки шубу.
— Винни, — сказал он, — собирайся в дорогу.
Оторвавшись от карт, тот вопросительно посмотрел на него. Как всегда, его одежда казалась не по размеру большой.
— Босс, — сказал Винни, — дороги замело.
Лука молча надел шляпу, подошел к двери и стал ждать. Тучи полностью проглотили луну, вокруг царила непроглядная темень, и только в полоске света, упавшей из приоткрытой двери кухни, кружились на ветру хлопья снега, Лука потер переносицу и снял шляпу. Шагнув на крыльцо, он подставил лицо ветру, растрепавшему ему волосы. Лука надеялся, что холод поможет унять головную боль. У него перед глазами возник образ белого живота Келли на фоне окровавленной простыни. По всему его телу разлилась горячая волна, и он подумал, что сейчас упадет на колени и его вырвет, но он продолжал стоять, подставляя лицо ветру, и тошнота прошла. У него за спиной открылась дверь, из кухни вышел Винни, зябко хлопая руками и поворачиваясь к ветру боком.
— Куда едем, босс? — спросил он.
— На Десятой авеню живет одна акушерка, — сказал Лука. — Знаешь, о ком я говорю?
— Ага, — подтвердил Винни. — Конечно. Филомена. Она принимает роды у всех итальянцев в городе.
— Вот к ней мы и поедем, — сказал Лука и шагнул в темноту, направляясь к машине.
Майкл с головой накрылся одеялом, но сверху все равно пробивалась полоска света. Скрючившись в три погибели, он читал, освещая книгу фонариком. В противоположном конце спальни на такой же в точности кровати лежал Фредо, устроившись на боку и приподняв на локте голову, и смотрел на падающие за окном снежные хлопья, освещенные фонарем. Внизу по радио только что закончилась реклама, и Джек Бенни принялся ругаться с Рочестером.[39] Фредо вслушивался
в звуки радио, но ему удавалось разобрать лишь обрывки слов.
— Эй, Майкл, — окликнул он вполголоса, поскольку обоим уже полагалось спать, — чем ты занимаешься?
— Читаю, — помолчав, ответил Майкл.
— Cetriol’, — пробормотал Фредо. — Зачем ты вечно читаешь? Дело кончится тем, что у тебя ум за разум зайдет.
— Спи-ка лучше, Фредо.
— Сам спи, — огрызнулся тот. — Снегу-то сколько навалило — может быть, завтра мы не пойдем в школу.
Выключив фонарик, Майкл откинул одеяло и повернулся на бок, лицом к брату.
— Почему ты так не любишь школу? — спросил он. — Разве тебе не хочется чего-нибудь добиться в жизни?
— А, заткнись! — сказал Фредо. — Тоже мне, умник!
Положив книгу на пол рядом с кроватью, Майкл поставил на нее фонарик.
— Папа берет меня с собой в городской совет на встречу с депутатом Фишером, — сказал он, поворачиваясь на спину и устраиваясь поудобнее. — Фишер проведет меня по всему зданию городского совета, — с гордостью добавил он, обращаясь к потолку.
— Да я все знаю, — пренебрежительно произнес Фредо. — Папа и у меня спрашивал, хочу ли я.
— Вот как? — удивился Майкл, снова поворачиваясь к брату. — И ты не захотел пойти?
— А зачем мне разгуливать по городскому совету? — сказал Фредо. — Я же не умник.
— Не обязательно быть умником, чтобы интересоваться работой собственного правительства.
— Ну да, конечно, — сказал Фредо. — Я после школы буду работать у папы. Для начала, наверное, стану продавцом или еще кем-нибудь. Затем папа возьмет меня в дело, и я буду зашибать кучу денег.
Внизу по радио раздался взрыв хохота. Фредо и Майкл разом обернулись на дверь, словно пытаясь понять, что же такого смешного произошло.
— Фредо, почему ты хочешь работать на папу? — помолчав, спросил Майкл. — Разве ты не желаешь добиться чего-нибудь сам?
— Я добьюсь чего-нибудь сам, — ответил Фредо, — но только я буду работать и на папу тоже. А что? Ты-то сам кем хочешь стать, большая шишка?
Сильный порыв ветра налетел на дом, и задребезжали стекла в окнах. Майкл подложил руки под голову.
— Не знаю, — сказал он, отвечая на вопрос брата. — Меня интересует политика. Думаю, я смогу стать конгрессменом. Даже сенатором.
— V’fancul’, — прошептал Фредо. — А почему не президентом?
— Да, — согласился Майкл, — а почему бы и не президентом?
— Потому что ты итальянец, — выпалил в ответ Фредо. — Неужели ты ничего не понимаешь?
— А какое значение имеет то, что я итальянец?
— Послушай, дружок, — сказал Фредо, — в Америке никогда не было президента-итальянца и никогда не будет. Никогда.
— Это еще почему? — спросил Майкл. — Почему в Америке не может быть президент-итальянец, Фредо?
— Madon’! — воскликнул Фредо. — Послушай, Майкл, у меня есть для тебя одна новость. Мы итальяшки, макаронники, capisc’? В Америке никогда не будет президента-макаронника.
— Это еще почему? — повторил Майкл. — У нас уже есть мэр-итальянец. И людям он очень нравится.
— Во-первых, — сказал Фредо, свешиваясь с кровати к брату, — Лагуардиа неаполитанец. Он не сицилиец, как мы. И, далее, он никогда не станет президентом.
