Она не стала внезапно совершенно другим человеком или всецело почтительной. Иногда она говорила со мной раздраженно по неясной мне причине или часами лежала, свернувшись клубком, лицом к стене, на своей койке, поднимаясь только для выполнения взятых на себя обязанностей. Я несколько раз пыталась поговорить с ней, когда она пребывала в таком настроении, но ответом было молчание, и потом я оставила ее в покое.
Представительство Радча комплектовало кадрами Бюро переводчиков, и белоснежная, без единого пятнышка, форма консульского представителя, включая свежайшие белые перчатки, свидетельствовала о том, что она либо имела слугу, либо тратила много своего свободного времени, чтобы выглядеть так, будто он у нее есть. Со вкусом сделанные — и дорого выглядящие — нитки бус из драгоценных камней, вплетенные в волосы, и имена на сверкающих памятных брошках, которые усеивали ее белоснежный пиджак, так же как и легкое пренебрежение в голосе, когда она заговорила со мной, убеждали, что это все-таки слуга. Хотя, вероятно, только один — ведь это захолустный пункт.
— Поскольку вы прибывший с визитом негражданин, ваши законные права ограничены. — Она говорила механически, явно не вдумываясь в свои слова. — Вы должны внести залог в размере как минимум, — шевельнув пальцами, она проверила обменный курс, — пятисот шенов за каждую неделю вашего визита на каждого человека. Если ваше жилье, питание и любые дополнительные покупки, штрафы или нанесенный ущерб превысят внесенную сумму залога и вы не сможете уплатить разницу, вы будете по закону обязаны выполнять назначенную работу, пока долг не будет выплачен. Ваше право обжаловать любое судебное решение или назначение на работу, как у негражданина, ограничено. Вы по-прежнему желаете вступить в пространство Радча?
— Да, — ответила я и положила две банкноты по миллиону шенов на узкую конторку между нами.
Ее пренебрежение тут же испарилось. Она чуть выпрямилась в своем кресле и предложила мне чаю, сопроводив это изящными жестами, а ее пальцы снова зашевелились: она общалась с кем-то еще — как выяснилось, со слугой, который с несколько утомленным видом принес чай в термосе, покрытом изысканной эмалью, и такие же чашки.
Пока слуга наливал чай, я извлекла свои фальшивые документы из Джерентэйта и положила их на конторку.
— Вы также должны предоставить удостоверение личности своего слуги, уважаемая, — сказала консульский представитель, теперь сама учтивость.
— Моя прислуга — гражданин Радча, — ответила я, слегка улыбнувшись с расчетом несколько скрасить неловкость предстоящего объяснения. — Но она потеряла свое удостоверение личности и разрешение на поездку.
Консульский представитель застыла, пытаясь переварить услышанное.
— Уважаемая Брэк, — сказала Сеиварден, стоя позади меня, на древнем, совершенно естественном в своей изысканности радчааи, — была достаточно великодушна, чтобы взять меня на службу и оплатить мой проезд домой.
Это не вывело консульского представителя из состояния изумленного ступора так эффективно, как, наверное, хотела Сеиварден. Ее произношение не подходило ничьему слуге, не говоря уже о слуге негражданина. И она не предложила Сеиварден ни присесть, ни чая, считая ее слишком незначительной для таких любезностей.
— Несомненно, вы можете получить генетическую информацию, — предложила я.
— Разумеется, — ответила консульский представитель с лучезарной улыбкой. — Хотя ваше обращение за визой наверняка пройдет прежде, чем гражданин…
— Сеиварден, — добавила я.
— …прежде, чем гражданин Сеиварден получит перевыпущенное разрешение на поездку. В зависимости от того, откуда она уехала и где находятся ее данные.
— Разумеется, — ответила я и отхлебнула чаю. — Этого стоило ожидать.
Когда мы ушли, Сеиварден сказала мне вполголоса:
— Что за сноб! Это был настоящий чай?
— Да. — Я ожидала, она станет жаловаться, что ей не досталось чая, но она больше ничего не сказала. — И довольно хороший. Что будешь делать, если вместо разрешения на поездку придет ордер на арест?
Она отрицательно махнула рукой.
— Зачем это им? Я уже прошусь назад, они смогут арестовать меня, когда я туда доберусь. И я подам прошение. Думаешь, консулу присылают этот чай из дома или, может, его продают здесь?
— Выясни, если хочешь, — ответила я. — Я собираюсь вернуться в комнату, чтобы помедитировать.
Прислуга консульского представителя сразу дала Сеиварден полкило чая, благодарная, вероятно, за возможность компенсировать непреднамеренное пренебрежение, проявленное ранее ее нанимателем. А когда пришла моя виза, пришло также и разрешение на поездку для Сеиварден, и ни ордера на арест, ни сопроводительного комментария или информации.
Это меня встревожило, хотя и не сильно. Но вероятно, Сеиварден была права — зачем делать что-то еще? Когда она сойдет с корабля, будет достаточно времени и возможностей, чтобы принять меры по поводу ее проблем с законом.
Тем не менее, возможно, власти Радча осознали, что я на самом деле не гражданин Джерентэйта. Это маловероятно — Джерентэйт очень, очень далеко от того места, куда я направляюсь, и, кроме того, несмотря на довольно дружественные — или, по крайней мере, не открыто враждебные — отношения между Джерентэйтом и Радчем, Джерентэйт по принципиальным соображениям не предоставлял Радчу никакой информации о своих резидентах. Если бы Радч сделал запрос — а они не станут этого делать, — Джерентэйт не будет ни подтверждать, ни отрицать, что я — одна из его граждан. Если бы я уезжала из Джерентэйта в пространство Радча, меня бы неоднократно предупредили, что я еду на свой страх и риск и не получу никакой помощи, если попаду в неприятности. Но радчаайские чиновники, которые имели дело с иностранными путешественниками, уже это знают и будут готовы воспринять мое удостоверение личности как оно есть — более или менее.
Тринадцать дворцов Анаандер Мианнаи были столицами провинций. Это базы столичного размера, каждая наполовину обычная крупная радчаайская база — с соответствующим ИИ, а наполовину собственно дворец. Каждый такой дворец был резиденцией Анаандер Мианнаи и местопребыванием администрации провинции. Дворец Омо отнюдь не будет тихой заводью. В его систему вели двенадцать шлюзов, и туда ежедневно прибывали и убывали оттуда сотни кораблей. Сеиварден окажется одной из тысяч граждан, стремящихся получить аудиенцию или подающих апелляцию в судебном деле. Безусловно, заметной — ведь больше никто из граждан не вернулся после тысячелетнего анабиоза.
Я провела месяцы путешествия размышляя, что же мне с этим делать. Как это использовать. Как противостоять трудностям, таящимся в этой истории, или обратить их себе на пользу. И чего же именно я надеялась достигнуть.
Мне трудно понять, много ли я помню о себе. Много ли могла знать того, что скрывала от самой себя всю жизнь. Взять, к примеру, тот последний приказ, инструкцию, которую я, «Справедливость Торена», дала мне, Один Эск Девятнадцать: «Доберись до Дворца Ирей, найди Анаандер Мианнаи и расскажи ей, что произошло». Что я имела в виду? Помимо очевидного факта — что я хотела передать послание лорду Радча?
Почему это было так важно? Потому что. Тогда это являлось насущной необходимостью. Казалось ясным. Несомненно, мне нужно было доставить это послание; конечно, мне нужно было предупредить правильную Анаандер.
Я буду следовать своим приказам. Но за то время, пока я приходила в себя после собственной смерти, пока прокладывала дорогу в пространство Радча, я решила, что сделаю и кое-что другое. Я брошу вызов лорду Радча. И возможно, мое открытое неповиновение ни к чему не приведет, окажется неубедительным жестом, который она едва ли заметит.
По правде сказать, Стриган права. Мое желание убить Анаандер Мианнаи безрассудно. Любая реальная попытка сделать это неразумна. Даже с пистолетом, который я могла принести на встречу с Лордом Радча так, что она об этом не узнает, пока я не решу его показать, даже с ним я могла надеяться лишь издать жалкий вопль неповиновения, который тут же затихнет, и его, бесспорно, проигнорируют. И это ничего не изменит.
Но. Все эти тайные маневры против самой себя. Замышленные, безусловно, для того, чтобы избежать открытого столкновения, не допустить серьезного ущерба Радчу. Чтобы не нарушить слишком сильно убеждения Анаандер Мианнаи в том, что она единая, одна личность. Как только это станет ясно, сможет ли она делать вид, что это не так?
А если сейчас есть две Анаандер Мианнаи, не может ли их быть больше? Часть, которая, быть может, не знает о враждующих сторонах самой себя? Или которая сказала себе, что не знает? Что произойдет, если я открыто выскажу то, что лорд Радча скрывала? Несомненно, что-то ужасное, иначе она не заходила бы так далеко, скрываясь от самой себя. Как только это станет известным и подтвердится, как она удержится от того, чтобы не разругаться сама с собой?
