— Я не мог передать им ваше приглашение, — отвечал Арман. — Уже несколько дней, как братья Правый и Левый оставили Париж.
— Не известив никого из нас о своем отъезде, — добавил Арчибальд. — Удивительно, как могли они до такой степени пренебречь уставом нашего Клуба!
— Не обвиняйте их, — сказала маркиза, — это честные, благородные люди.
— Их-то я и сам, пожалуй, готов бы извинить, — отвечал Арчибальд, — но никак не могу сделать этого в отношении тех двух негодяев, которых я вторично спас и приютил у себя!
— Этих двух сообщников «Парижских Волков»?
— Да, да. Признаюсь, я и сам теперь сомневаюсь в их правдивости. Они опять сбежали из моего дома!
— Странно, — пробормотал Арман. — Когда же это произошло?
— В ночь, со среды на четверг
— А сегодня понедельник.
Он не закончил свою мысль. Он сопоставлял. В эту самую ночь братья покинули Париж.
— Арман, я хотела посоветоваться с вами здесь, при всех. Скажите мне прямо, не скрывая правды, должна ли я еще жить, или жизненные силы уже угасли во мне?
Все содрогнулись.
Арман подошел к маркизе и, нежно взяв за руку, пристально заглянул ей в глаза.
— Маркиза, — сказал он, — если наука — не пустое слово, то ваши друзья могут успокоиться. Слабость ваша — вещь поправимая. Она вызвана ужасными потрясениями, расстроившими ваш организм. Но если вы только захотите, то сможете стряхнуть ее с себя и снова будете готовы возобновить борьбу, даю вам слово!
Все легко вздохнули при этих словах.
Маркиза недоверчиво покачала головой.
— Хотя я и верю в науку, — отвечала она, — в особенности, если тайны ее открыты такому человеку, как вы, Арман, однако есть душевные раны, которые она исцелить не в силах. Я должна умереть. Я это знаю. Я это чувствую.
— Вы ошибаетесь, — воскликнул Арман. — Пусть только возникнет проблеск надежды, и силы снова вернутся к вам! Не наш ли долг вдохнуть в вас прежнее мужество, в вас, которая так часто служила нам в этом примером? Однако, отчаяние подтачивает ваши силы и убивает вас. Стряхните с души своей этот тяжкий гнет! Разве мы не с вами, мы, которые готовы пожертвовать жизнью, лишь бы только возвратить жизнь и свободу вашему сыну?
— Милая жена, — сказал де Фаверей, — умоляю тебя, послушай голос разума! Право, я стар уже для иллюзий. Но, уверяю тебя, судьба устает быть жестокой. Да-да, какое-то предчувствие говорит мне, что испытания твои подходят к концу. Еще одно, последнее усилие. Возобновим борьбу, и мы восторжествуем!
Она горько улыбнулась.
— Вы очень добры, — сказала она. — Но я прошу, умоляю вас, выслушайте меня. Уверяю вас, я чувствую, как жизнь постепенно угасает во мне. И вы все поклянитесь, в случае моей смерти, посвятить свои жизни тому, кого я так долго оплакивала и чье имя и теперь кровавыми буквами запечатлено в моем сердце. Если злодей Бискар не совершил еще над ним своей ужасной мести, постарайтесь во что бы то ни стало вырвать из его рук моего сына, которого я так надеялась прижать к своему сердцу.
Она плакала. И на глазах всех присутствующих тоже выступили слезы.
— Муж мой, берегите Люси, — сказала она прерывающимся от волнения голосом.
Затем знаком подозвала к себе Марсиаля.
— Вы говорили мне, что любите нашу дочь, — ласково проговорила она. — Что же, вы можете переговорить с маркизом де Фаверей, и, если меня тогда уже не будет, пусть он решит сам.
— Мама! Дорогая мама! — сквозь слезы шептала Люси, обнимая маркизу.
— Маркиза, — твердым, торжественным тоном отвечал Марсиаль, — мне остается исполнить еще одно дело. Я уже сообщил об этом моим друзьям, — продолжал он, указывая на Армана и Арчибальда, — и они одобрили мои планы. Исполнив свой долг, я приду спросить вас, дорогая маркиза, достоин ли я того счастья, о котором мечтал.
Маркиза кивнула головой в знак согласия.
— Полина, — нежно обратилась она к молодой девушке, — мне известна твоя глубокая привязанность к тому, кто отнят у нас неумолимым роком. Подойди ко мне, дитя мое, дай твоей приемной матери благословить в тебе ту, которую она желала бы назвать своей дочерью.
Полина с благоговением опустилась на колени. Маркиза нежно положила обе руки на ее белокурую голову и страстно прижалась губами к мягким, шелковистым волосам девушки.
— Маркиз де Фаверей, — продолжала Мария, — вот уже многие годы, как мы тесно связаны друг с другом. Вы были другом, братом Жака де Котбеля. Скажите мне, осталась ли я достойной его?
— Ты самая благородная и самая прекрасная из женщин! — воскликнул старик.
— Хорошо, — прошептала она. — Хорошо. Друзья мои, мы, надеюсь, еще увидимся, прежде чем пробьет мой последний час. Теперь оставьте меня одну. Я изнемогаю от усталости. Спасибо всем вам, и пусть благословения умирающей сопровождают вас.
Она замолчала. Слезы душили ее. Все присутствующие были глубоко тронуты, никто не мог произнести ни слова. Несмотря на утешительные заверения де Бернэ, сердца всех сжимало страшное предчувствие.
Все с чувством пожал и на прощанье руку Марии де Фаверей, и каждый, с трудом сдерживая слезы, шепнул ей:
— Мужайтесь, мужайтесь!
Помешанный сэр Лионель тоже подошел к ней и спокойным, невозмутимым тоном сказал:
— Вы снова увидите вашего сына.
Маркиза еще раз прижала к своему сердцу обеих девушек и, нежно освобождаясь от их объятий, мягко сказала:
— Оставьте меня одну.
Все молча вышли.
Мертвая тишина царила в молельне.
Несколько минут маркиза неподвижно сидела в своем кресле. Потом, с трудом поднявшись с места, медленно подошла к маленькому столику, открыла его, вынула оттуда какую-то рукопись и долго разглядывала ее.
Затем также медленно и отрешенно подошла к портрету Жака де Котбеля.
— Друг мой, — чуть слышно прошептала она, — ты, который так давно уже читаешь в моем сердце и видишь, как оно обливается кровью от глубоких душевных ран, жди, я иду к тебе. Страдания мои слишком ужасны, я хочу вечного покоя. Ты не можешь осуждать меня, ведь всякая надежда умерла во мне, ты это знаешь. Я долго боролась, я билась, насколько хватало у меня сил. Теперь я побеждена. Я слышу твой голос, он зовет меня. Я иду.
И Мария, взяв перо и бумагу, принялась писать:
«Вы, все, кто меня любил, — писала она, — простите меня. Солдат, подавленный численностью неприятеля, сдается и отдает свое оружие. Существо человеческое, изнемогающее под бременем горя и отчаяния, отдает себя во власть смерти. Вспоминайте обо мне с любовью и не забывайте своих клятв!»
Потом, снова подняв голову, она едва слышно прибавила:
— Я давно поняла, что не могу больше жить.
И, подойдя к столику, она открыла ящик и вынула оттуда склянку с какой-то красноватой жидкостью.
— Дай мне забвение, дай мне покой, — сказала она, пристально смотря на флакон, и с этими словами поднесла его ко рту.
Но в ту минуту, когда смертоносная жидкость чуть было не совершила своего ужасного дела, дверь быстро распахнулась и на пороге показался де Бернэ. Увидя в руках Марии флакон, Арман понял, в чем дело. Он бросился к ней, выхватил из рук флакон и что есть силы бросил его об пол.
— Несчастная! — крикнул он. — Жак жив, а вы хотите умирать!
Она схватилась за голову.
— Жив, жив, — шептала она.
— И мы напали на след Бискара!
Она радостно вскрикнула и упала на колени перед портретом де Котбеля.
— Жак! Жак! — твердила она прерывающимся от волнения голосом.
— Пойдемте! — продолжал Арман, схватив ее за руку. — И постарайтесь вернуться к жизни. Пробил час смертельной борьбы. Требуется вся ваша воля. Пойдемте, пойдемте!
И он насильно увлек ее из молельни.
В гостиной, окруженный членами «Клуба Мертвых», один из братьев Мартен, тот, кого называли Правым, стоял с кровавой раной на лбу и горячо говорил что-то.
22
«МАЛАДРЕТТ И К°»
Пораженный всеми последними событиями, так неожиданно разразившимися над его головой, Жак вряд ли понял смысл слов, которыми обменялись секретарь и тот, кто выдавал себя за жандармского офицера. Он так свыкся с мыслью о смерти, что это быстрое возвращение к жизни просто отуманило ему голову.
Весть об отсрочке испугала его сначала. Он не надеялся на внезапный триумф истины. Чего же мог он ждать от пересмотра дела? Разве что снисхождения от нового состава присяжных, то есть каторги, наказания еще более ужасного, чем смерть на эшафоте.
Машинально шел он за офицером, который привел его во внутренний двор тюрьмы и толкнул в ожидавшую его там карету, Жак и не думал сопротивляться. Он даже не понимал, что вокруг него делалось. Бессознательно упал он на подушки и закрыл глаза, будто забывшись тяжелым сном.
Однако он слышал, как захлопнулись тяжелые дверцы, как загремели колеса, как лошади побежали крупной рысью, громко стуча копытами о каменную мостовую.
