В 1248 году к Александру прибыли два посла — кардиналы Галд и Гемонт с посланием от Папы Иннокентия IV. Их задача сводилась к тому, чтобы склонить князя к подчинению Риму. В послании, в частности, писалось: «Да будет тебе ведомо, что коль скоро пристанешь ты к людям, угодным нам, более того — Богу, тебя среди других католиков первым почитать, а возвеличении славы твоей неусыпно радеть будем…» Но в ответ Александр Невский написал Папе Римскому: «Сии все добре сведаем, а от вас учение не приемлем». Это означало, что князь отказался от союза с Западом.
С другой стороны, и Батый прислал своего гонца, которому, как пишет летописец, было велено сказать: «Иже в русских держателяхъ преусловущий княже Александре, вемъ яко разумно (известно) ти есть, иже мне Богъ покорил многие языки (народы), и вси повинуются державе моей. И паче ли всехъ единъ ты не радиши покоритися силе моей? Внимай убо себе; аще мыслиши соблюсти землю твою невредиму, то потщися немедленно приити до мене, и узриши честь и славу царствия моего, себе же и земле твоей полезная приобрещяши». С удивлением взирали новгородцы на дотоле невиданного монгольского посла, прибывшего к их князю. А вскоре разнесся слух, что Александра требуют в Каракорум, где ханша собирается «жаловать ему землю отца». Но князю был ясен ее коварный план: покончить с ним, как с его отцом, чтобы запугать Русь. В то время Александр потерял и мать. Она всегда остерегала сына, советуя опасаться и Рима, и Каракорума. Первый совет он исполнил, теперь пришла пора разобраться с правителями Монгольской империи.
Таким образом, на пороге своего тридцатилетия князь Александр Невский оказался перед выбором: с кем ему идти — с Сараем или с Каракорумом. Князь не поехал ко двору ханши, хотя гонцы ее снова и снова приходили к нему с новыми грамотами, сулили земли и милости. Александр Ярославич вынес твердое убеждение: надо как-то сотрудничать с Золотой Ордой и с ее помощью отбивать приступы католических держав. Поэтому вместе с братом Андреем он в 1249 году поехал в Орду. Путь был неблизкий. Описывая его, В. Т. Пашуто отмечает: «Расстояние от Владимира до Сарая равнялось 1250 километрам… Это по прямой, а по дорогам тех времен еще больше. Неудивительно, что уезжавших… друзья провожали как на тот свет. Когда Плано Карпини и его спутники после пятнадцатимесячного отсутствия воротились в Киев,… их встречали так: «…узнав о нашем прибытии, все радостно вышли нам навстречу, именно они поздравляли нас, как будто мы восстали из мертвых; так принимали нас по всей Руссии, Польше, Богемии». А ведь, в сущности, монахам ничего не угрожало — веротерпимость татар была общеизвестна. Другое дело — князь Александр».
И далее, описывая эту дальнюю и весьма трудную поездку, историк сообщает немало интересных подробностей: «Путь князей в Сарай лежал вдоль Волги. С собой надлежало взять, помимо зимней и летней одежды, мыла, флаконов с благовониями, посуды, запасы продовольствия, корчаги с медом и вином, соленья, варенья, окорока, ветчину, масло, мороженую рыбу, хлебы, ковриги, пряники, от цинги — лук, чеснок, укроп. А главное — достаточно денег, драгоценностей, мехов на раздачу ханам, их женам и ханским приспешникам и в ставках, и в пути. "Следует иметь великие дары для раздачи им, так как они требовали их с большой надоедливостью, и если их не давали", то "посол не мог соответственно исполнить своих обязанностей; мало того, он, так сказать, не ценился ни во что», — предупреждал Плано Карпини. То посол, а тут князья, которые рассчитывали на вассальный стол, притом не совсем обычный. Ведь новгородский престол Александр занимал не по воле хана — Новгород Орду не признавал. В сани были впряжены не русские кони, а купленные у монгол лошади, которые «умеют добывать копытами траву под снегом», когда в пути найти им «для еды что-нибудь другое нельзя, потому что у монгол нет ни соломы, ни сена, ни корму». С князьями, как и полагалось, ехали воеводы, бояре-советники, тиуны-управляющие и толмачи-переводчики с монгольского, арабского, греческого, латинского.
Ехали и духовники — отмечать в пути, если доведется, Пасху, Рождество и другие праздники; хлебом с солью и хлебом в святой воде, как положено, заменяя при этом пост чтением псалтыря. Будет с кем побеседовать о спасении души, будет кому грехи отпустить… Да что значат грехи и огни черного адского пламени! И без этого весь путь по Волге лежал меж двух огней: слева сильная орда Мауцы; справа орда хана Куремсы. Он, Куремса, как писал Плано Карпини, «господин всех, которые поставлены на заставе против народов Запада, чтобы те случайно не ринулись на монгол неожиданно и врасплох».
«До первой монгольской заставы приволжская равнина пуста и безжизненна. Уже к югу от Рязани открылась горестная картина, и таковой ей суждено оставаться еще многие десятилетия: кругом "печально и унынливо", и не видно "тамо ничтоже: ни града, ни села, точно пустыни велиа, и зверей множество…" В бывших половецких станах белели едва заметенные черепа и кости погибших. Время от времени попадались печальные памятники половецким прародичам — каменные истуканы не то в шляпах, не то в шлемах, сидящие и стоящие, сутулые, с отвисшими грудями, с руками, соединенными под толстым животом. Русские посольства неожиданно сталкивались с монгольскими разъездами, которые доставляли их к старейшинам застав. На Волге были устроены такие смешанные из русских и булгар поселения. Здесь, узнав, кто, куда и зачем едет, старейшины отправляли гонца к Батыю» (В. Т. Пашуто).
Наконец, князь Александр и Андрей прибыли в ставку правителя Золотой Орды, который утвердился в центре бывшей Половецкой степи. Посол Папы Римского Иннокентия IV Плано Карпини так описывал существующие в ней порядки: «Батый живет великолепно… У него привратники и всякие чиновники, как у императора, а сидит он на высоком месте, как будто на престоле, с одной из своих жен… У дверей шатра ставят стол, а него питье в золотых и серебряных чашах. Батый и татарские князья, а особенно в собрании, не пьют иначе, как при звуке песен или струнных инструментов… Сам Батый очень ласков к своим людям; но все же они чрезвычайно боятся его. В сражениях он весьма свиреп, а на войне хитер и лукав…» Пишет о том, что представляла собой Орда, и В. Т. Пашуто: «Ставка Батыя оказалась вытянутым в длину городом, но не обычным, а из жилищ, поставленных на колеса. Это были круглые кибитки из прутьев и тонких палок, с дырой в середине для дыма. Этот странный город был окружен удаленными от него стоянками-поселениями половцев, булгар, русских и других подвластных Батыю народов, а также и иноземцев. Купцы, ремесленники, рабы, духовенство — все смешалось здесь в одну пеструю толпу, которая заполняла огромный базар, сопровождающий орду хана.
Орда — это, в сущности, центр поселения, Батыев двор. Все иноземцы точно знали, в какой стороне от ханского двора должны они снимать свои шатры. Самое видное место в этом поселении занимали русские, среди которых расположилось и прибывшее из Руси посольство. С этого момента ему полагалось от двора довольствие кочевника — кумыс, вино, вареное мясо без соли и просо. Хочешь — ешь, не хочешь — голодай».
Многие историки придерживались мнения о том, что Александру после приезда в столицу Орды предстояло проделать целый ряд церемоний. Прибывших к хану проводили между двумя огнями, так как по верованиям монголов — огонь есть чистилище для всяких злых умыслов и отнимает силу даже у скрываемого яда. Князя также сразу не допустили к Батыю, а предварительно отправили к волхвам. Те потребовали, чтобы он прошел «сквозь огонь и поклонился кусту и огневи и идолам их». Но русский полководец наотрез отказался от этого позорного поклонения, сказав при этом: «Не подобает ми, христианину сущу, кланятися твари, кроме Бога; но поклонитеся Святой Троице, Отцу и Сыну и Святому Духу, иже сотвори небо и землю, и море, и вся, яже в них суть». Тогда ханские слуги закричали: «Смерть ему, смерть!» Они немедленно донесли Батыю о дерзком поведении князя. Волхвы были уверены, что хан придет в ярость и подвергнет ослушника смертной казни, но к их величайшему изумлению хан приказал не принуждать Александра исполнять установленные обряды и пригласил его к себе. Вот как описывает последующие события военный историк А. В. Шишов: «"Почему ты, князь, не боясь смерти, отказался выполнить наши обряды?" — " Великий хан, — отвечал русский князь-воитель, — я поклоняюсь тебе, потому что ты человек и царь, но твари кланяться не стану. И Священный Воитель (Чингисхан) в своих законах признавал веру иноплеменников, мы же получаем православие с рождения от предков наших и вопрошаем: не кто ты по крови, а как веруешь? Но знаем и другое, что у Всевышнего все веры равны…"»
Историки до сегодняшнего дня пытаются понять, почему же хан Батый помиловал Александра. Может, дело в ратных подвигах князя — личной храбрости, славе русского полководца. Ведь сказал как-то Батый о Невском сражении: «Я высоко ценю битвы, оплаченные малой кровью…» А может быть, он ценил князя за мудрость. «Невский очень умен, если бы он был монголом, к его имени непременно добавили бы прозвище "сэчен" (мудрый)». Так, по мнению Б. Л. Васильева, отзывался о русском князе полководец и советник Батыя — Субедей. Вопрос о том, почему Батый прощает Александру (как раньше и Ярославу) поступки, «за которые любой нормальный владыка снес бы голову своему подданному», задает и Бушков. Его ответ нам уже известен: потому что «Батый — вымышленная фигура, которой частью приписаны деяния Ярослава, частью — Александра».
