так, — не стал препираться судья, — пусть даже и так. Кто-то что-то увидел и сообщил куда следует. С момента смерти не прошло и суток, как бравые копы выломали дверь в кабинет…
— Дверь пришлось ломать? — заинтересовался Штокмайер.
— Именно. Она была укреплена металлом и закрыта изнутри на два замка и засов. Представьте себе, засов. Старый добрый засов из хорошей стали. Трестор явно опасался, что ему помешают… или просто не любил незваных гостей. В барабане револьвера оставалось еще два патрона. Изучив их, полицейские поняли, почему дырка в голове такая странная. Пули были разрывными, причем сделанными по особому заказу. Довольно быстро нашли изготовителей: это оказалась оружейная мастерская самого Трестора. Там производились опыты с самыми разными образцами пуль. Насколько удалось понять, целью опытов было создание разрывной мелкокалиберной пули, которая сделала бы дамские пистолетики по-настоящему опасными…
— Тупиковый путь, — со знанием дела сказал Штокмайер. — Останавливающее действие разрушающихся пуль выше, а себестоимость их меньше, как совершенно справедливо заметил по этому поводу…
— Избавьте меня от этих подробностей! Простите, Руди, но меня и в самом деле раздражает, когда перебивают. Так мы никогда не закончим и даже толком не начнем. В общем, это были именно разрывные пули. Правда, пистолет был не дамский… Только не произносите при мне все эти ужасные слова — «калибр», «нагар». Так или иначе, в пуле было достаточно пороха, или что там в нее кладут, чтобы произвести серьезные разрушения даже в крепкой голове.
— Пока что это обычная история о самоубийстве, — заметила тетушка Амалия. — А, кстати, был ли у него мотив так поступить?
— Более чем достаточно, — сказал судья. — Дела у Трестора шли неважно. Он вложил слишком много денег в эту мастерскую, и без толку. Ко всему прочему от него ушла женщина, некая Неджла Бекчи.
— Неждла? — попытался выговорить Руди.
— Неджла Бекчи. Эмигрантка — то ли из Австрии, то ли из Трансильвании, а может быть, из Монтенегро, точно не знаю. География — не мой конек.
— По-моему, это турецкая фамилия, — предположил молодой Штокмайер.
— Не понимаю, как вы запоминаете все эти иностранные имена! — вздохнула тетушка Амалия. — У меня они просто в голове не держатся. Иногда мне кажется, что я терплю Лиззи только потому, что уже не смогу привыкнуть к другому имени.
— Почему бы не взять другую Лиззи? — предложил синьор Габриэли.
— Нет, нет, и не уговаривайте, — тетушка Амалия решительно вздернула подбородок. — Сейчас настоящей прислуги днем с огнем не сыщешь. Вы не представляете, что себе позволяют нынешние! Я просто в шоке от этих… как это… тенденций.
— Ну-ну, — улыбнулся синьор Габриэли, — если вы помните, тетушка, Лиззи тоже не всегда была ангелом. С ней пришлось повозиться.
— Всего один раз, — напомнила тетушка, — всего один раз. И после этого она стала как шелковая. Правда, в последние годы бедняжка очень сдала.
— И все-таки вы ее разбаловали, — строго сказал синьор Габриэли. — Если бы не ее почтенный возраст, я рекомендовал бы повторить курс.
— Вряд ли она выдержит, — усомнилась тетушка Амалия. — В последнее время она очень сдала. Хотя еще может нарубить на фарш паунд говядины так, как нужно.
— Ну, значит, выдержит, — пожал плечами Габриэли.
На этот раз улыбнулся судья. Среди всего разнообразия услуг, предлагаемых конторой синьора Габриэли, значились и педагогические. Оказывали их квалифицированные специалисты, использовавшие самые современные методы воспитания скромности, честности, трудолюбия и послушания. Вскоре после поступления на работу Лиззи попалась на шашнях с молочником и краже пододеяльника, и ей пришлось пройти полную программу: на этом настоял сам синьор Габриэли, любивший во всем основательность. После прохождения курса Лиззи стала как шелковая, а про всякие там шашни забыла и думать.
— Мы все время отвлекаемся, — заявил молодой Штокмайер.
— В этом-то вся прелесть таких разговоров, Родольфо, — улыбнулся синьор Габриэли. — Мы ведь никуда не торопимся, не так ли?
— Мне все-таки хочется добраться до сути, — не согласился Руди. — Да, кстати, — вспомнил он, — выстрел! Кто-нибудь слышал выстрел?
— Нет, не слышали, — ответил судья, — да и не могли. Я забыл сказать — в день убийства случилась ужасная гроза. Дождь, ветер, грохот молний — все это создавало адский шум. Одна молния ударила прямо в строительные леса. Представляете?
— Да, пожалуй, — признал Штокмайер. — Гром легко принять за выстрел.
— Вот именно. Итак, вся эта история и в самом деле выглядела как типичное самоубийство. Если бы не офицер Родос Сплит из полиции штата.
— Родос Сплит? Странное имя, — синьор Габриэли, не любивший ничего странного, насупил брови.
— Кажется, он родом с Запада, — пожал плечами судья. — Так или иначе, котелок у него варит. Он настоял на подробном осмотре кабинета Трестора. И, представьте себе, обнаружил пулю.
— Какую пулю? — не поняла тетушка Амалия. — Пуля же была у этого человека, гм… в голове?
— Точно такую же, как и во всех остальных патронах. Она засела в ножке стола. Пуля должна была разорваться, но не разорвалась. У этих тресторовских пуль была своеобразная конструкция — что-то вроде запала, который загорался от пороховых газов и начинал тлеть. Это чтобы пуля не взорвалась раньше времени.
— Крайне неудачная конструкция, — не выдержал Штокмайер, — это создает ограничения по дальности ведения огня…
— Соглашусь, — любезно отозвался судья, — конструкция неудачная во всех отношениях. К тому же эти запалы, как потом выяснилось, довольно ненадежная штука. Во всяком случае, в той пуле, о которой я рассказывал, он так и не сработал. Хотя с ней пришлось повозиться. Чтобы избежать детонации, предпочли расколоть ножку стола. Кстати, стол был французский, времен Регентства.
— Фьюить! Недурно живут нью-йоркские дельцы, — присвистнул синьор Габриэли.
— Это ваша недоработка, — заметил судья Откин. — Вы недостаточно настойчиво предлагаете им свои услуги… Так или иначе, пуля была найдена.
— И что из того? В этом кабинете кто-то когда-то стрелял, вот и все, — пробурчал Руди.
— Совершенно справедливо, — сказал судья, — но Сплиту удалось установить, что первая партия подобных пуль была выпущена мастерской Трестора десятого апреля, то есть за день до смерти самого Трестора. Это значило, что кто-то палил из револьвера в этом кабинете или десятого, или одиннадцатого. Вряд ли самоубийца тренировался…
— Почему нет? — Штокмайер встряхнулся, как собака после купания. — Тренировка и расчет полезны в любом деле. Когда я учился на богословском факультете, у меня был сосед по комнате. Очень немецкий юноша, если вы понимаете такие вещи. Был влюблен в некую особу, которая отвечала ему взаимностью. Он долго боролся со своей сердечной склонностью и в конце концов решил, что с возлюбленной его сможет разлучить только смерть. Тогда он решил повеситься, при этом так, чтобы не мучиться от удушья, а разом сломать себе
