— Еще думаю, — тараторю я и тотчас же перевожу разговор на другую тему: — А откуда у вас самовар?
Я надкусываю подостывшую гренку. Если что — я жую, не могу говорить.
— Моя жена привезла его из Средней Азии. Всю ее объездила во время студенческой практики, — Шеф подпирает кулаком щеку. Вижу по его взгляду: в мыслях он уносится далеко-далеко. — Говорила, серпантин там такой, что пломбы из зубов выскакивают. А еще такая штука была, — оживляется Шеф, — перед ночевкой в горах, на Памире, со студентами проводили инструктаж: когда проснетесь в спальных мешках, сначала прислушайтесь к своим ощущениям: нет ли чего лишнего в спальнике, не шевелится ли чего. Мол, не одним вам нравится спать в тепле.
— Мамочки! — я смеюсь. — Не хочу в горы!
— А она хотела. Только и грезила этими поездками. Рассказывала о том, как мгновенно наваливается южная ночь — едва солнце зайдет за горный хребет. О луне невероятных размеров. И все вспоминала свой день рождения на Памире, когда проснулась утром, а перед ней парень стоит и держит в руках бейсболку, полную снега. В разгар лета! Я к этому парню, которого ни разу в жизни не видел, ревновал ее многие годы. Все пытался придумать подарок, который затмил бы эту бейсболку.
Шеф грустнеет, погружается в воспоминания более тягостные, чем его трогательная ревность к жене.
— А самовар она где купила? — я вытягиваю его из этого омута.
Шеф кивает сам себе.
— В Бухаре — том самом сказочном городе, где снималась «Волшебная лампа Алладина», через который пролегал Великий шелковый путь и где до сих пор сохранились сотни мечетей, медресе, базаров и караван-сараев. Она — светловолосая, голубоглазая, все местные женихи ее в жены хотели взять, руководителю экспедиции предлагали за нее баранов. К счастью, не сторговались, — Шеф хихикает, смахивает со щеки слезу. — В одном из магазинов ее позвали за ширму и показали Тульский самовар. Представляешь, Тульский самовар — в Средней Азии! Жена эту редкость сразу же и купила — мне в подарок ко дню рождения. Только как довезти-то? Пришлось освобождать рюкзак. Спальный мешок она отправила домой почтовой посылкой, а самовар сама привезла… Ты так смотришь на него, будто он тебя загипнотизировал!
Я с трудом отрываю взгляд от сверкающего металлического красавца. Возможно, загипнотизировал — это подходящее слово. Я словно увидела на его жестяном пузе отражение Памира. И невозможно огромную луну, которая ползет по горному хребту. И пестрый, опаленный солнцем восточный базар. Это напомнило мне о моей работе: о мирах в капле воды.
Я боюсь спугнуть это озарение — сижу, не двигаясь.
Но, не двигаясь, не получится его воплотить.
Я чувствую теплый ветер на коже, яркость мысли и безграничность образов — я чувствую вдохновение. Хочу рисовать! Где мой планшет?! Подушечки пальцев словно горят. Мне надо это вылить... как-то... куда-то... пока я не взорвалась!
Happiness is a warm gun.
Машка тянется ко мне.
— Мамы нет, мама уехала в магазин, вернется попозже, — бормочу я, вставая из-за стола, и едва не опрокидываю стул.
Сашка отвлекается от сооружения крепостной стены для лягушки.
— Все, началось… Мама будет творить.
И я творю. Несколько часов подряд. Я захлебываюсь в волнах вдохновения. Подгоняю себя, боюсь что-то упустить, потерять образ. Но образы не теряются. Наоборот, они становятся более четкими, живыми. Картинка на планшете пока условна, но самое важное в нее уже заложено. С этим можно работать.
— Ма-а-а-ма! Ма-а-а-ма!
Я с удивлением обнаруживаю на своих коленях Машку. Как она сюда попала?
— Я — птенец-голубец, Сашка — папа-голуб, — она ставит ударение на букве «у», — а ты — мама-голубичка! Давай уже!
Я пытаюсь выудить из памяти, что говорила Машка, пока я витала в облаках, — это бесценное умение «обратной памяти», наверное, развивается у всех мам. Что-то там было про игру в птичек.
— Есть голубь, есть голубка. Нет никаких голубичек и голубцов, — назидательным тоном объясняю я. — То есть голубцы есть, но их едят.
Машка смотрит на меня ошалевшими глазами — и до меня доходит.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Едят еду из фарша и капусты — не птиц! А теперь марш отсюда — маме еще надо подумать.
А думаю я вот о чем: пора бы мне съездить в мамочкино кафе.
Примечание
Катерина вышла из такси, поправила на пояснице слинг, в котором ерзал Матвейка.
Мамочкино кафе пустовало уже много недель, но она каждое воскресенье приезжала в парк напротив, чтобы не пропустить день, когда кафе снова оживет. И, кажется, он наступил.
Но дверь была заперта.
Странно.
Катерина подергала за ручку, постучала. Неужели показалось? Но стоило ей спуститься на ступеньку, как дверь открылась.
Анна не ожидала ее увидеть. Удивление сменилось раздражением, а затем, похоже, и злостью.
— Надо поговорить, — как можно приветливее произнесла Катерина. Старательно растянула губы в улыбке.
Возможно, Анна и собиралась захлопнуть дверь, но потом перевела взгляд на волосы Катерины, обувь — и все же отступила, впустила.
Хоть какой-то плюс был в ее новом образе. Катерина умела смотреть на себя в зеркало без розовых очков. За последний месяц она постарела на несколько лет. Этот сучонок только требовал, а давал так мало! Ни дорогой косметики, ни брендовой одежды, ни парикмахерских салонов! Все деньги уходили на еду, сына и домработницу. Няню пришлось уволить: ее услуги оказались за гранью новых возможностей. Теперь несколько раз в неделю с Матвеем оставалась студентка. А Катерина сбегала на эти пару часов — просто, чтобы проветрить голову. Чтобы не сойти с ума.
Черт, даже суточную норму сигарет пришлось сократить!
Она бы и хотела найти себе другого Добермана. Но других доберманов не было. Не было даже мопсов. А если и были, кто бы теперь на нее клюнул?
Это все тоже было частью игры, в которой Катерина стремительно теряла позиции. Тарас настаивал, чтобы она переехала к нему в Москву. Намекал своими подачками, что дела пойдут куда лучше, если она подчинится. Но Катерина хорошо изучила Тараса. Как только она окажется полностью в его власти, игра прекратится.
— Ну?
Анна не была ей рада.
Могло быть и хуже.
Катерина не ответила. Посадила Матвейку в детский уголок, улыбаясь и воркуя, разложила вокруг него игрушки, обняла плюшевым зайцем.
Когда она поднялась, улыбка мгновенно сползла с ее лица. Катерина села на барный стул, достала из рюкзака пачку сигарет. Но сигарета осталась одна, и та поломанная. Катерина положила ее на столешницу. Сложила руки на коленях.
— Тарас зовет меня в Москву. Говорит, у него нет времени кататься туда-сюда.
Анна хмыкнула.
— Ну, удачи тебе.
Катерина сделала глубокий вдох, чтобы голос не дрожал.
— Как ты жила с ним?
— С Тарасом? — Анна поджала губу. — По-разному.
— Думаю, он к тебе куда лучше относился. Ты же была его единственной, избранной, женой. А я кто? Любовница. Знаешь, что он вытворил на прошлых выходных? Привез ко мне девицу со своей работы! Лет двадцать, не старше. На голову выше его, ноги от ушей. Платье такое короткое, что едва трусы не видны. Уверена, пока я укладывала Матвея, он с ней не только коктейли готовил. Через стену от меня!
Анна пожала плечами, будто почувствовала себя неуютно.
— Ты пришла пожаловаться на моего бывшего мужа?
— Нет, — Катерина щелчком отправила сигарету в урну. — Совета спросить. Как ты все это выдержала? Что мне делать?! — последняя фраза вырвалась случайно. Эмоциональная, жалкая.
Анна нахмурила брови, опустила взгляд.
— Я и не выдержала. Ушла от него.
— Но как ты выжила потом? С двумя детьми?
— Да как-то выжила.
— У меня с Лео ничего не было, — выдохнула Катерина. — Я и пряники ему предлагала, и кнутами угрожала. А он не прогнулся. Не пошел за мной. А за тобой и на край света пойдет. Душу продаст. Держись за него!
