докладывал тварям божиим обо всем, что происходит. Крохотная поганенькая частичка.
Выхин не сразу понял, чтó именно держит в руках мальчик Лёва. Сгнившие пальцы крепко сжимали что-то влажное, буро-зеленого цвета, бесформенное. Затем от комка отделился смятый лист и тяжело спикировал в воду.
– Ленка, ты мне нужна…
Она не появлялась. Не могла проникнуть сюда. Призракам тут не место. Только Выхин мог, потому что оставил жертвенную частичку на радость древним богам. Он забрал их камни, а они – его сущность, потаенные страхи и злобу.
Вспомнил?
Влажные губы натянулись, кожа начала трескаться, и сквозь раны проступили выбеленные кусочки мяса. Вместо крови – вода. Капли застыли на подбородке.
Да, вспомнил. Первыми рисунками, которыми Выхин отметился здесь, были вовсе не карикатурные изображения Капустина и его дружков. Сначала Выхин рисовал самого себя. Шариковой ручкой с черной пастой. Избавлялся от гнева.
Мальчик Лёва толстыми пальцами перевернул несколько разбухших от влаги и времени страниц. Ничего там нельзя было разобрать – даже если бы Выхин рискнул и подошел ближе. Но память, коварная стерва, подбросила воспоминания в разгорающийся костер страха.
«Жирный, жирный, поезд пассажирный».
Огромный паровоз на рельсах в форме человеческого тела и с безобразным жирным лицом. Из раскрытой пасти идут клубы дыма. Нарисовал – и словно отпустил боль от дразнилки, расстался с ней.
«Жирный пончик – дай талончик».
Рыхлый жареный пончик с густыми каплями подсолнечного масла. Лицо угадывалось с трудом. Оторвав кусок от собственного тела, он жрал его кривыми черными зубами. Сожрал – и сразу стало легче.
«Жир-промкомбинат, сиськи, письки, лимонад!»
«Жирная бочка сделала сыночка!»
«Жирное сало с лестницы упало!»
– Вы пожирали мои эмоции! Мой гнев! Вы отбирали у меня злость! – Выхин бессильно огляделся. – Вам только это и надо было.
– Как будто ты верил во что-то другое, – ответил мальчик Лёва, смешно кривляясь. С его сгнившего от влаги лица сползала морщинистая кожа. – Ты всего лишь еще одно лакомство, каких много. Просто успел сбежать. Знаешь, даже мухам иногда везет.
– Я и сейчас сбегу, – Выхин пока не знал, как именно. – Ленка, спускайся! Зря я, что ли, их отвлекаю?
Вокруг засмеялись многоголосьем. Засверкали узоры. А еще сотни лиц ворвались в сознание Выхина, беззвучно открывая рты, щурясь, кривляясь. Вместе с ними кривлялся и мальчик Лёва, окончательно превратившийся в гниющего мертвеца. Разбухшая тетрадь выскользнула из рук и шлепнулась в воду.
– Какая Ленка? Глупый, глупый беглец! Оставайся здесь навсегда. Нам нужны твои рисунки, твой новый гнев и страх. Ты ведь много накопил его, пока убегал.
Выхин поднял с земли два небольших камня и зажал их в кулаках. Камни были ледяными и покалывали кожу, будто били током.
– Вы заставьте, – сказал он. Появился какой-то слепой, непредсказуемый азарт.
Смех усилился. Переливы сотен голосов резонировали от стен и наполняли пещеру густым болезненным гулом. Твари божии соскучились. Твари божии не сдерживались больше.
Мальчик Лёва неожиданно проворно прыгнул на Выхина, выставив перед собой руки. Скрюченные пальцы вцепились в шею. Запах гнилого мяса ударил в ноздри. Бледное лицо казалось изжеванным и измятым, клочья тонкой кожи сползали вместе с гноем и сукровицей.
Выхин ударил – слева, в висок кулаком. Голова мальчика Лёвы дернулась. Огромные, блестящие от влаги глаза провернулись в глазницах против часовой стрелки.
– Не надо так! – сказал мальчик Лёва хриплым ломающимся голоском. – Не сопротивляйся, остынь!
Выхин ударил еще раз. Потом коленкой, целясь между ног. Мальчик Лёва, оказавшийся на удивление сильным, не отреагировал. Скрюченные пальцы достигли губ Выхина, зацепились, как рыболовные крючки, и стали раздирать рот, раскрывать его. Сам Лёва тоже открыл рот, будто от возбуждения. Сквозь частокол редких сгнивших зубов просунулся белый вертлявый язык. Он удлинялся и вытягивался.
Выхин сжал челюсти, в надежде откусить мясистые пальцы мальчика-монстра, но зубы уперлись в твердое, а Лёва даже не поморщился. Удары тоже не помогали. Мальчик был сильнее. Вдобавок со всех сторон навалились голоса тварей божиих, их смех и подбадривание. Перед глазами мелькали лица, лица. Старики, девушки, юноши, женщины, старухи.
Не сопротивляйся.
Соединись.
Стань тем, кем и должен был стать много лет назад.
О, как долго мы ждали.
С возвращением, дорогой!
Извивающийся язык коснулся губ Выхина. Потусторонний холод мгновенно сковал лицо, омертвил кожу, проник внутрь и – по всему телу. На короткое мгновение Выхин почувствовал острую ледяную боль, словно в него воткнули разом миллионы длинных игл.
Мертвый мальчик, дитя прошлого, слепленное из страхов и злости подростка, крепко обнял Выхина, прижал к себе, слился с ним. Два тела будто оказались слеплены из пластилина, который мяли невидимые пальцы. Внутри Выхина что-то ломалось, дробилось, рвалось. Сквозь его кожу проникали холод, влага, гниль. В него забирался мальчик Лёва. Мальчик соскучился. Еще бы, так долго ждать! Ему не терпелось вернуться в утробу эмоций, заполнить пустоту, которая болталась внутри Выхина двадцать лет, будто ненужный орган, вроде аппендикса.
Пальцы разжались. Два камня, покрытых инеем и узорами, упали на землю. А твари божии вдруг запели нестройным хором.
Это была песня о слиянии и соединении. Песня жажды и свободы. Песня, от которой у обычного человека непроизвольно зарождается глубинный древний страх перед неведомым злом.
3
Она услышала песню, когда в очередной раз пыталась спуститься в пещеру. Чернота не давала проникнуть внутрь – была плотной, вязкой, как желе. Выталкивала Ленку наружу.
До этого из кенотафа доносились только редкие, рваные крики Выхина.
А затем зазвучала песня. Звуки были будто свежие ростки неведомой травы, взрыхлившие почву.
Ленка, сидящая на сухой жаркой земле, свесившая ноги в черноту провала, замерла. По затылку пробежали мурашки. Даже мертвые люди могут бояться.
Она закрыла глаза, впитывая древние слова, интонации, рифмы. Твари божии радовались. Твари божии мечтали выбраться на свободу и были близки к своей цели. Сосуд наполнился.
Темнота под ее ногами перестала напоминать по консистенции густую нефть. Твари отвлеклись.
Ленка почувствовала это, оттолкнулась руками от земли и юркнула в узкий провал. Свет яркого летнего солнца оказался отрезан чернотой. Камни и корни оцарапали кожу, но боли Ленка не чувствовала. Мир вокруг вибрировал в такт убаюкивающей и торжественной песне.
Ленка коснулась ногами влажной земли, часто-часто заморгала, привыкая к полумраку.
Пещера с низким неровным потолком светилась голубоватым светом. На стенах пульсировали узоры – то тускнели, то вспыхивали вновь. Они поддерживали ритм песни, словно древний потусторонний эквалайзер. Место было заброшенное и давно забытое: паутина, влажный мох, редкие пучки рыжей травы, торчащие то тут, то там сквозь неровные швы между камнями. Запах стоял спертый, густой, неприятный.
В центре пещеры помещался каменный
