Прошел еще месяц. Колебания температуры воздуха были удивительны. То она опускалась до тридцати — сорока, то поднималась до пятнадцати — десяти ниже нуля в зависимости от направления ветра. <Безветренные холода> чередовались со снежными буранами.
Всякий раз как позволяла погода, Самми Ским уходил с Нелуто на охоту. Ему удалось убить несколько медведей, которых морозы пригнали из гор чуть ли не к самому городу.
Однажды, это было семнадцатого ноября, Нелуто и он бродили примерно в миле к северу от Доусона. Охота была удачной, и они собирались возвращаться, когда индеец остановился и, показывая на дерево шагах в пятидесяти от реки, проговорил:
— Там… человек.
— Человек? — переспросил Самми Ским.
И действительно, под березой на снегу кто-то лежал. Он не двигался. Возможно, он был мертв, замерз, так как температура воздуха опустилась достаточно низко.
Самми Ским и Нелуто подбежали. Это был мужчина, уже в возрасте, на вид лет пятидесяти, с длинной бородой, глаза его были закрыты, лицо выражало крайнее страдание. Он еще дышал, но так слабо, что дыхание его наводило на мысль о последнем вздохе умирающего.
Самми Ским отвернул борт шубы с капюшоном и в одном из карманов обнаружил большой кожаный бумажник, где нашлось несколько писем. На адресе было проставлено имя «господин Жак Лорье» и наклеена парижская марка.
— Француз! — воскликнул Самми Ским.
Через минуту человек был уложен в двуколку, которая помчалась в столицу Клондайка.
Глава II
ИСТОРИЯ УМИРАЮЩЕГО
В тот же день, после полудня, двуколка Самми Скима остановилась перед дверьми монастырской больницы. Человека пронесли через палату на тридцать коек и уложили в смежной комнатке, в которой находился до самого своего выздоровления Бен Реддл.
В этой комнате больного не будут тревожить другие клиенты. Самми Ским разъяснил настоятельнице:
— Это француз, почти наш соотечественник. Прошу вас ухаживать за ним так же, как вы ухаживали за Беном, и, надеюсь, доктор Пилкокс вылечит его так же блистательно, как он вылечил моего кузена.
Сестра Марта и сестра Мадлена вполне с этим согласились, и Жак Лорье лежал теперь в постели, возле которой не замедлил появиться доктор.
Бен Реддл, предупрежденный Нелуто, тоже быстро пришел и присутствовал при первом визите доктора.
Француз не приходил в сознание, глаза его оставались закрытыми. Доктор Пилкокс нащупал очень слабый пульс, дыхание едва было заметно. Ран на теле не обнаружилось, но человек исхудал от голода, холода, изнеможения. Было ясно, что несчастный, вконец обессилев, упал у дерева, под которым его и подобрал Самми Ским. Не было никакого сомнения и в том, что он схватил сильнейшее воспаление легких, пролежав ночь на снегу, без укрытия и без чьей-либо помощи.
— Этот человек наполовину промерз, — покачал головой доктор Пилкокс.
Его укрыли одеялами, пробовали давать горячего питья, потом растирали, чтобы восстановить кровообращение. Все, что можно было сделать, было сделано. Но все усилия оказались тщетными и не выводили его из оцепенения, не возвращали сознания. Тем не менее кое-какие признаки жизни проявлялись, и это было уже не то бесчувственное тело, которое привез Самми Ским. Придет ли в себя несчастный? На этот счет доктор Пилкокс молчал.
Пока что из писем, найденных в бумажнике, знали лишь, что имя его — Жак Лорье. Самое свежее было пятимесячной давности и пришло из Нанта. Мать писала сыну в Доусон, Клондайк, и, видимо, не получила ответа.
Самми Ским и Бен Реддл прочитали все письма, сообщающие некоторые сведения об их адресате. Если он умрет, придется написать бедной матери, что она больше никогда не увидит сына.
Писем было четыре. Из них явствовало, что Жак Лорье покинул Европу два года назад. Но он не направился сразу в Клондайк, чтобы там испытать на деле ремесло золотоискателя. Судя по адресам, сначала он попытал счастья в золотоносных районах Онтарио и Колумбии. Потом его, видимо, привлекли заманчивые новости доусонских газет, и он присоединился к рвавшейся туда толпе золотодобытчиков. По-видимому, он не стал собственником какого-нибудь участка, так как в бумажнике не было соответствующего документа. Но среди писем оказался листок, который привлек к себе пристальное внимание Бена Реддла.
Это была набросанная карандашом схема, извилистые линии на которой изображали реку с притоками. Река текла на запад. Об этом ее направлении можно было догадаться по правилам, каким обычно следуют при составлении карт — запад всегда находится слева. Тем не менее это не был Юкон или его приток Клондайк-Ривер. Цифра в углу карты указывала более высокую широту, выше Полярного круга. Если карта изображала район доминиона, то он должен был находиться на шестьдесят восьмом меридиане. Но указания на долготу отсутствовали. Поэтому невозможно было узнать, какая часть Северной Америки тут изображена.
Не в эти ли края направлялся Жак Лорье или возвращался из них, когда Самми Ским наткнулся на его тело под самым Доусоном? Это навсегда останется тайной, если несчастный француз умрет раньше, чем придет в сознание.
Из писем явствовало также, что француз принадлежал к культурной и, видимо, достаточно состоятельной семье. Письма матери были написаны хорошим слогом. Безусловно, он не был простым рабочим. Каким же образом судьба привела его к такой развязке, к такому жалкому существованию, которое, по всей вероятности, завершится на этой больничной койке?
Прошло несколько дней. Несмотря на предписания доктора Пилкокса и заботливый уход монахинь, Жак Лорье мог лишь бормотать что-то невнятное в ответ на вопросы Бена Реддла. Вернется ли к нему разум и не помутился ли бесповоротно его рассудок после стольких испытаний и приключений, которые находят немало жертв среди искателей золота, — вот что было непонятно.
Когда о возможности такого состоянии больного спросили доктора Пилкокса, тот ответил:
— Следует опасаться, что рассудок нашего пациента получил сильное потрясение. Когда его глаза открываются, я замечаю в них мутный и блуждающий взгляд, который меня пугает.
— Но его физическое состояние, — спросил Самми Ским, — разве оно не улучшается понемногу?
— Пока что нет, — твердо сказал доктор, — и мне кажется, что оно столь же серьезно, как и состояние умственное.
— Но ведь вы спасете этого бедного француза! — твердили и умоляли сестра Марта и сестра Мадлена.
— Постараюсь, постараюсь, — заторопился доктор, — но надежды мало.
И уж если так заговорил такой оптимист, как доктор Пилкокс, то это означало, что он совершенно не верит в выздоровление Жака Лорье.
