На это Майкл ничего не ответил. Вскоре внизу умолкло радио, родители погасили свет и поднялись наверх. Мама как обычно заглянула в спальню сыновей и что-то пробормотала себе под нос — Майкл предположил, что это была молитва, — после чего снова закрыла дверь. Затем Майкл еще какое-то время слушал шум ветра, грохочущего окнами. Наверное, Фредо уже спал, но Майкл все равно сказал:
— Возможно, ты прав, Фредо. Возможно, итальянец никогда не станет президентом.
Фредо не ответил, и Майкл закрыл глаза и постарался заснуть.
Через какое-то время из темноты донесся сонный голос Фредо:
— Эй, Майкл, ты у нас умный. Если тебе хочется мечтать, что ты станешь президентом, почему бы и нет? — Помолчав немного, он добавил: — Ну а если у тебя ничего не выгорит, ты всегда сможешь пойти работать к папе.
— Спасибо, — сказал Майкл. Перевернувшись на живот, он закрыл глаза и стал ждать, когда придет сон.
Хукс вымыл руки в тазу с теплой водой. Филомена, сидя в ногах кровати Келли, укутала новорожденного сына Луки в длинные полосы тонкой белой материи. Ребята по-прежнему играли внизу на кухне в покер, и их доносящиеся время от времени возбужденные или недовольные восклицания и смех служили фоном к тихим стонам Келли и громкому шипению пара в батареях — это древняя чугунная котельная в подвале с ревом тужилась прогреть дом. На улице ветер продолжал завывания, длящиеся уже всю ночь, хотя снег прекратился какое-то время назад. Винни и Луке потребовалось несколько часов, чтобы забрать в городе Филомену и привезти ее назад на Лонг-Айленд, после чего прошло еще несколько часов, пока Филомена ухаживала за Келли, и вот младенец наконец появился на свет, и теперь была глубокая ночь. Филомена пришла в ярость, едва увидев Келли, лежащую в огромной кровати Луки, полуживую, с затуманенным взором, истощенную и обессиленную. Она осмотрела роженицу и бросила гневный взгляд на Луку, но тот едва ли обратил на нее внимание. Оставив Хукса в помощь акушерке, он отправился вниз играть в карты, и как только за ним закрылась дверь, Филомена смачно выругала его по-итальянски. Закончив ругать закрытую дверь, она повернулась к Хуксу и начала отдавать четкие отрывистые приказания. Это была дородная женщина, вероятно, лет тридцати с небольшим, однако от нее веяло какой-то древностью, словно она жила на земле уже целую вечность.
Закончив пеленать новорожденного, Филомена прижала его к груди и натянула одеяло Келли под подбородок.
— Их нужно отвезти в больницу, иначе оба могут умереть, — сказала она Хуксу. Она произнесла это спокойным голосом, после чего подошла к нему вплотную и повторила то же самое еще раз.
Тронув акушерку за руку, Хукс попросил ее подождать. Спустившись на кухню, он застал Луку сидящим поодаль от стола с бутылкой виски на коленях, наблюдающим за игрой со стороны. Все были пьяны. Перед Лукой рядом с разбитым стаканом валялась кучка мокрых банкнотов. Винни и Поли громко смеялись, а оба поляка и Джоджо изучали свои карты.
— Лука, — сказал Хукс, приглашая Луку встать из-за стола и переговорить наедине.
— В чем дело? — ответил Лука, уставившись на разбитый стакан и горку мокрых купюр. Хукс молчал, и он обернулся к нему.
— Младенец родился, — сказал Хукс. — Филомена хочет тебя видеть.
— Скажи ей, пусть тащит его сюда.
— Нет, Лука, послушай… — начал Хукс.
— Филомена! — заорал Лука, поворачиваясь к лестнице. — Тащи это долбанное отродье сюда!
Схватив бутылку за горлышко, он разбил ее об край стола, обдав игроков дождем виски и осколков. Поляки вскочили, ругаясь, а Джоджо, Винни и Поли отодвинулись от стола, но остались сидеть. Поляки были в недоумении. Они переводили взгляд с Луки на свои деньги, промокшие насквозь.
На лестнице появилась Филомена, прижимающая новорожденного к груди.
Лука приказал полякам забрать деньги и уматывать.
— Отнеси это отродье в подвал и брось его в топку, — сказал он Филомене, — или принеси его сюда, — он поднял разбитую бутылку, — и я перережу ему глотку.
Горски, тот из поляков, что постарше и выше ростом, пробормотал:
— Так, подождите…
Он сделал шаг к Луке, но остановился.
Лука, следивший за ним, сказал, обращаясь ко всем и в то же время ни к кому в отдельности:
— Трусы!
Горски натянуто рассмеялся, словно до него наконец дошла соль шутки, и сказал:
— Ты ведь на самом деле не сделаешь ребенку ничего плохого.
— Забирайте свои деньги и уматывайте! — приказал Лука.
— Уже уходим, — поспешно произнес Эдди Яворски, второй поляк.
Он торопливо принялся засовывать мокрые банкноты в карман. Через мгновение Горски последовал его примеру.
— На самом деле он не сделает ничего плохого новорожденному младенцу, — сказал Горски своему соотечественнику.
— И вы тоже, — обратился к ребятам Лука. — Все. Убирайтесь вон!
Филомена, крепко прижимая младенца к груди, стояла спиной к стене, молча наблюдая за тем, как все, за исключением Луки и Хукса, собрали свои деньги, укутались в теплую одежду и покинули дом. Каждый раз, когда открывалась дверь, на кухню врывался порыв ледяного ветра. Филомена укутала новорожденного в свою шаль и крепче прижала к груди, стараясь защитить от холода.
Когда все игроки ушли, Хукс сказал Луке:
— Босс, позволь мне отвезти их в больницу.
Лука сидел, держа разбитую бутылку за горлышко. Он посмотрел на Хукса, словно пытаясь понять, кто перед ним. Заморгав, вытер со лба пленку пота.
— Ты меня не слышала? — сказал он Филомене. — Отнеси это отродье вниз, в подвал, и брось его в печку, или принеси его сюда и дай мне перерезать ему глотку.
— Ребенок родился раньше срока, — сказала Филомена. — Его нужно отвезти в больницу. — Она говорила так, словно не слышала ничего из того, что сказал Лука. — И мать тоже, — добавила она. — Обоих.
Лука поднялся со стула, сжимая в руке разбитую бутылку.
— Это ваш ребенок, — поспешно заговорила Филомена. — Он родился раньше срока, отвезите его в больницу, его и мать.
Крепко держа младенца, она прижалась спиной к стене.
Лука медленно приблизился к ней и, подойдя вплотную, впервые посмотрел на маленький сверток у нее в руках. Он поднял разбитую бутылку к подбородку, но тут Хукс шагнул между ним и Филоменой и положил руку ему на грудь.
— Босс… — начал было он.
Левой рукой Лука нанес быстрый прямой удар, оглушивший Хукса. Пока тот стоял, уронив руки, словно гантели, Лука переложил бутылку в левую, отклонился назад и вложил весь свой весь в удар правой, нацеленный Хуксу в подбородок.
Тот рухнул как подкошенный, упав навзничь и раскинув руки в стороны.
— Madre di Dio… — пробормотала Филомена.
— Я повторю в последний раз, и если ты не сделаешь то, что я скажу, я перережу тебе горло от уха до уха, — сказал Лука. — Отнеси это отродье вниз и брось в топку.
Трясущаяся Филомена распеленала младенца, открывая крохотное сморщенное личико и грудь.
— Вот, — сказала она, протягивая младенца Луке. — Если вы отец, берите его. Это ваш ребенок.
Лука равнодушно посмотрел на младенца.
— Возможно, я и отец, — сказал он, — но это не имеет значения. Я не хочу, чтобы этот род жил.
Филомена была в недоумении.
— Вот, — повторила она, протягивая младенца Луке, — возьмите его.
Лука начал было поднимать разбитую бутылку, но остановился.
— Я не хочу его брать, — сказал он, хватая Филомену за затылок и грубо толкая ее через всю кухню к лестнице в подвал, где ворчала котельная, гоняя по кругу тепло.
В подвале было темно. Лука подтащил Филомену к котельной и, отпустив ее, открыл дверь топки. От горящих углей пахнуло жаром и красным светом.
— Бросай его в топку! — приказал Лука.
— Нет! — воскликнула Филомена. — Mostro!
Лука приставил ей к горлу разбитую бутылку, и она протянула ему ребенка.
— Это ваш ребенок. Делайте с ним что хотите.
Лука посмотрел на котельную, затем снова перевел взгляд на Филомену. Заморгав, он отступил на шаг назад. В красных отсветах горящего угля эта женщина не была похожа на Филомену. Она нисколько не была похожа на ту акушерку, которую он забрал на Десятой авеню несколько часов назад. Лука ее совсем не узнал.
— Ты должна это сделать, — тихо произнес он.
Филомена покачала головой, и тут впервые у нее в глазах блеснули слезы.
— Брось это отродье в топку, — продолжал Лука, — и я тебя прощу. В противном случае я перережу тебе глотку и швырну вас в огонь обоих.
— Что вы такое говорите? — пробормотала Филомена. — Вы сошли с ума. — Она всхлипнула так, словно до нее наконец дошла жуткая действительность. — О, Madre di Dio, вы сошли с ума!
— Я в здравом рассудке, — возразил Лука. Поднеся зазубренный край разбитой бутылки из-под виски Филомене к горлу, он повторил еще раз: — Я не хочу, чтобы этот род жил. Я не сумасшедший. Я знаю, что я делаю.
