У нее имелись свои представления, чем я занимаюсь и почему вернусь в Радч, разыгрывая из себя иностранного туриста. Почему я буду докладывать непосредственно Анаандер Мианнаи вместо чиновника отдела спецмиссий. Я могла это использовать.
— Я еду с тобой, — сказала Сеиварден и, словно угадав мои мысли, добавила: — Ты сможешь прийти, когда будет разбираться мое дело, и выступить в моих интересах.
Я была недостаточно уверена в себе, чтобы ответить. В правой ноге стало покалывать — снизу вверх, затем перешло в кисти рук, поднялось к плечам, потом колоть стало в левой ноге. Правое бедро заныло. Что-то не вполне зажило.
— Я уже понимаю, что происходит, — заметила Сеиварден.
— Поэтому, когда ты у меня украдешь, переломать тебе ноги будет недостаточно. Мне придется тебя убить. — Мои глаза были по-прежнему закрыты, поэтому я не видела ее реакции на эти слова. Она вполне могла принять их за шутку.
— Я не стану, — ответила она. — Ты увидишь.
Я провела в Терроде еще несколько дней, пока не оправилась настолько, чтобы врач одобрила выписку. Все это время и после, всю дорогу вверх по ленте, Сеиварден была вежлива и почтительна.
Это меня тревожило. Я оставила деньги и вещи в верхней части ленты Нильта, и мне придется взять их, прежде чем мы уедем. Все было упаковано, так что я могла сделать это так, чтобы Сеиварден увидела всего лишь пару коробок, но у меня не было никаких иллюзий на ее счет: она попытается их вскрыть при первой же возможности.
По крайней мере, у меня снова есть деньги. И может, это и есть решение проблемы.
Я сняла комнату на базе ленты, оставила в ней Сеиварден, наказав дожидаться меня, и отправилась за своими пожитками. Когда я вернулась, она беспокойно ерзала на односпальной кровати без простыней и одеял, которые традиционно предоставлялись здесь за дополнительную плату, поджав под себя одну ногу и потирая предплечья обнаженными руками, — я продала наши тяжелые куртки и перчатки в самом низу ленты. Когда я вошла, она застыла на месте и выжидающе посмотрела на меня, но ничего не сказала.
Я кинула ей на колени сумку, в которой при этом что-то с шумом посыпалось.
Сеиварден, нахмурившись, бросила на нее взгляд, а затем посмотрела на меня, не прикасаясь к сумке.
— Что это?
— Десять тысяч шенов, — сказала я.
Это наиболее ходовая валюта в данном регионе, в легко перевозимых (и расходуемых) банкнотах. На десять тысяч здесь можно много чего купить. К примеру, билет в другую систему, и останется достаточно, чтобы шиковать несколько недель.
— Это много?
— Да.
Ее глаза округлились, и я заметила, что полсекунды она размышляла.
Пришла пора высказаться откровенно.
— Комната оплачена на следующие десять дней. После, — я показала рукой на сумку у нее на коленях, — этого хватит на некоторое время. Подольше, если ты действительно серьезно настроена воздерживаться от кефа.
Но ее взгляд, когда она осознала, что у нее есть деньги, показал, что не настроена. На самом деле — нет.
В течение шести секунд Сеиварден смотрела на сумку у себя на коленях.
— Нет. — Она осторожно, двумя пальцами — большим и указательным, — взяла сумку, словно это мертвая крыса, и бросила ее на пол. — Я еду с тобой.
Я не ответила, а только посмотрела на нее. Повисла тишина.
В конце концов она отвела взгляд.
— Здесь есть чай?
— Не такой, к которому ты привыкла.
— Мне все равно.
Что ж, я не хотела оставлять ее наедине с моими деньгами и вещами.
— Тогда пойдем.
Мы вышли из комнаты и отыскали магазин, который торговал различными смесями для добавления в горячую воду. Сеиварден понюхала одну из них и сморщила нос.
— Это чай?
Владелица магазина наблюдала за нами, скосив глаза, не желая, чтобы это было заметно.
— Я говорила, что здесь не такой, к которому ты привыкла. Ты сказала, что тебе все равно.
Она подумала немного. К моему крайнему удивлению, вместо того чтобы спорить или продолжать жаловаться на неудовлетворительное качество чая, она спокойно спросила:
— Что ты порекомендуешь?
Я показала жестом, что не уверена.
— Я не привыкла пить чай.
— Не… — Она уставилась на меня. — О! На Джерентэйте не пьют чай?
— Не так, как вы, люди. — И конечно, чай был для офицеров. Для людей. Вспомогательные компоненты пили воду. Чай был чем-то необязательным — излишние расходы. Роскошь. Поэтому у меня не возникло такой привычки. Я повернулась к владелице-нильтианке, низкорослой, бледной и толстой, в одной рубашке, хотя температура здесь была всего четыре градуса по Цельсию и мы с Сеиварден были в пиджаках. — В каких здесь есть кофеин?
Она ответила довольно мило и стала еще приятнее, когда я купила не только по двести пятьдесят граммов чая двух сортов, но также термос с двумя чашками и две бутылки, а еще воду, чтобы их наполнить.
Сеиварден понесла все это в нашу комнату и, шагая рядом со мной, не произнесла ни слова. В комнате она положила наши покупки на кровать, села рядом и взяла термос, ломая голову над незнакомой конструкцией.
Я могла бы показать ей, как он работает, но решила, что не стоит. Я открыла свой недавно полученный багаж и извлекла оттуда толстый золотой диск на три сантиметра больше в диаметре, чем тот, что возила с собой, и маленькую мелкую чашу, выкованную из золота, восьми сантиметров в диаметре. Закрыв чемодан, я поставила на него чашу и привела в действие механизм диска.
Подняв взгляд, Сеиварден смотрела, как он раскрылся в широкий плоский цветок в перламутровой раковине, в центре которой стояла женщина. На ней было платье длиной по колено того же переливающегося белого цвета, с вставками из золота и серебра. В одной руке она держала человеческий череп, украшенный драгоценными камнями, красными, синими и желтыми, а в другой руке — нож.
— Похожа на ту, другую, — заметила Сеиварден с некоторым интересом в голосе. — Но на тебя — не очень.
— Верно, — ответила я и села, скрестив ноги, перед чемоданом.
— Это — бог Джерентэйта?
— Это бог, которого я встретила во время путешествия.
Сеиварден неопределенно хмыкнула.
— А как его имя?
Я произнесла длинную последовательность слогов, которая смутила Сеиварден.
— Это означает: Та, Кто Возникла из Лилии. Она — создатель вселенной.
Это делало ее, по-радчаайски, Амаатом.
— А! — сказала Сеиварден, и по ее тону я поняла: она уравняла их, сделала чужого бога знакомым и надежно ввела его в свою систему взглядов. — А та, другая?
— Святая.
— Как поразительно, что она так сильно походит на тебя.
— Да. Хотя святая — не она. Это — голова, которую она держит.
Сеиварден моргнула, нахмурилась. Это было очень не по-радчаайски.
— Тем не менее.
Ничто не является просто совпадением, не для радчааи. Такие странные случайности могли отправить — и отправляли на самом деле — радчааи в паломничества, побудить их поклоняться особым богам, изменить укоренившиеся привычки. Это были прямые послания от Амаата.
— Я буду сейчас молиться, — сообщила я.
Сеиварден махнула рукой в знак того, что приняла это к сведению. Я раскрыла маленький нож, уколола большой палец и накапала крови в золотую чашу. Я не подняла взгляда, чтобы увидеть реакцию Сеиварден — ни один из богов радчааи не принимал крови, — и не стала мыть перед этим руки. Этого достаточно, чтобы радчааи приподнял бровь и счел меня чуждой и даже примитивной.
Но Сеиварден ничего не сказала. Она сидела молча в течение тридцати одной секунды, пока я произносила нараспев первое из трехсот двадцати двух имен Сотни Белой Лилии, а затем переключила внимание на термос и заваривание чая.
Сеиварден сказала, что во время последней попытки завязать с кефом она продержалась шесть месяцев. Путешествие до базы, где имелось представительство Радча, заняло семь месяцев. Готовясь к первому этапу путешествия, я сказала казначею корабля в присутствии Сеиварден, что хочу купить билеты для себя и своего слуги. Насколько я видела, она никак не отреагировала на это. Возможно, она не поняла. Я ожидала более или менее яростного обвинения с ее стороны наедине, когда она уяснила свое положение, но она так об этом и не заговорила. И с тех пор, просыпаясь, я видела, что чай уже заварен и ожидает меня.
Она также испортила две рубашки, пытаясь их постирать и оставив мне одну на целый месяц, пока мы не пристыковались к очередной базе. Капитан корабля — это была Ки, высокая, вся в ритуальных шрамах, — дала понять, что она и вся ее команда считают, будто я взяла с собой Сеиварден из милости, и это было не так уж далеко от истины. Я этого не оспаривала. Но Сеиварден стала лучше, и через три месяца, на следующем корабле, один из пассажиров попытался переманить ее к себе.
Она не стала внезапно совершенно другим человеком или всецело почтительной. Иногда она говорила со мной раздраженно по неясной мне причине или часами лежала, свернувшись клубком, лицом к стене, на своей койке, поднимаясь только для выполнения взятых на себя обязанностей. Я несколько раз пыталась поговорить с ней, когда она пребывала в таком настроении, но ответом было молчание, и потом я оставила ее в покое.
