class="p1">— Не ходи, брат! Нечего нам с язычниками в одном доме жить да колдовством души свои марать. При храме, оно и чище и сподручнее.
Оторопел Охлуп от слов таких сына своего, аж дыхание у него спёрло. Потом злость взяла:
— Да я вас!..
И пошёл на братьев с грозным видом!
— Не подходи! — замахнулся топором Гудим, но Охлуп даже на миг не остановился!
— А ну!.. Руби отца своего! Руби род свой! — кричал он. — Пролей кровь родную!
Потим попятился со страха от напора такого, а Гудим круша в себе корни, от века к роду крепящие, будто по ним топором махнул. Топор, что в работе уже давно частью руки стал и способен волос на бревне повдоль разрубить, к голове отцовой рванулся, да в последний миг дрогнул в руке Гудимовой, и до головы не достав, по груди пропахал…
Распахнулся тулуп на груди Охлупа, брызнула кровь на снег, а он стоял раны не чувствуя и глядел, как дети его, топоры побросав, в храм убегают. Не заметил, что стража к нему бежит, не услышал, какой крик вокруг поднялся. Лишь спины сынов своих видел да снег, из-под ног их летящий… Вот стражник подскочил, закричал что-то злое — а спины всё дальше и дальше — не видел, откуда Ясна взялась, откуда люди прибежали — видел только дверь, которая, как по сердцу бухнув, сынов от него отгородила. А потом всё качнулось — и исчезло…
Отец Мигобий писал ответ на письмо князя, в котором тот извещал, что издал указ, в коем приказывает всю княжью, торговую и прочую переписку в княжестве вести на божеской грамоте, а не на старых отсталых письменах, что до сих пор в употреблении находятся. И делается сие для того, «чтобы никто от бога и сломанного древа своих тёмных замыслов скрыть не смог. А также для введения изучения священных книг, из трудов великих святых отцов состоящих, дабы мудрость их стала сиять на просторах его великого княжества, свет новой веры в тёмные дебри неся!»
Поздравил князя отец Мигобий с правильным решением. Заверил в верности делу просветления народа да описал козни проклятых язычников, колдунов да ведьм, кои погубили колдовством чёрным великого святостью своей отца Патона. Просил помощи в борьбе с ними да вразумления неразумных. А для этого лучше бы князю самому в город прибыть да дружину побольше привесть. Неспокойно становится, народ против просветительской деятельности князя роптать начинает. Всё труднее и труднее отцу Мигобию долг свой просветительский выполнять, а ведьмы разные людей против него настраивают, наипаче же девка Яська, Охлупа-столяра дочь! С её колдовства и покинул наш мир достойнейший отец Патон, оставив его, скромного лекаря отца Мигобия, в одиночку с этим змеиным клубком справляться.
В это время и услышал он крики во дворе и топот на лестнице. Ворвались к нему братья да в ноги бухнулись. А сами и дух перевести не могут, кричат что-то, плачут. Насилу разобрался отец Мигобий, что произошло, да про себя порадовался, что братья глупые себе дорогу в род свой отрезали, да ещё и вину набрали, за которую их теперь долго в покорных рабах держать можно. И не пикнут они теперь! Всё, что отец Мигобий захочет, они безропотно сделают!
Успокоил он обоих, руку Гудиму перевязал:
— Нехорощо ви поступили. Он вам всё же отец. Надо билё просто уйти, и всё. Теперь грех на вас лежит. Его отмолить и отработать надо, да не сразу такое прощается.
— Понимаем мы, отец Мигобий! Мы на всё готовы, чтобы простил нас бог и сломанное древо! Помоги нам прощение получить!
— Хорощё, идём к сломанному древу. Будем вместе у него о прощении молить.
Пришли они в храм, встали на колени у изображения сломанного древа, которое братья в начале своего учения резали, и стали усердно молиться о снятии греха за содеянное. Долго они молились, долго отец Мигобий поклоны бил, а братья, на полу распластавшись, лежали и от раскаяния плакали. И спокойнее им стало на сердце. Видно, сжалилось сломанное древо да сняло с них часть груза, тем самым ещё тяжесть на себе самом увеличив. И благодарны были братья за облегчение безмерно, и клялись делать всё для распространения веры в него. А отец Мигобий клятву скрепил да от доброты своей обещал лично в пути сем тяжёлом их наставлять да поддерживать. Только братья как истинные рабы сломанного древа должны его во всём беспрекословно слушаться. Обрадовались Гудим да Потим и в благодарность руки отцу Мигобию целовать стали.
Ясна после отцова ухода на лавке посидела, перед собой глядя, да потом встав одеваться начала:
— За отцом пойду. Добром там не кончится.
— Погоди, я с тобой, — схватилась за шубу Калина.
— Останься, матушка! Лучше лавку приготовь, на всякий случай. Да тряпиц чистых, да воды согрей. Коли обойдётся, так не пропадёт оно. А коли нет, так там каждый миг дорог будет.
Выбежала она на улицу и со всех ног к храмовому подворью бросилась. И лишь добежала, а там отец уже кровью исходит да братья топоры побросав убегают. Подскочила она к отцу, а у того рана во всю грудь, и валится он на снег, а жизнь из него так и выходит. Тут стражник подскочил, кричать начал, да увидев кровь, замолк с выпученными глазами. Ещё люди подбежали, обступили, а Ясна одна его перевернула поудобнее, тулуп распахнула, да руки на рану положив, зашептала что-то. Вот кровь течь перестала, вот руки у Ясны задрожали, вот она сама на бок повалилась, еле живая. А на груди Охлупа рана не то что не кровоточит, а даже затягиваться начала! Подивился народ, да что стоять-то? Взяли дружно Охлупа да осторожно домой понесли. Парень какой-то Ясну на ноги поднял. Та вроде и сама пошла, но ноги не удержали. Через пять шагов в снег и рухнула бы, коли тот не поддержал:
— Эх, да что же ты? Вот девка. А ну, давай-ка на руки.
Хотела Ясна отстраниться — не смогла. Подхватил он её, как пушинку, да и понёс осторожно. Она лепетала, что сама дойдёт, да на руках было уютно и глаза закрывались. Устроила она голову на сильном плече и заснула крепким сном. А мужики, рядом шли, кто из интереса, кто тех что Охлупа несут сменить, всё подначить парня пытались:
— Что, Яробой! Поймал птаху? Или она тебя? Ты под ноги смотри-то, а не в глазки ей, а то уронишь невзначай!
— Во-во, и придавишь. Она для тебя вон кака
