Оден отвернулся. Попытался. Но куда бы он ни поворачивался, снова видел ее, иную, нежели обычно. Босоногую, в простом платье, с распущенными волосами.
И вместо короны Лоз и Терний — венок из ромашек и васильков.
Еще одна ложь?
— Почему? Думаешь, мне сложно сменить обличье? — Она сидела на перилах, за которыми открывалось серо-сизое травяное море. Волна катилась за волной, тянулась к бледной руке, выпрашивая королевскую ласку. — Кстати, это то, что вокруг тебя. Мне показалось, что ты захочешь увидеть.
— Что тебе от меня надо?
Она не уйдет, пока не получит то, за чем явилась.
— Тебя. — Королева покачивала ногой, и белая ножка ее то показывалась в складках платья, то исчезала. — Ты же знаешь. Ничего не меняется…
— Я больше не твой.
— Пока еще не совсем мой, — уточнила королева. — Но ведь игра продолжается… зря ты дал это обещание.
Она — мираж. Плод воображения.
Голос его больного разума.
— Если тебе так больше нравится думать. Но обещание все равно зря дал. Для вас обоих будет лучше, если ты пойдешь до конца. Это ведь не сложно — убить. Резать необязательно, только глупцы полагают, что чем больше крови, тем верней ритуал.
— Прекрати.
— Не перечь королеве. — Она вытащила из венка ромашку и принялась отщипывать белые лепестки. Ветер подхватывал их и уносил, скрывая между волн. — В конце концов, это просто неприлично. И небезопасно. Ты же не хочешь вернуться в яму?
Взмах руки, и больше нет травяного моря.
И той, другой королевы.
Но яма, такая знакомая, родная почти уже яма. Оден проводит по стене ладонью, удивляясь тому, что помнит каждую трещину, каждую выбоину, каждый камень, вросший в эту плотную чужую землю. В его снах яма реальна.
— И боль, уверяю тебя, тоже. Ты ее почувствуешь, если я захочу.
Белое платье сливается с белой кожей, и королева Мэб выглядит нагой.
— Я тебя выпустила, но я тебя не отпускала. Не забывайся.
Сон. Просто сон. А любой кошмар можно выдержать, даже тот, в котором королева Мэб подходит настолько близко, что через смрад ямы пробивается ядовитый аромат ее туманов.
— Ты же не хочешь в следующий раз очутиться в пыточной? — Острый янтарный коготь касается века. — Или решетку вспомнить… Видишь, вот мы и достигли согласия. — Коготь описывает полукруг. — А резать горло действительно не стоит. Лучше шею сломать. Безболезненно. Милосердно. И быстро. Она и почувствовать ничего не успеет.
— Нет.
Коготь замер. Ей достаточно слегка надавить, и острие пробьет веко, войдет в глазное яблоко… И что? Оден все равно слеп.
— Ты забавный. Вы оба меня умиляете неимоверно. Но подумай, а если тебе будет мало? В девчонке силенок — капля. И много ли прибудет? Не знаешь, верно? И хватит ли этого, чтобы снять мои метки? Вернуть зрение? Шанс на прежнюю нормальную жизнь? — Королева убирает руку. — Ты вообще думал о том, что тебя ждет? В перспективе, так сказать. Вернешься домой и… дальше? После того, как уйдет радость первой встречи, если, конечно, тебе будут рады. Твой брат… каким он стал?
— Неважно.
— Да? Я запомню. Кстати, ты никогда не задумывался, насколько твоему брату выгодна твоя смерть? Или, скажем, долгое отсутствие… или возвращение в нынешнем виде… он ведь получил и дом, и стаю, и право всем распоряжаться, которое не уступит калеке. А ты, Оден, готов примерить шкуру ведомого? Всегда и во всем подчиняться вожаку?
Нельзя слушать, что шепчут туманы.
Лгут. Рисуют миражи на белых простынях. Стоит вглядеться в молочную взвесь, как потеряешь разум. Оден его уже потерял, где-то там, в яме.
Но днем он почти нормален.
А сны… всего-навсего сны. Даже если в них можно чувствовать боль.
— Послушай моего совета. — Королева наклоняется, и темные волосы ее ложатся на грудь Одена, давят. Они не ощущаются волосами, скорее уж выводок болотных гадюк. — Убей девчонку.
Королева Мэб исчезает, а Оден остается.
Яма держит.
Грязь. Вонь. И решетка над головой. Неторопливые шаги, которые то и дело замирают. И сапоги скрипят иначе. Верно, третий новые купил, а они жмут, вот он и останавливается, давая ногам отдых.
Это сон.
Всего-навсего сон. Он закончится.
На стене испарина. В яму не пробиваются родники, но они подступают близко, чтобы камни покрывались взвесью капель. Их можно слизывать.
Оден ощущает капли на губах. Солоноватые, не утоляющие жажду. Сны не бывают настолько явными. Оден бьет кулаком в стену. Резкая боль в пальцах отрезвляет. А стена остается неподвижной.
Кричать бесполезно — не услышат.
Значит, все, что было раньше, — ложь?
Он просто сошел с ума. Придумал себе мир, где свобода и Эйо.
Оден опустился на пол и приложил разодранную руку к стене: холод успокоит.
— У меня есть невеста… — Если замолчать, он разучится разговаривать. — Во всем мире не отыскать девушки прекраснее. Ее волосы мягки и душисты.
Но слова больше не приносили успокоения: Оден перестал себе верить. Наверное, он задремал между двумя падениями проклятой капли, под мерный скрип шагов… задремал и выбрался.
Яма исчезла.
Вернулась трава. И ветер, который гладил раскаленную кожу. И солнце, что ощущалось в жаре.
— Очнись… да очнись же ты, пожалуйста… — звал кто-то. Близкий. Пахнущий серебром, вереском и медом. — Ну пожалуйста…
Эйо. Радость.
Тяжелые веки не желали поддаваться, и Оден просто обнял ее. Он пытался быть осторожным, но ее дыхание все равно сбилось. Значит, больно, пусть Эйо и молчит.
Не пытается отстраниться.
— Напугал?
Голос сиплый. И правая рука саднит. Оден поднес ее к губам и лизнул: так и есть, кожа на костяшках содрана, словно и вправду с камнем воевал.
— Собака ты бестолковая. — Эйо прижалась мокрым носом к шее. — Что с тобой было?
— Сон. Плохой.
Очень плохой, если Оден что-то понимал.
— Уже полдень почти. — Пальцы Эйо гладили щеку. — Знаешь, как я испугалась? Полдень, а ты спишь и… не совсем спишь. Как будто…
— Что?
— Как будто тебя нет. Ты есть, но тебя нет. Я не знаю, как объяснить иначе. Метка очень яркая.
Никак. Вряд ли это можно объяснить…
— Спина ноет. Посмотришь? — Отпускать ее не хочется, но зуд, поутихший было за прошедшие дни, возобновился с новой силой. Оден перевернулся на живот. — Все как раньше?
Она касается бережно.
— Почти… те, которые затянулись, даже след пропал. А что только начало закрываться, то… ты весь в крови. Полежи смирно, пожалуйста.
Легкая паутинка ее силы ложится на плечи. Оден научился чувствовать ее, слишком нежную, слишком тонкую, чтобы долго устоять перед печатью королевы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
