Конфликт в Юго-Восточной Азии был не единственной темой, занимающей президента: приближались выборы. В 2.30 ночи 17 июня 1972 года (День независимости Исландии) в штаб-квартире национал-демократов, расположенной в вашингтонском комплексе Уотергейт, были арестованы пятеро взломщиков в резиновых перчатках. Полиция обнаружила, что при себе они имели электронное подслушивающее оборудование, камеры для фотокопирования документов, переносные рации и большую сумму последовательно пронумерованных стодолларовых банкнот. Пока в Исландии матч набирал обороты, двое молодых журналистов Боб Вудвард и Карл Бернштейн шли по следу скандала, и их статьи медленно протискивались с внутренних страниц на первые полосы.
Никсон имел отношение к попыткам скрыть роль Белого дома в этом незаконном вторжении и продолжал находиться в центре событий, а лето тем временем подходило к концу, начиналась осень, и мысли его всё чаще обращались к подготовке республиканского съезда в конце августа (он был выдвинут на второй срок 1347 голосами против одного). В фильме об Уотергейте «Вся президентская рать» на фоне радиорепортажа о присуждении Фишеру проигрыша во второй партии Вудвард находит своё первое послание от секретного источника «Глубокая глотка», спрятанное в утренней «New York Times». К скандалу подключился Конгресс; начинались суды, в прессе ежедневно появлялись новые доказательства. Матч продолжался, а Никсон разыгрывал собственную отчаянную партию, делая ход за ходом, чтобы спасти свою президентскую шкуру.
В Чили, где правительство демократически избранного социалиста Сальвадора Альенде сеяло разногласия и в конечном счёте оказалось обречено, нарастала анархия (питаемая, как теперь известно, из США). В Северной Ирландии лето сопровождалось ужасными восстаниями, убийствами и бомбардировками. 5 августа психопатический правитель Уганды Иди Амин изгнал из страны 50 тысяч азиатских граждан, обвинив их в «саботаже», хотя на самом деле азиатское сообщество являлось средоточием бизнеса и торговли Уганды, что страна поняла вскоре после того, как изгнанникам неохотно предоставило убежище британское консервативное правительство.
В поисках более приятных новостей читатели переходили к спортивным событиям. Билли Джин Кинг победила Ивонн Гулагонг в женском финале Уимблдона, а Стэн Смит выиграл у Или Настаса в мужском. Ли Тревино победил на британском открытом чемпионате по гольфу, а бельгийский велосипедист Эдди Мерке в четвёртый раз выиграл Тур-де-Франс. Шахматный чемпионат подходил к концу, внимание общественности смещалось к Мюнхену и Олимпиаде: сердца советских граждан забились сильнее, когда маленькая Ольга Корбут завоевала «золото» в гимнастике.
Триумфально выступали и американцы: Марк Спитц выиграл в плавании семь золотых медалей.
Мюнхен будут помнить и за потоки крови, пролитые там. Через несколько дней после церемонии закрытия в Рейкьявике палестинская террористическая группа «Чёрный сентябрь» возьмёт в заложники одиннадцать членов израильской олимпийской команды и убьет их.
Если среди всех этих событий матчу Фишер — Спасский удалось пробиться на первые полосы газет, это произошло не благодаря личности претендента, самим шахматам или причудам Фишера за пределами сцены. Для США в этом матче было заключено гораздо большее. В стране царил культурный пессимизм, в основном из-за Вьетнама, но и благодаря собственным расовым и социальным проблемам. Говоря словами Джорджа М. Коэна, это был «истинный племянник дяди Сэма, настоящий янки» — другими словами, безусловный игрок мирового класса, который (начав наконец играть) оказался способным на победу. Погружаясь в мир шахмат, американцы убеждались в истинности американского пути. Фишер казался гарантом того, что энергичная Америка способна на подвиги, когда уверенность в этом была ей крайне необходима.
ГЛАВА 19
ГОРЬКИЙ ФИНАЛ
В битве за звание самого обаятельного игрока Бобби Фишер точно бы проиграл. Но он лучший в мире шахматист.
Исаак Кэжден
Матч следовал привычным для Фишера путём от блицкрига к финалу. Спасский казался сломленным, и опыт подсказывал, что в таких случаях противники Фишера не восстанавливались. Претендент был мастером психологического убийства. Видя слабость или травму, другие могли умерить свой нажим, но он давил и давил. Повторится ли такая история и в этом матче?
Четырнадцатую партию Фишер снова открыл ходом 1.c4. Спасский уже понял, что большая часть его дебютной подготовки оказалась напрасной. Однако игра чемпиона улучшилась. Возможно, его подбодрил приезд жены Ларисы или переезд из отеля в похожий на дачу небольшой домик, где они могли спокойно наслаждаться семейной жизнью.
Его позитивный настрой в этой партии был очевиден. На 14-м ходу он пошёл конем на e7, отклонив возможность упростить позицию и разменять коней. В книгах о матче ход Ne7 отмечен восклицательным знаком, что говорит о его силе (слабый ход награждается знаком вопроса). Захваченный врасплох, Фишер отдал пешку. Тринадцатью ходами позже Спасский допустил ответную ошибку, двинув пешку на f6 (двойной вопросительный знак) в эндшпиле, который был сложным, но сулил шансы на успех. С каждой стороны на доске осталось по ладье, слону, коню и пять пешек. Кони и слоны были скоро разменяны, и партия свелась к ничьей.
Без сомнения, оба игрока всё ещё чувствовали усталость после титанической 13-й партии. Гроссмейстеры, восхищаясь мужеством Спасского, не были особо впечатлены качеством игры. Намекая на похмелье после исландского шнапса, кто-то пошутил: «Они играли, как после " Бреннивина" ».
Единственную жалобу Фишер высказал на первой минуте партии, обратив внимание на плохое освещение. За этим последовала телеграмма от Крамера Максу Эйве, в которой судья и ИШФ были раскритикованы за «высокомерие и невнимание». Требование Фишера не занимать первые ряды не было принято. Исландцы, уже потерявшие доход с телевидения, указали Крамеру, что освобождение первых семи рядов уменьшит вместимость партера наполовину, до 475 человек, что серьёзно скажется на выручке.
Пятнадцатую партию, состоявшуюся 17 августа, Гарри Голомбек назвал «одной из самых потрясающих, какую я только видел в матчах на первенство мира». В сицилианской защите Фишеру был предложен тот же вариант с «отравленной» пешкой, который так унизил его в 11-и партии. Примет ли он вызов, не испугается, захочет ли отомстить? Иначе говоря, выведет ли ферзя на b6? Часы шли: в комнате для анализов все ждали этого хода. У Фишера было почти две недели на изучение позиции и поиск ошибки.
Ферзь остался стоять на месте. Фишер вывел королевского слона на e7. Он уже играл так несколько раз, но для Спасского это был небольшой психологический триумф. Казалось, у русского прибавилось оптимизма: на 25-м ходу он преждевременно двинул вперёд пешку, заготовив элементарную ловушку, в которую Фишер никогда бы не попался. Бирн и Ней назвали идею Спасского «глупостью». Затем чемпион уверенно забрал пешку, другую, но его прожорливость только дала Фишеру больше возможностей для атаки. В результате, после перерыва, получилась ничья: чёрные не нашли ничего лучшего, чем повторять шахи королю белых. Доигрывание оказалось настолько быстрым, что люди у демонстрационных досок запутались, потеряв нить игры.
В тот день жалобы Фишера носили более личный характер. Крамер требовал от Шмида «сделать что-нибудь, вместо того чтобы благостно разводить руками». Американцы снова требовали освободить в зале ещё несколько рядов. Ответ исландцев гласил, что расстояние между сценой и первым рядом больше, чем на любом предыдущем матче.
Шестнадцатая партия игралась в воскресенье, и на неё собралось небывалое количество народу. На 9-м ходу последовал размен ферзей, и игроки, минуя миттельшпиль, перешли в эндшпиль. Через несколько ходов Спасский пошёл на тройную изоляцию пешек, получив три изолированные пешки на одной вертикали. Это очень необычное расположение пешек, и для шахматиста такая архитектурная конструкция интуитивно представляется уродливой. В конце концов, три беззащитные пешки были потеряны, и на 32-м ходу позиция превратилась в безжизненную, лишённую всяких перспектив. Однако партия не закончилась! Упрямство заставило игроков сделать ещё тридцать бесполезных ходов, в то время как любой из них вполне мог бы предложить ничью, а другой — с готовностью её принять. Мстил ли Спасский Фишеру, вынуждая его оставаться у доски? Считал ли Фишер ничью унижением? Каковы бы ни были причины, они продолжали играть до 60-го хода; Ларри Эванс и Кен Смит в своей книге о матче «Фишер — Спасский: ход за ходом» назвали это «бессмысленным марафоном». Зал недоумевал. Голомбек писал: «Печально признавать, но последние тридцать ходов... довели меня до слез». Бирн и Ней одинаковы в своей оценке: два гения, ведущие игру в столь элементарной позиции, были похожи на Фрэнка Ллойда Райта, «играющего в песочнице».
