Теперь девушка с легкой усмешкой вспоминала о том времени, когда предметом ее тайных воздыханий был красивый кафинский купец Константин. Нынче ни он, ни все другие мужчины не вызывали у нее интереса. Никто, кроме Донато, — сильного, умного, мужественного Донато — больше не занимал ее мыслей. Молодой римлянин казался ей ожившим героем, которых так много было когда-то на легендарной земле его предков. Ночами ей снились центурионы в латах, гладиаторы на арене, мореплаватели на древних парусниках, плывущие от Рима к берегам Таврики.
В доме феодоритского князя Космы Гавраса Марине и Донато снова, как и у Эраста, отвели отдельные комнаты, расположенные недалеко друг от друга. Девушке даже пришло в голову, что хозяева нарочно так устраивают, чтобы молодые люди поскорее сблизились между собой.
Дом был большим и добротным, но обстановка его казалась слишком строгой, мрачноватой, лишенной роскоши. Дорогие ткани и ковры все были темных тонов, прочная мебель не отличалась особым изяществом, в комнатах почти не было зеркал и украшений. Скоро Марина поняла, что попала в мир людей необычных, где богатство вполне могло сочетаться с аскетизмом.
Косма Гаврас был главой того избранного круга посвященных, к миссии которых Марина оказалась причастна волею судеб и отца Панкратия. С невольным интересом она присматривалась к важному греческому вельможе, взявшему на себя роль спасителя Феодоро. Косма Гаврас был человеком средних лет, среднего роста и крепкого сложения. Его лицо нельзя было назвать красивым, но в чертах этого смуглого волевого лица было нечто значительное и располагающее. Он благосклонно отнесся к гостям, хотя тот пристальный, изучающий взгляд, которым он порой смотрел на Донато и Марину, мог свидетельствовать о скрытой настороженности. Впрочем, и Донато смотрел на хозяев дома не менее настороженно. Марина понимала, что он не может взять в толк, зачем знатным феодоритам понадобилось опекать чужого им человека, да еще и католика. Очевидно, римлянин догадывался, что причиной тому — не простая благодарность, а нечто другое. Возможно, он даже хотел обсудить это с Мариной, но каждый раз что-нибудь мешало им побеседовать наедине. Отец Панкратий хоть и не прочь был соединить молодых людей узами брака, но, как истинный священник, не хотел доводить их до греха, а потому приставил к Марине пожилую служанку Феклу, выполнявшую роль не то надзирательницы, не то дуэньи.
Между тем здоровье Донато быстро шло на поправку, и скоро он уже не нуждался в услугах лекарей, а мог свободно ходить по дому и двору. Встречаясь с Мариной, он бросал на нее выразительные взгляды, а иногда ухитрялся сказать что-нибудь приятное, но не вызывающее подозрений у строгой Феклы.
Косма Гаврас иногда обедал с гостями за одним столом, но дома он бывал редко, и Марина догадывалась, что его постоянные отлучки связаны все с той же тайной миссией, которой была подчинена вся жизнь этого дома. Здесь все ходили тихо, не задавали лишних вопросов и, казалось, понимали друг друга с полуслова. Та часть дома, в которой жил сам Косма, была отделена от остальных комнат, и никому не разрешалось без спроса туда входить, особенно если хозяин принимал гостей, читал или писал письма. И только один отец Панкратий был допущен ко всем тайнам феодоритского князя.
Что касается женской половины дома, то она производила на Марину унылое впечатление. Жена и две дочери Космы Гавраса держались от гостьи на расстоянии и не проявляли к ней никакого интереса. Старшая из дочерей была вдовой и все время проводила в молитвах, а вторая, совсем девочка, пока еще забавлялась куклами в окружении нянек. Да и среди служанок княжеского дома, молчаливых и бесшумных, как тени, Марина не могла присмотреть себе ни подругу, ни хотя бы собеседницу.
Девушка невольно вздыхала, вспоминая своих веселых кафинских подруг Зою, Гаяне и Фатьму. Самой близкой среди них была Зоя — дочь состоятельного грека-судовладельца и славянки из Сурожа. Когда-то, еще в детстве, девочки подружились на одном из городских праздников и с тех пор привыкли доверять друг другу все свои секреты. Вспоминая Зою, Марина снова в который раз принималась мысленно рассказывать ей о своих удивительных приключениях, и это помогало ей скрашивать скуку и однообразие жизни в чужом доме.
Осень подходила к концу, когда Марине и Донато было наконец позволено покинуть пределы княжеского подворья и осмотреть город-крепость Мангуп, а затем и храмы за пределами столицы. Отец Панкратий их сопровождал, и скоро Марина поняла, какую цель преследовал священник во время этих поездок. Он недаром обещал римлянину показать места, связанные со Святой Чашей. Поистине, в тех храмах, куда он водил молодых людей, Чаша являлась в самых чистых и возвышенных образах.
Но — странное дело — именно после посещения храмов Марина стала замечать, как постепенно отдаляется от нее Донато. Он уже не пытался, как раньше, пользуясь моментом, обнять ее и поцеловать где-нибудь в укромном месте княжеского дома или двора. Он даже не бросал на нее тех волнующих взглядов, в которых она угадывала чувство и страсть. Несколько раз девушка пыталась с ним заговорить, но он отшучивался или отвечал односложно и всегда находил способ не остаться с ней наедине даже на минуту.
Вот и сегодня, в храме Донаторов, куда Марина вошла с надеждой и трепетом, ей снова пришлось убедиться, что мечта о счастье ускользает, уходит, словно вода в песок…
И когда возвращались обратно, в дом Гавраса, Донато старался ехать так, чтобы между ним и Мариной всегда был отец Панкратий или еще кто-либо из сопровождавших их всадников.
Девушке вдруг пришло в голову, что, возможно, римлянин, осматривая православные храмы, прочувствовал ту разницу в вере, которая разделяла их с Мариной, и сделал вывод, что это непреодолимая преграда. Другого объяснения растерянная девушка найти не смогла и решила при первом же удобном случае поговорить об этом с Донато, намекнуть ему, что в Кафе нередки браки католиков и православных и даже строгий отец Панкратий готов их благословить.
Сейчас Марина как никогда остро чувствовала свое одиночество в чужом доме, где не было ни матери, ни подруг, чтобы поделиться с ними своей сердечной тайной и попросить совета.
И вдруг она увидела молодую женщину, с которой ей сразу же захотелось подружиться. И случилось это как раз на следующий день после посещения храма Донаторов. Обдумав бессонной ночью предстоящий разговор с Донато, Марина утром потеряла всю свою решительность и снова почувствовала себя одинокой растерянной девочкой. Она подошла к окну, рассеянно наблюдая за порханием мелких снежинок, и с грустью отметила, что идет уже четвертый месяц ее разлуки с родным домом, куда она никак не может вернуться без помощи отца Панкратия и других феодоритов. Комната Марины была на втором этаже, и окно выходило на улицу. Дом напротив, тоже двухэтажный, принадлежал какому-то знатному греку, дальнему родственнику Космы Гавраса. К дому примыкал огороженный забором сад с хозяйственными постройками, и Марина иногда от скуки наблюдала, как там возятся слуги и работники.
