— А ты-то куда запропал? Я тебя, чертушка, давно ищу… И другие подкопщики интересуются…
Вечером по настоянию Михаила Василий рассказывал о себе.
— Почему, спрашиваешь, после войны в Торбееве не слышали обо мне? Очень просто: не был я там. Родом-то я из села Краснополье. У нас была только начальная школа. А в семилетке учился вместе с тобой. После демобилизации обосновался здесь, на Урале.
— Про армейскую службу расскажи. В лагере толком об этом поговорить не удалось. Не до того было…
— В тридцать девятом поступил в Мелитопольское военно-авиационное училище. Закончил его в сорок первом. Когда летали на полигон сдавать госэкзамены, над нами проходили «юнкерсы» бомбить тыловые города. В июле училище перебазировали за Волгу. Назначение в часть я получил только в декабре. Летал на Калининском фронте. С сорок третьего — в воздушной разведке. Особого героизма не проявлял, но задания командования выполнял добросовестно. Получал за это награды. Вспоминаю такой случай. Когда в ноябре сорок третьего немцев вышибли из Киева и они откатились к Житомиру, то смогли собрать здесь крепкий танковый кулак. Один из экипажей нашей эскадрильи вернулся на покореженной машине, но танки заметил. Мне поручили уточнить эти данные. На высоте пяти-десяти метров я вышел на танковое скопище. Все, что могло стрелять, по нам стреляло. И мой экипаж не остался в долгу. Используя свой огонь и рельеф местности, выяснили, что тут скопилось около ста танков. Эти сведения очень пригодились нашему командованию.
Грачев, передохнув, не без грусти улыбнулся:
— А все-таки мне не везло. Как тебе, Миша, известно, мы, разведчики, были самыми мирными из всей авиации. Если нас не трогают, мы никого не заденем. Но меня фашисты недолюбливали больше обычного. Стреляли — спасу нет. Но как хорошо было возвращаться из-за линии фронта! Нет, пожалуй, такого солдата, который не махнул бы пилоткой нашему самолету. Мне это было очень отчетливо видно потому, что летал на пяти или десяти метрах над землей. Вот как ты определил, когда летел на «хейнкеле», что находишься над нашими войсками, так и мы по приветствиям матушки-пехоты узнавали линию фронта. Кстати, а почему вы после посадки чего-то побаивались?
— Видишь ли, Вася, было много неясного. Может, где-то прорвались немцы. У нас же ни карты, ни других сведений о линии фронта не было. Втемную летели. Разве что зенитка «подсказала». И опять неизвестно чья. Может, немцы хотели нас сбить. Я только потом узнал, что с Узедома в ставку Гитлера донесли, что наш «хейнкель» сбит над Балтийским морем. А потом в ту же ставку пришло другое сообщение. Экспериментальный «хейнкель» из ракетного центра приземлился в расположении войск шестьдесят второй армии генерала Белова. После этого и началась «комедия» на Узедоме, куда Геринг примчался.
— Слушай, а что стало с тем «хейнкелем»?
— Специалисты разобрались. Как тебя-то сбили?
— Просто, как сбивали и других. Ты сколько самолётов потерял?
Девятаев назвал скромную цифру.
— Ну вот, если подвести итог, то он в твою пользу. Один «хейнкель» чего стоит…
КРЫЛЬЯ
С первой же навигации у капитана крылатого корабля взметнулась и крылатая слава. Пассажиры стали горделиво говорить:
— Мы на «Ракете» с Девятаевым летели!..
На волжских судах, в прибрежных городах и селах о нем складывали чуть ли не былины и легенды. Подлинный факт обрастал множеством невероятных подробностей, о которых герой даже не подозревал.
Собственно, такому можно было не удивляться. Ведь даже Главный маршал авиации при вручении награды отчетливо сказал Девятаеву:
— Ваш побег на самолете из плена вместе с девятью товарищами беспримерен по мужеству и героизму.
А кто-то из знатоков добавил:
— Этот подвиг — единственный за всю историю войн и авиации. И сделан он не просто в тылу врага, не просто в плену, а в концлагере.
Но Девятаев не приходил в умиление от былинных сказов. Он хорошо знал и знает себе цену. Порой ему неловко бывало от излишней молвы, и, выходя из рубки у причалов, он накидывал легкий плащ поверх форменного кителя с Золотой Звездой или снимал его. Ни на «Ракете», ни на «Метеоре» он не чурался никакой «черновой» работы. И вместо матроса принимал трап с причала, и на ночных стоянках, отрывая время от отдыха, перепачкав в машинном масле руки, по часу или два возился с мотористом в железной утробе забарахлившего двигателя.
Как-то снимали художественный фильм. В одном из эпизодов режиссер задумал показать первую «Ракету». Исполнитель главной роли, немало наслышанный о капитане, решил познакомиться с ним. Пришел на судно.
Внешне вроде бы неприметный человек в простеньком рабочем комбинезоне держал в руке ведерко с краской, кистью наносил серебрянку на облупившиеся места.
— Послушайте, голубчик, где тут главный? — спросил артист.
— Главный конструктор сегодня к нам не заходил. Он в Сормове.
— Да нет, голубчик, мне нужен, понимаете, капитан Девятаев. Я…— и назвал громкое артистическое имя.
— Пройдите, пожалуйста, в салон. Здесь костюм краской можно попачкать.
В ходовой рубке «голубчик» быстренько переоделся в капитанскую форму — гость-то пришел знатный. Спустился в салон.
— На экране я вас видел во многих фильмах,— смущенно сказал капитан.— А в жизни с артистами встречаться почти не приходилось.
Гость только развел руками:
— Вот уж воистину сказано: человек красит место! И меня здорово подцепили: «Костюм не попачкайте…»
Как был Девятаев энергичным, деятельным — и тогда, когда летал на истребителе, и когда изможденным узником рвался к жизни и свободе, и когда водил нехитрый рейдовый баркас в Казанском порту, и когда стал «крылатым» капитаном,— таким он и остался: горячим, решительным, неугомонным. У него свой, твердый взгляд на вещи и события. Он охотно вступает в полемику и рьяно, аргументированно отстаивает свою точку зрения.
В свое время он с жаром убеждал речное начальство:
— Надо больше строить «Ракет» и «Метеоров» — самые рентабельные корабли. Вот увидите, все деловые люди и вообще те, кто ценит время, будут нашими пассажирами.
— А трехпалубные суда — что? Будут возить воздух?
— Оставьте от Ярославля и Горького до Астрахани три-четыре пассажирских линии. Остальные теплоходы — для туристов. А Волга-то, Волга!.. Какое богатство для отдыха пропадает. Да будь я главным профсоюзным начальником, всю страну привозил бы отдыхать на Волгу. Что там Крым да Кавказ!.. Скалы, крупная галька да вода соленая. А тут… Дубравы, озон, вода чище чистых…
В пути, не отрываясь от руля, спросил:
