Я спотыкаюсь, вспоминая ее глаза так ясно, как будто она сидит напротив и смотрит на меня именно так — с легким укором. Она не желала бы, чтобы я стала той, кем стала. Я это знаю. Чувствую нутром, как будто часть ее до сих пор живет во мне. Мама хотела бы, чтобы я просто отряхнулась и пошла дальше, в ту жизнь, где у меня будут нормальные человеческие цели — построить дом, стать достойным и полезным человеком, делать что-то хорошее каждый день, найти порядочного мужчину и родить с ним детей.
А отец.
Мне больно, потому что в глубине души я знаю — он хотел бы ровно того же самого.
— Андрей — это мое наследие, черт подери! — кричит Завольский, и я незаметно морщусь от того, как его противный голос вдребезги разбивает призраков моего прошлого. — Я все для него делал. Я надеялся, что однажды он станет мне опорой, а потом — моим преемником! Разве я так много хочу, а? Разве я не должен был воспитывать его в строгости?
Он смотрит на меня так, будто я должна оправдать весь тот беспредел, который он, на пару с женой, сделали с маленьким ребенком, из-за чего из него вырос подлый трусливый слизняк. И в эту минуту мне не жаль абсолютно никого из этой конченой семейки. По большому счету, будь в Андрее хотя бы капля честолюбия, он стал бы точной копией своего отца, возможно, намного более подлой и беспощадной. Единственное, что сдерживает его от окончательного падения — это сам Завольский. До тех пор, пока жирная туша папаши будет коптить воздух — Андрей будет бояться даже собственной тени.
— Андрей очень боится вас разочаровать, — говорю именно то, что Завольский хочет услышать.
Теперь я понимаю, что весь этот разговор он затеял не для того, чтобы вывести меня на чистую воду. Ему нужен Адвокат Дьявола — какое-то живое существо, желательно, не обделенное интеллектом, которое «убедительно объяснит», что Андрей — хороший папин сынок, а не мразь, и он просто оступился. Ну с кем не бывает?
— А знаешь, что самое смешное? — Завольский почти с жалостью выливает в стакан остатки виски из бутылки, но пить не спешит, как будто сделал это чисто механически. — Во всей этой ситуации, ты, абсолютно посторонний человек, побирушка с улицы… оказалась единственной, кто встал за Андрея.
— Он мой муж, моя семья — что еще я должна была делать?
— Его родная мать так не думает, хотя иногда мне кажется, что все те девять месяцев Машка просто наебывала меня накладным животом. Хер знает, может, пришло время сделать тест на отцовство?
Для кого-то другого это прозвучало бы дик — зачем, какой тест, когда ты уже вырастил тридцатипятилетнего мужика? Но зная Завольского, я легко могу поверить в то, что именно так он и собирается поступит. Он уже все решил этот вопрос на самом деле просто выброс в пространство, еще одна попытка найти для себя хотя бы видимость оправдания. Типа, жизнь заставила, на самом деле, я просто хотел растить и любить его.
— Ты знаешь, кто прислал мне те фальшивые фотографии?
Я пожимаю плечами и повторяю, что была уверена — это дело рук матери Андрея. Если это и сделал кто-то другой, то у меня нет ни малейших предположений, кто это может быть и каковы его мотивы.
— А это, блять, сделала моя любимая беременная жена! — неожиданно грохочет старый боров, и я рада, что сижу на заметном отдалении и в меня не летят брызги его слюны. Но все равно на всякий случай вжимаю голову в плечи, опускаю лицо вниз, как бы от страха перед этой вспышкой ярости. — Прикинь, каково жизнь выворачивает, откуда не ждал!
— Регина? — переспрашиваю с видом человека, который готов поверить во что угодно, даже что за эту неделю он успел жениться в третий раз, но только не в причастность «бедной и такой глубоко беременной Регины».
— У меня, блять, есть другая жена, тупая ты овца?! — ожидаемо орет Завольский-старший.
Проглатываю. Напоминаю себе, что мне уже давно известно, что он за человек, и давно пора бы перестать удивляться и оскорблениям, и вспышкам ярости.
— Это сука Регинка все устроила! — Он заливает в себя весь остаток алкоголя, практически не делая глотков, словно в трубу. — Прикинь, какая падла? Сидела у меня на шее, сосала из меня бабло, а втихую планировала сделать так, чтобы я выгнал Андрея и отписал все ублюдку, которого эта свиноматка носит в своем брюхе!
Значит, я не ошиблась, и все это Регина делала с одной единственной целью — застолбить за своим будущим ребенком все права на наследство Завольского. Довольно умно, если отбросить мою личную неприязнь и посмотреть объективно, но ей абсолютно точно не хватило изящества. И еще, конечно, она очень сильно переоценила свои силы к счастью, недооценив мои.
— Мне очень… — Я собираюсь сказать, что мне жаль, но вовремя прикусываю язык. Старому борову абсолютно наплевать и на Регину, и на ребенка (даже если он действительно от него), и мои слова жалости сейчас только подольют масла в огонь его злобы. Поэтому я вовремя исправляюсь. — Не понимаю, почему она так поступила.
— Регинка всегда была подколодной тварью! Знаешь, что она сделала?
— Кроме этого? — Изображаю удивление, граничащее с вселенским изумлением.
— Убрала Катерину. Просто решила, что ей я нужней больше и… — Завольский щелкает пальцами, как будто собирается показать фокус: — … плеснула Катерине в лицо кислотой.
Я только сейчас вспоминаю, о ком речь. Катя — та самая лучшая подруга Регины, с которой у Завольского-старшего были довольно продолжительные отношения. Из того, что мне удалось выяснить, он даже успел сделать ей предложение, но они не спешили объявлять об этом публично, потому что семья Кати была старой закалки. Ей наверняка требовалось время, чтобы как-то подготовить их к тому, что она собирается выйти замуж за человека, чей сын старше ее самой на десять лет. А потом она все в один день просто исчезли — и Катя, и ее семья. И на сцене появилась Регина. Я предполагала, что без ее участия дело не обошлось, и даже планировала со временем копнуть глубже, чтобы обзавестись компроматом на Регину. Мне как-то и в голову не пришло, что Завольский может быть в курсе случившегося.
Хотя, самое время перестать думать обо всех них как о подонках.
Потому что подонки все-таки люди, хотя бы на треть или даже на четверть. А эта троица и все их окружение — стервятники и шакалы, существа, живущие ради удовлетворения первичных низменных инстинктов — вкусно сыто жрать, трахать все, что шевелится и быть на вершине пищевой цепочки, чтобы давить конкурентов еще в зародыше.
Сейчас, в эту самую минуту, я как никогда ясно понимаю, что все случившееся с моей семьей было лишь вопросом времени. Нас все равно извели бы — тогда или позже, теперь уже не суть важно. Потому что мой отец был из той же породы, но сумел до последнего сохранить в себе человечность. А таких, как известно, топят в ведре как паршивых щенков в помете.
— Мои люди тогда быстро все раскопали, — продолжает изрыгать грязь старый боров. — Что к чему, догадаться было не сложно. Регинка уже и так втихую мне сосала, и все время ныла, что Катерина слишком правильная, слишком хорошая.
Из того, что я знаю — Катя действительно была такой. И с Завольским связалась явно не от хорошей жизни, но к теперешней истории это уже не имеет никакого значения. Для старого борова она в любом случае была просто кормом, который он прожевал и выплюнул, и просто взял на замену тот, что и так охотно лез в рот.
— Когда все выяснилось, Регинку притащили ко мне. Она обоссалась от страха, потому что знала — оттуда она выйдет либо в могилу, либо с кольцом на пальце.
«Боже, дай мне силы не выблевать все это прямо сейчас»
— Она валялась у меня в ногах, упрашивала простить, говорила, что любит и хочет родить мне сына! — Завольский снова брызжет слюной. — И я поверил. Дал себя обвести вокруг пальца.
Мне стоит огромных усилий сдержать рвущийся наружу гомерический смех. В эту минуту он похож на пускающего крокодиловы слезы волка, только что сожравшего овцу за то, что она очень негуманно блеяла, пока он вспарывал ей брюхо.
