даже если бы отдала выручку за весь сезон. После этого Роджер был не в силах переступить порог Дома веселья, особенно когда узнал, что кто-то из клиентов представлял в своих фантазиях его лицо в шрамах и наслаждался его болью.
Из ее янтарных глаз испарилось все веселье этого вечера.
– Это он сам тебе рассказал?
– По словам Роджера, этот клиент хотел его погубить. Изуродовать так, чтобы на него больше не посмотрела ни Маргарет, ни кто-нибудь еще. Конечно, все вышло наоборот. Я видел, как девушки в барах гладили его шрамы.
Вся кровь отхлынула от лица Лакс.
– Дело было не так.
– Но шрамы…
Это были ожоги, я такое видел в Сент-Дугласе. Даже наши воспитатели редко прибегали к наказанию огнем, но как-то раз один мальчик на пятый день своего первого поста полез искать еду и опрокинул на себя кипящую кастрюлю. Его шрамы были точь-в-точь как у Роджера.
Разве что… Магия Страттори.
Я невольно зажал рот рукой:
– Тот негодяй напал на Маргарет?
Лакс мрачно кивнула.
– Боже милостивый. – Какую же боль испытал Роджер. Сначала – когда он увидел, как страдает его любимая, потом – когда взял эти увечья на себя. – Магия Страттори иногда бывает проклятием, правда?
Она горько усмехнулась:
– Не магия Страттори свела с ума клиента Роджера, не она побудила его подойти к булочной, облить тряпку бензином, поджечь и бросить в лицо Маргарет. И не из-за магии Страттори бедная Маргарет горько жалеет о том, что разрешила Роджеру взять на себя ее невыносимую боль. Это стало ее проклятием на всю жизнь. С тех пор ей стыдно даже смотреть на Ревеллей.
Господи. Неудивительно, что их отношения сошли на нет, – при таких-то муках совести.
– Проклятие – это любовь, – сказала Лакс. – А не магия.
Я озадаченно посмотрел на нее:
– Что плохого в любви?
– А что хорошего? – Она выгнула бровь. – От любви нет никакого толку.
– Нет толку? Ты что, шутишь?
– Любовь отравляет разум вполне здравомыслящих людей. Она – самый страшный наркотик.
– Ты же любишь свою семью, – напомнил я.
Она отмахнулась:
– Это совсем другое дело. А романтическая любовь – сплошная ложь. Поверь. Я ею торгую каждую ночь.
Она нарочно притворялась бесчувственной.
– Ты продаешь не любовь, а похоть.
– И всё же клиенты это любят.
Я глядел на нее раскрыв рот, а она лишь улыбалась все шире. И хотя она умышленно раззадоривала меня, я не мог оставить все как есть, не мог допустить, чтобы Лакс Ревелль действительно обрекла себя на жизнь, лишенную любви.
Набравшись храбрости, которую мог дать только Эффиженов коктейль, я подсел к Лакс и наклонился так близко, что ощутил ее мятное дыхание. Кабинка качнулась.
– Значит, ты хочешь сказать, что прямо сейчас, когда едешь на чертовом колесе наедине с симпатичным парнем, ты ничего не чувствуешь?
У нее на миг перехватило дыхание. Тихо, почти неуловимо.
– Абсолютно ничего.
Она не отстранилась. Осмелев, я обхватил двумя пальцами ее тонкое запястье и нащупал лихорадочно бьющийся пульс.
– Врунья.
Колесо медленно вращалось, поднимая нас к самой вершине. Внизу раскинулся сияющий огнями остров Шарман, справа от нас спрятался в ночной дымке темный океан.
– Даже если бы я что-нибудь чувствовала… – Лакс склонилась ближе, и на последнем слове ее внезапно севший голос дрогнул. Меня пробила дрожь восторга. – Дьюи этого не одобрил бы.
Я скрипнул зубами:
– Он тебе не хозяин.
– Знаю. Просто не думаю, что он захочет делить меня с кем-то.
– А чего хочешь ты?
Вот она, единственная важная переменная в этом уравнении. Но сможет ли она ответить искренне, пока не знает, какую беду принесли мои родители ее семье?
Она прикусила губу, сдерживая рвущиеся слова. Мне не следует мечтать о поцелуе с ней. В жилах у нас обоих бурлит Эффиженов коктейль, над головой перемигивается звездами пьянящий ночной небосвод, а эти идеальные губы только что произнесли его имя. Она всего лишь проявляла доброту ко мне, чтобы подбодрить.
Хотя кого я обманываю? Это не просто жалость, а у меня к ней не только симпатия. Между нами что-то происходит, и закрывать глаза на это уже невозможно.
Я заправил ее выбившийся на ветру локон под гребень, усыпанный камнями. У меня под пальцами бешено колотился ее пульс.
– Чего ты хочешь? – повторил я уже мягче.
– Подчинить его. – Огонь в ее глазах мог бы сжечь целый остров. – Зачаровав, превратить в послушного мэра, который пальцем не тронет ни меня, ни тех, кто мне дорог. Остановить нападения его семьи на мою, помешать Джорджу издеваться над нами, сделать так, что семья Хроносов наконец-то прекратит лишать мою семью малейших шансов на процветание. Хочу низвергнуть их всех.
– Тогда давай сделаем это.
Ее пальцы переплелись с моими, и меня пронзила дрожь. Тот первый поцелуй был невероятным, и тогда я еще не знал, как горячо она любит свою семью, как усердно старается уберечь их от невзгод.
Целоваться с Лакс, когда неподалеку Тревор, было бы неосторожно. Безрассудно. Но ни я, ни она не отводили глаз друг от друга, и притяжение между нами нарастало с каждой секундой.
Чертово колесо крутанулось и опустило нас так стремительно, что я по-щенячьи взвизгнул и схватился за поручни. Лакс захохотала и потом долго не могла отдышаться.
Я был предельно учтив и обходителен.
– Что же ты не сказал, что боишься высоты!
– Такого со мной, гм, еще не случалось. – Я медленно откинулся на спинку сиденья. Наш почти состоявшийся поцелуй так кружил голову, что я едва заметил, как далеко мы от земли.
* * *
Солнце дразняще высовывало лучики из-за горизонта, где небо встречалось с океаном. Еще не день, но уже и не ночь. В бледном свете вырисовывались силуэты четверых Ревеллей, которые делали «колесо» в волнах прибоя. Под действием алкоголя их гимнастические упражнения становились все причудливее.
Мы с Тристой, поджав ноги, сидели на дюнах и смотрели, как волны плещутся о берег. У наших ног сладко похрапывал Тревор, неумело подвязав под подбородком младенческий чепчик.
– На, возьми. – Она протянула мне почти опустевшую бутылку вина.
На голове Тристы криво сидела матросская бескозырка. Она выклянчила ее у флотского шкипера, и это принесло ей пятое место в нашем соревновании. Четвертой стала Лакс, добывшая фуражку у оператора чертова колеса. Третье место – с чем она была абсолютно не согласна – заняла Колетт в расшитой самоцветами ковбойской шляпе. Когда появился Тревор в детском кружевном чепчике, Милли покатилась от хохота. Сама она щеголяла в высоченном белом цилиндре, в то время как я ухитрился выменять свою фетровую шляпу на цветастый чепец у жительницы материка. Но никто из нас не шел ни в какое сравнение с Роджером и его диковинной фруктовой горой.
Его фант был простым: встретить рассвет на пляже.
Я поежился от прохладного ветерка, принесшего с моря веселый смех Ревеллей. Юбка Лакс была сырой до колен, а Роджер столько раз плюхался в воду, что промок насквозь.
– Может, принести из амбара одеяла?
– Мы оба знаем, что никуда ты не пойдешь. – Триста кивком указала на Лакс. Та бежала вдоль берега, брызгая водой на Роджера. Я никогда еще не видел у нее такой улыбки. В ней была свобода… Не только от боли – от всего. – Хуже, чем было с Бетти, да?
Как же мало я знал о жизни, когда встретил Бетти. Достоинства ее были прискорбно малы – она обратила на меня внимание, только и всего. Но Лакс? Она была необыкновенная – и совершенно недосягаемая.
– Какая еще Бетти?
– Ох, Джеймо. – Триста привалилась ко мне. – Что мне с тобой делать?
– Знаю, ты ее не любишь…
– Неправда. – Она задумчиво пересыпала песок между пальцами. – Мне нравится ее решительность. И она предана своей семье, это я уважаю. Просто хотелось бы, чтобы она не так усердно старалась разбить твое сердце.
Ревелли визжали от смеха, глядя, как Колетт умудряется ходить на руках, пока волны плещут ей в лицо. Плечи Тристы затряслись от беззвучного хохота.
– Ты-то чем лучше? – заметил я. – Вижу, как ты смотришь на Колетт.
Она спрятала улыбку:
– Без комментариев. Значит, у Лакс с моим братом все не по-настоящему?
