- Ты, видно, решил содержать свое войско? - язвил он. - Смотри, не лиши султана воинов!
Сам он хорасанцу не давал ничего, заявив, что не хочет бросать деньги на ветер.
- Жадный человек! - пожаловался гератец Никитину, но, узнав, что хазиначи близок малик-ат-туджару, передумал.
- Осторожный человек! - сказал он.
Мустафа - так звали гератца - не смущался с тех пор пренебрежительным тоном хазиначи, пропускал его язвительные уколы мимо ушей и явно старался завоевать доверие перса.
Он выспрашивал Мухаммеда, верно ли, что каждый воин получает дарового коня, оружие, пищу и плату, правда ли, что девять десятых добычи делится между всеми воинами?
- Верно, - отвечал хазиначи. - А иначе бы ты не пришел сюда.
- Я пришел под знамя пророка! - с достоинством отвечал гератец. - Все мы пришли к султану, чтоб истреблять неверных!
- Саранча! - говорил Никитину хазиначи. - Вся эта братия думает только об одном - нажраться, напиться и наблудить. Видишь, к Асат-хану не идут, знают, что у султана больше получат! Воины пророка!
"А ты-то сам?" - думал Никитин. Он соглашался, что Мухаммед разгадал гератца, но хорасанец был все же так откровенен и прям, что это подкупало.
"Этот хотя бы не прячется за слова. Не умеет", - думал Никитин, и Мустафа прочно прилип к нему. Среди "жадных" щедрость Никитина к одному из них снискала Афанасию уважение. Ему кланялись, помогали ходить за конем, готовы были на любые услуги.
- Говорил о тебе с нашими, - как-то поведал ему Мустафа. - В Бидар пойдем вместе. У тебя будет надежная защита!
"Вот тебе и раз! - огорошено сказал себе Афанасий. - Нашел приятелей!"
Хазиначи довольно хохотал:
- Султан Юсуф, гроза неверных, выступает в поход! Трепещите, кафиры!
Мухаммед жил как боярин, ни в чем себе не отказывал. У него в Джунаре было много знакомых, он свободно мог бы жить у кого-нибудь из них в доме, и Никитин знал, что персу предлагали это, но он не покидал подворья.
- Здесь я никому ничем не обязан! - объяснил перс. - Плачу деньги и делаю все, что пожелаю.
У него была страстишка к вину, и он частенько нарушал законы своего пророка. В такие часы у дверей его каморы всегда торчали слуги, никого не пуская внутрь.
Афанасия перс не стеснялся. Нагрузившись, он читал ему вслух стихи Хафиза о красавице, за родинку которой стоило отдать Бухару и Самарканд.
- Что значит милость султана, власть, почет, если ты не можешь исполнять своих прихотей? - пьяно болтал он. - Все мы умрем, и надо спешить...
- Мустафа похоже рассуждает! - подтрунивал Никитин.
- Не сравнивай его мыслей с моими! - сердился хазиначи. - Чурбан и флейта из одного дерева, но чурбан не умеет петь. Ему недоступна тонкость чувств.
- Да пей, мне-то что! - отвечал Никитин. - Только, слышь, ради прихотей своих жить - как раз оступишься.
Чувствуя внутреннее сопротивление чужеземца, перс раздражался.
- Посмотрим, как ты будешь жить сам! - злился он. - Не тычь мне заповеди своего Христа. Если уж ты настолько проникнут своей верой, то почему сидишь со мной, считаешься с нашими обычаями? А? Беги прочь из Индии!
Он задевал в Никитине больную струну. Действительно, вокруг все было чужое, тут молились чужим богам, а он не находил в себе силы осудить многое. Наоборот, в нем лишь укреплялся интерес к этой стране, к ее людям и их вере.
Тот же хазиначи был не хуже Митьки Микешина или Кашина, а знал куда больше обоих. Ремесленники-мусульмане, у которых купцы-ростовщики за бесценок скупали их работы, вызывали в нем сочувствие. Удивляли почтение к старшим и гостеприимство индусов, их факиры.
За песнями и плясками танцоров, за удивительными храмами, за спокойным достоинством крестьян Никитин смутно угадывал красивую душу неведомого народа, и ему хотелось проникнуть в нее.
Между тем из рассказов Мухаммеда он все больше узнавал подробностей о богатствах Индии, о ее достопримечательностях и о соседних странах.
Перс был не чета другим купцам, знающим только свои барыши. Он говорил Никитину об острове Цейлоне, где живут дикие племена, а на одной из гор сохранился след Адама, о далеком Китае, откуда везут фарфор и чудесные изделия из слоновой кости, об алмазных копях Голконды, о религии индусов.
- Я уж много прожил в стране, - признался он, - но всех индийских вер не знаю, Их много. Веруют они в Вишну, в Будду, в других богов... Все в мире считают воплощениями Своего бога. Считают, что жизнь у человека не одна, что душа его после смерти вселяется в другое тело. Даже в тело животных. Свет ислама еще не озарил всей Индии. Да ты сам увидишь их храмы. Только вряд ли узнаешь что-либо толком. Они свое учение не только от нас, но и от своих шудр, рабов, скрывают.
Да, Никитин заметил, что все его, хоть и случайные, попытки разговориться по дороге с индусами натыкались на молчаливый отпор, как только речь заходила об обычаях народа.
Может быть, это происходило потому, что его принимали за мусульманина?
"Когда-нибудь откроюсь им, может, доверятся!" - решил он.
За время сидения в дхарма-сала кожа его опять посветлела и вызывала любопытство индусов. Но мусульманский вид Никитина и его окружение настораживало их по-прежнему.
Подойдя как-то к индусу, расположившемуся в тени каменного забора с горшочком риса, Афанасий окликнул его.
Индус повернул худое, голодное лицо, вздрогнул, медленно вытряс рис на землю, в пыль, и пошел прочь, выпрямив спину и не оглядываясь. Только потом Афанасий узнал, что индус не станет есть при чужом, а взгляд мусульманина считает поганящим пишу. Надо было вести себя в этой непонятной стране осторожно.
Так и не удалось ему в Джунаре ни разу поговорить с кем-нибудь из индусов. А поговорить очень хотелось.
- Послушай, ходжа! - спросил он как-то раз перса, - Вот слух есть, что в дебрях тут в горах обезьяний царь живет со своей ратью, всякие чародеи бродят... Верно ли?
Мухаммед неопределенно похмыкал:
- Знаю... Сам слыхал. Индусы в них верят.
- А ты?
- Что я? Что я? - неожиданно рассердился перс. - Магов ты видел индусских? Видел. То, что они делают, противно разуму, и тут без шайтана не обходится, Индусы со злыми духами водятся. От них всего ждать можно...
Никитин понял его вспыльчивость. Нехорошо о нечисти говорить. А в глазах даже самых отчаянных "жадных" од читал суеверный страх перед индусскими факирами, да и сам испытывал неприятный озноб, когда смотрел на их дела.
Ну, ладно там, взобраться на шест, ничем не укрепленный, у всех на глазах просто поставленный на гладкий пол, ладно, броситься голой грудью на ножи, воткнутые торчмя в землю. Но взять да и оторваться от пола, повиснуть в воздухе, - тут отдавало чертовщиной. Никогда бы не поверил он россказням, если бы не видел такого своими глазами.
Правда, дело происходило вечером, при свете костров, под жуткую музыку и завывания индийских скоморохов, но факир, стоявший со скрещенными руками, и впрямь медленно поднялся на вершок от земли, повисел и так же медленно опустился.
После такого в любую чертовщину поверишь!
Да, все, все невероятно в этой стране. И погода, и зверьки - белки, мангусты, бегающие по городу, как по лесу, и ползучие гады с красивой кожей, которых индусы не убивают, а обходят, и леса, и нравы людей.
И если даже не добудет он камней и золота, разве малая награда узнать сказочную страну, рассказать о ней правду на родине? Немалая! Нет, недаром ты, Афанасий, пришел сюда!
- Ну, скоро дожди кончатся, - сказал Мухаммед. - Я должен сначала поехать в Калапору, к Махмуду Гарану. А ты что надумал?
- Пойду в Бидар. Надо коня продавать. Без денег скоро останусь.
Мухаммед огладил бороду:
- Я долго думал над твоими рассказами о Руси. Скажи, сколько времени добираться до вас?
- Как идти, - ответил Никитин. - Если хорошо снарядиться, то за год дойдешь. Войны бы чьей-нибудь по дороге не случилось. А то опасно...
- Год? Это не так много. А мусульман у вас не трогают?
- У нас любому купцу из чужих земель привольно. А индийского как дорогого гостя встретят. Народ у нас любознатец большой и, не знаю уж почему, особо к Индии сердцем лежит.
- Слушай, Юсуф. Я расскажу о тебе Махмуду Гавану. Это мудрый человек. Может быть, мы пошлем караван на Русь. Ты бы взялся вести его?
- Доброе дело, - отозвался Афанасий. - Возьмусь.
- Хорошо. Хасан проводит тебя до Бидара, покажет мой дом. Можешь жить у меня. Жди моего возвращения в городе. Я привезу ответ Махмуда Гавана.
- Подожду... Послушай, кстати, ходжа. Продай мне Хасана.
- Хасана? Возьми его в подарок от меня.
- Ну, как же...
- Нет, денег я не возьму. Эго недорогой подарок, Юсуф. Ты отблагодаришь меня, показав дорогу к вам.
Дожди вскоре прекратились. Однажды утром, еще из каморы, где спал, Афанасий услышал пение птиц. Они пели и раньше, когда проглядывало солнце, но нынче в их пении было что-то заставившее его сразу подняться.
Он вышел на улицу. Еще вчера темное, голое, персиковое деревце у ограды сегодня зазеленело. Бледная, нежная листва как бы светилась. На его глазах лопнул, приотворился бутон розового куста, затеплился живым огнем, и повеяло тонким, чуть различимым ароматом.
