Чем ниже спутники опускались, тем стремительней становился полет платформы. Несуществующий ветер шумел со все возрастающей силой, закладывая уши, — давление нарастало, заставляя человека буквально вжиматься подошвами в земляной настил лифта. Время будто остановилось, замерло и истаяло, оставив по себе памятью лишь бесконечное падение в «ничто», в никуда, и, возможно, совсем скоро понятие «откуда» тоже утратит свой смысл, оставив опустошенный разум плавать во вне осознания самого себя…
Тихий, немелодичный свист. Безымянный даже вздрогнул от неожиданности и завертел головой, хотя прекрасно понимал разумом, что разглядеть Ви`атела не сможет. Человек решил, что его спутник спасает свой рассудок таким немудрящим способом. Он захотел было последовать примеру техника: внутренний дискомфорт достиг апогея и грозил в ближайшее время перевалить через край, где никакие самоувещевания и самовнушения не помогут, останется только слепая, неконтролируемая паника — но лифт, так же внезапно, как и начал своё движение, — остановился, замерев в пустоте.
И снова ожидание… Томительное, опустошающее бездействие, во время которого воображение рисует всё более пугающее картины возможного. Мгновения? Минуты? Часы? Во тьме время преображается, во мраке оно показывает своё истинное лицо, не различимое при свете…
Свет, вспыхнувший внезапно, без какого-либо внешнего воздействия, на некоторое время ослепил и человека, и техника. Помаргивая и щурясь, точно крот под солнцем, Безымянный принялся озираться по сторонам. Постепенно очертания и формы окружающего пространства перестали «плавать» и меняться, он разглядел непонятного предназначения трубы разных диаметров, протянувшиеся по коричневатым стенам в причудливом, взаимонаслаивающемся и переплетающемся узоре, панели управления с мигающими разноцветными огоньками — о чьем предназначении мог только догадываться. Десятки всевозможных механизмов загромождали пол, в отдалении виднелись опущенные дула двух наполовину разобранных автоматических пушек. Но рассмотреть в деталях помещение ему не удалось, поскольку на площадке перед лифтом их уже дожидались. Безымянный не удивился бы, увидев перед собой многочисленную стражу техников или приведенные в степень повышенной готовности автоматические системы охраны — учитывая жалкую жизнь, исполненную опасностей и страхов, что были вынуждены влачить эти существа, такая реакцией была бы вполне естественной. Но он никак не ожидал, что единственным существом, вышедшим навстречу посетителям, окажется женщина! Впрочем, пол представителя техников угадывался с трудом, ибо она была закутана в широкий плащ темно-красного цвета, с меховой опушкой по краям, лицо скрывал глубокий капюшон, в тени которого невозможно было рассмотреть лица.
— Приветствую вас, путник, — голос у женщины оказался на удивление мелодичным, вкрадчиво-пронизывающим, хотя в нем угадывался тот же самый смазанный акцент, что был и у её сородича Ви`атела, которого она поприветствовала легким кивком.
— Мон Шаноре А`Ани, и`итадт са санита кча`ита ни… — молодой техник склонился в глубоком поклоне, продолжая что-то говорить на своем странном языке. Но женщина оборвала его властным жестом.
— Прошу, юный Никадеви`ател, говорите на общем, иначе, опасаюсь, ваш спутник посчитает, что мы плетем заговор против него. Конфедераты, даже бывшие, всегда такие… мнительные.
Женщина-техник рассмеялась, увидев недоуменное выражение на лице Безымянного, гадавшего про себя, откуда ей стало известно его прошлое, и изящным жестом скинула капюшон.
Она была прекрасна. Идеальный овал лица в обрамлении длинных серебристых волос — словно искристые гребешки волн, бурлящие у подножия водопада. Нежная, бледная кожа, не тронутая даже намеком на морщинки, огромные, удивленно-невинные глаза — неожиданно темные, почти черные — в них легко мог утонуть любой! Чуть полноватые, ярко очерченные губы скрывали два ряда крошечных, ослепительно белых зубов. На щеках играл легкий румянец…
Лицо её было юным, но глаза, эти завораживающие глаза, а ещё более грация в повадках и манера держаться с уверенной в себе гордостью и достоинством, не присущими молодости, — выдавали в ней женщину зрелую.
Безымянному доводилось знавать прекрасных дам, чарующих и величественных в своей красоте. Такими были утонченные и изысканные куртизанки, одаривавшие любовной близостью — и не только телесной, но и душевным сродством, — избранных членов общества. Такими были высокородные и очаровательные, изощренные в искусствах и политической борьбе дочери древних родов, чья генетическая программа развития насчитывала десятки, сотни поколений. Но всё же даже самая совершенная из них была лишь бледной копией, посмертным слепком — в сравнении со стоявшей перед ним женщиной. Её величественная и отчасти даже пугающая своей идеальностью красота превосходила все допустимые грани, выходя за рамки самой красоты и становясь чем-то сродни одушевленному искусству
Эта совершенная, неземная красота, красота, не имеющая ничего общего с реальностью, не столь возбуждала, сколько пугала: живой человек не мог, не должен был быть настолько совершенным, настолько прекрасным, это было почти кощунством! Безымянный моргнул — и… морок растаял. Память внезапно явила перед ним целый хоровод совершеннейших женских образов, лиц, от одного взгляда на которые замирал дух и душа словно бы отрывалась от тела. Оттого-то, через призму этих мимолетных, отрывочных воспоминаний он взглянул на женщину совершенно иначе, и то, что он узрел, напугало его несоизмеримо больше, чем всё прочее.
Патриаршие сады Мески — главного города филиала, его сердца и средоточия власти — простирались на многие мили. Некогда эти сады стали даром дрианидов, взрастивших их в благодарность Конфедерации за спасение их народа от ужасов Великой Войны. Это были величайшие и самые прекрасные из когда-либо сотворенных дрианидмиариев — совершенство формы и ландшафта, палитры цветов и объема… Так было когда-то. Ныне немногое сохранилось от тех, изначальных, величественных растений. Комплекс увядал — некому было сохранить и приумножить былое великолепие. Садовники-люди оказались никудышной заменой исчезнувшим дрианидам. Люди делали что могли: поддерживали порядок, подравнивали деревья, ухаживали за клумбами — но они не могли главного, не могли, при всём своем усердии и трудолюбии, вдохнуть жизнь в одушевленный дрианидмиарий… не могли, не умели раскрыть и явить вложенную в него любовь «Древесных Братьев».
В самом центре этого парка была аллея… Аллея памяти… Аллея чести… Аллея Игрейн. Игрейн лейн Тэрин — так звали женщину, возглавившую сводный отряд Конфедерации, направленный патриархатом в Тартр для помощи дрианидам, — все кого удалось в спешке собрать и послать на самоубийственное задание. Большинство его составляли женщины, как и их лидер — высокий ваятель Игрейн лейн Тэрин. Всего семьсот сорок пять человек — горстка безумцев, рискнувших своими жизнями в попытке помочь чужому народу. Семьсот сорок пять отважных, беспримерно храбрых, решительных… безумцев. Но им удалось задуманное! Они сумели свершить то — чего не вышло сделать у куда более многочисленного и хорошо подготовленного отряда конов, пытавшихся добраться до Фамари, когда те наконец осознали безысходность своего положения. Они вытащили дрианидов, всех до единого! И ещё в течение месяца отражали попытки порождений прорваться через ущелье Тиалинка в погоне за убежавшими дрианидами. Они все остались там… Долина Ханнаака — преддверье Тиалинка — была усеяна телами, тысячами, десятками тысяч тел. Все бойцы руки Игрейн — пали. Но память о них, память о тех, чья доблесть сохранила жизнь целого народа, — она осталась. Отгремели сражения Великой Войны, завершилась Битва Последнего Часа, немногие выжившие порождения оказались вытесненными в Запретную Землю. Конфедерация зализывала раны и хоронила своих мертвецов, оплакивала потери и собственную судьбу… Золотого Города больше не было; пало, исчезло во мраке былое величие и гордость. Большинство патриархов были мертвы, а на их место пришли новички, не знающие ничего о жизни кроме сражений и резни. Конфедерация рассыпалась, тут и там вспыхивали братоубийственные междоусобицы… То были черные времена, но именно в тот недобрый час в Меску пришли дрианиды и вырастили свой дар. И в центре его…
Говорят, что самые величественные творения, совершеннейшее из сотворенного, — удел Фамари. Что лишь Творцы Прекрасного способны превзойти саму красоту… Так говорят люди, никогда не бывавшие в Аллее Игрейн и не лицезревшие Семьсот Сорок Пять Вантернианисов в окружении могучих, похожих на грозовые вершины далеких гор дубов. Вантернианисы… Древа мудрости и покоя, древа чистоты и безупречности: сама их природа — одушевленная красота, одухотворенное изящество!
