Он снова завладел моим вниманием. Я слезла с его колен, и, спотыкаясь, пошла и села в его кресло за столом, чтобы лучше видеть его. Я еще всхлипывала, но слезы литься перестали.
— Объясни мне. — Я икнула.
— Мы хотим, чтобы ты заняла место наложницы фараона, — сказал он прямо. — Мы верим, что тебе удастся удержаться у него в фаворе намного дольше большинства молодых наложниц. Ты можешь увлечь его, занять его и, со временем заставить отвлечься от пагубной стратегии, которую он сейчас поддерживает.
— Это смешно, — резко оборвала я его. — Как я смогу заставить великого фараона делать что-нибудь еще, кроме как предаваться любви со мной? Вам лучше подкупить одного из его советников.
Я все еще испытывала жгучую боль оттого, что он только что сказал, и от сознания, что я была всего лишь фишкой в их игре. И все же я была польщена. Он определенно знал, что я способна на многое.
— Его советники знают, что их будущее зависит от того, чтобы представить жрецов в более выгодном свете, — сказал мне Гуи. — Но его женщинам нечего терять. Те, что утратили его благосклонность, просто возвращаются в роскошь гарема. Рамзес не может устоять перед женскими капризами. Он похотлив по своей природе. Он добрый, по-своему честный человек, но он напуган. Ты сильная, Ту, и коварная. Ты изучишь его и научишься управлять им. — Он наклонился вперед и, отбросив уловки, настойчиво произнес: — Ты нужна Египту, Ту. Сделай фараона своим орудием для его собственного блага и во благо Египта. Помоги нам разжать мертвую хватку, которой храмы вцепились в Престол Гора, и восстановить истинную Маат в этой святой стране!
— Ты ведь уверен, что я поступлю так, как ты скажешь, правда? — печально отозвалась я. — Что, если я откажусь?
— Как ты сможешь отказаться? — возразил он. — Это ли не венец всех твоих желаний? Более того, разве это не превосходит все твои мечты. Ты не из тех, кто откажется от такой сложной задачи, и, кроме того, я помогу тебе. Так же как и Паибекаман, и Панаук, и другие. — Он встал и протянул руку. — Обсуди это с Дисенк, если хочешь. Можешь взять ее с собой, если решишься. Подумай и дай мне ответ завтра. Потом мы совершим короткое путешествие в Асват, чтобы посоветоваться с твоим отцом.
Я подошла к нему, но не прикоснулась к его руке.
— Ты снова говоришь так, будто я сделаю все, что ты пожелаешь, — сказала я, голос у меня был еще глухим от слез. — Но мне кажется, что ты меня использовал и предал, независимо от того, как ты оправдываешь свои действия, и мне больно и грустно. Зачем мне что-то делать для тебя, Гуи?
— Потому что это будет твоя помощь Египту, а не мне, — ответил он, не задумываясь, — и, несмотря на то, о чем ты думаешь, разве я не вытащил тебя из рабской зависимости и не дал тебе новую жизнь? Разве это не стоит маленькой благодарности?
— Нет, если ты сделал это, преследуя свои цели.
— Я уже говорил тебе, что это не так.
— Ты это сделал.
— Тогда проглоти свою гордость и знай, что я люблю тебя, хоть я тебя и использовал. И еще, Ту…
Я уже направлялась к двери, но остановилась.
— Что?
— Несмотря ни на что, не следовало убивать Кенну. Его ненависть к тебе была мне безразлична. Ты всегда была для меня намного важнее, чем он.
Что крылось за этими словами — утешение, угроза или предупреждение? Не знаю, но с меня было достаточно. Не взглянув на него, я пошла, ничего не видя, обратно к себе в комнату; но по дороге мне в голову пришла одна мысль. Я встретила фараона в лень праздника Монту, великого фиванского бога войны. Моим божеством был Вепвавет, тоже бог войны. А я верила, что родилась для борьбы.
ГЛАВА 12
Через две недели, в конце месяца эпифи, мы отплыли в Асват. Вода в реке была на самом низком уровне, едва заметное встречное течение почти не замедляло наш ход, и господствовавший в это время года северный ветер неумолимо тал нас на юг. Мы с Дисенк путешествовали на ладье Гуи, расположившись на подушках под балдахином, что соорудили для нас рядом с его каютой, которую он делил со своим личным слугой Неферхотепом. За нами следовала ладья с припасами и многочисленной прислугой. Среди них был и Ани со своей дощечкой, на которой он должен был записать согласие моего отца на то, чтобы его дочь стала наложницей в гареме Рамзеса.
Я ступила на причал Гуи с чувством гордости, памятуя о том, насколько иным было мое предыдущее путешествие на этой ладье. Среди слуг как-то разнеслась молва, что я переезжаю во дворец, и все стали относиться ко мне с особым почтением. На ладье для слуг ехали юный массажист, Неферхотеп, там размещались запасы еды и мои любимые платья. Пока Гуи, заложник своей белой кожи, проводил долгие жаркие часы на походном ложе в каюте, мы с Дисенк валялись под балдахином, потягивая воду или пиво и любуясь проплывающими мимо пейзажами.
Даже в разгар мертвого сезона Египет был прекрасен. Выжженный и иссушенный, буро-коричневый и пыльный, он хранил свою вечную гармонию в зубчатом абрисе пальмовых рощ и поникших деревьев, в скоплениях побеленных домишек, уступавших место потрескавшимся в ожидании влаги полям, и за этим всем разливался бежевый отсвет пустыни, с редкими скалами, острыми, как лезвие ножа, на фоне безжалостно синего неба.
Воздух становился чище и суше, и я вдыхала его, как лекарство. «Однажды я смогу стать царицей всего этого, — думала я, глядя на проплывающие за бортом картины Египта. — Я покорю фараона. Я сделаю так, что он не сможет обходиться бел меня ни в чем. Из наложницы я превращусь в царицу. Возможно, даже стану Старшей царской женой, потому что я намного моложе и Аст, и Аст-Амасарет, его главных жен, и с ними что-нибудь может случиться. Однажды я взойду на трон рядом с ним, и предо мной будут склоняться самые знатные головы Египта». Приятно было так мечтать, пока горячий ветер поднимал волосы с липкой шеи и обдувал струйки пота со спины.
Я не думала о темных таинствах спальни, равно как старалась не вспоминать ощущение дряблой царской плоти под своими руками и запах его лихорадочного дыхания. Если я и представляла себе все эти неизбежные интимные сцены, в моих мечтах они происходили с царевичем Рамзесом, которому я дарила свои ласки, а он прижимался губами к моим губам. Я знала, что придет время, когда придется преодолеть свое отвращение к телу фараона, но до этого было еще далеко. Я решила жить настоящим.
Несколько раз за эти спокойные долгие дни мы с Гуи садились рядом в насыщенной испарениями тесноте его каюты и разговаривали, пока Неферхотеп омывал его и давал ему подкрепиться. В темные часы, когда мы останавливались в какой-нибудь спокойной бухте, слуги разжигали костер на берегу, его искры взлетали в черное небо, и над медленной водой ветер доносил до нас их смех и обрывки разговоров; мы плавали вместе обнаженными, молча упиваясь теплыми шелковистыми объятиями нашего отца Нила, а потом я сидела, закутавшись в халат Дисенк и подтянув колени к под-бородку, и смотрела, как мой Мастер безмолвно общается со своей сестрой луной. Это должно было сблизить нас, но только послужило мне напоминанием о том, что наше время с Гуи истекает, что его эра в моей жизни подходит к концу и другие теперь займут его место.
Думаю, ему было грустно. Если бы я была меньше увлечена собой и могла понимать чувства других, а эта способность приходит с возрастом, я, наверное, поговорила бы с ним о его чувствах, но я не хотела с этим считаться. Когда они начинали вторгаться в мои честолюбивые мечты, я вспоминала, как он управлял мной, использовал меня, планировал дни, не заботясь о моих желаниях, и так отвоевывала расстояние, что постепенно увеличивалось между нами. Мне казалось, что я больше не нуждаюсь в нем, что моя сторона в наших отношениях теперь перевешивает, ведь это он захотел, чтобы я добилась успеха с Рамзесом, но я ошибалась. Все преимущества пока еще были у Гуи. И всегда будут.
В раскаленный полдень ладьи пришвартовались в канале у храма Вепвавета, и мы с Дисенк, окруженные стражей, сошли по сходням, миновав толпу возбужденных селян, чтобы выслушать приветствия верховного жреца моего божества. Гуи остался в каюте, но я прежде всего хотела совершить поклонение и возблагодарить бога, который вел меня по жизненному пути.
Они все были здесь, мои добрые соседи, в своих грубых юбках и платьях, с любопытными глазами, в которых затеплилось робкое восхищение при виде балдахина с золотыми кистями, что укрывал меня от солнца, серебряных лент, вплетенных в мои сияющие черные волосы, струящейся прозрачности моего гофрированного длинного одеяния над белыми кожаными сандалиями, на ремешках которых поблескивали красно-оранжевые маленькие сердолики. Я улыбнулась им, узнавая в толпе тех девчонок, которые когда-то боялись и избегали меня, и мне вдруг стало жаль их; безжалостное солнце уже сделало их кожу слишком темной и грубой, последние следы юной свежести были тронуты увяданием. Я могла бы выглядеть так же, если бы осталась здесь, подумала я с внутренним содроганием. Мои подошвы навсегда сделались бы грубыми, от привычки щуриться на солнце на лице появились бы маленькие морщинки, руки бы стерлись и покрылись мозолями от домашней работы. Бедняжки, они больше не были моими врагами.
