— Как ты сделал это?
— Не так уж сложно, — отмахивается он. — Окрасил паралитическую сыворотку в фиолетовый и заменил ею смертельную. Заменил провод, который должен был зафиксировать остановку сердца. С сердечным монитором было труднее, пришлось обратиться за помощью к Эрудитам… в общем, ты не поймешь, даже если попытаюсь объяснить.
— Зачем ты это сделал? — спрашиваю я. — Ты хотел моей смерти. Ты же собственноручно пытался меня прикончить! Что изменилось?
Он поджимает губы и долгое время даже не смотрит в мою сторону. Затем открывает рот, колеблется, и, наконец, говорит:
— Я не привык быть в долгу. Такой ответ тебя устроит? Мысль, что я чем-то тебе обязан, сделала меня больным. Я просыпаюсь посреди ночи с чувством, будто меня разрывают на части. Долг перед Стиффом? Это смешно. Абсолютно нелепо. Я даже есть не мог.
— О чем ты говоришь? Чем ты мне обязан?
Он закатывает глаза.
— Дружелюбие. Кто-то стрелял в меня, пуля была на уровне головы, она бы попала мне прямо между глаз. И ты толкнула меня в сторону. Мы враждовали до этого, я чуть не убил тебя во время посвящения, ты чуть не убила меня во время нападения моделирования на площади, не так ли? Но после этого…
— Ты ненормальный, — замечает Тобиас. — Мир устроен не так… Счет не ведется.
— Разве? — Питер поднимает брови. — Я не знаю, в каком мире живешь ты, но в моем люди делают что-то для тебя только по двум причинам: во-первых, если хотят получить что-то взамен, во-вторых, если чувствуют, что чем-то тебе обязаны.
— Это не единственные причины, по которым люди могут что-то для тебя сделать, — возражаю я. — Иногда они делают что-то из любви к тебе. Конечно не в твоем случае, но…
Питер фыркает:
— Именно тот бред, что я ожидал услышать от Стиффа.
— Нам необходимо знать, что ты на нашей стороне, — говорит Тобиас. — Или ты бежишь туда, где больше предложат?
— Ага, — отвечает Питер. — По большей части так оно и есть.
Я качаю головой. У меня бы не получилось жить как он, всегда отслеживая, кто мне что-то дал, и кому я должна, неспособная на любовь или верность, или прощение, одноглазый человек с ножом в руке, ищущий, кого бы лишить зрения. Это не жизнь. Это бледная версия жизни. Интересно, где он узнал об этом.
— Итак, как ты думаешь, когда мы сможем выбраться отсюда? — спрашивает Питер.
— Через несколько часов, — отвечает Тобиас. — Мы должны идти к сектору Отреченных. Там будут Афракционеры и Бесстрашные, не подключенные к моделированию.
— Замечательно, — отзывается Питер.
Тобиас обнимает меня одной рукой. Я прижимаюсь щекой к его плечу и закрываю глаза, избегая необходимости смотреть на Питера. Нам о многом надо поговорить, пусть я и не знаю, что сказать, но в любом случае — не здесь и не сейчас.
Когда мы идем по улицам города, которое прежде звалось моим домом, вокруг нас начинаются и затихают разговоры, глаза окружающих нас людей нацелены на мое лицо и тело. Судя по тому, как быстро распространяются новости, они должны были решить, что я умерла менее чем шесть часов назад. Замечаю, что некоторые из Афракционеров, мимо которых я прохожу, отмечены синей краской. Они готовы к моделированию.
Теперь, когда мы здесь, в безопасности, я понимаю, что мои стопы разбиты от бега по асфальту и стеклам из разбитых окон. Каждый шаг, как укус. Я пытаюсь сосредоточиться на боли, чтобы отвлечься от чужих взглядов.
— Трис?
Кто-то кричит впереди нас. Я поднимаю голову и вижу Юрая и Кристину с револьверами в руках. Юрай опускает пистолет на траву и бежит ко мне. Кристина следует за ним.
Юрай тянется ко мне, но Тобиас останавливает его, положив руку на плечо. Я чувствую волну благодарности. Не думаю, что справлюсь с объятиями Юрая или вопросами, или удивлением.
— Она через многое прошло, — замечает Тобиас. — Ей нужно поспать. Она будет дальше по улице, в номере 37. Приходите завтра.
Юрай хмурится. Бесстрашные, как правило, не отличаются чуткостью, а Юрай только и знал, что Бесстрашных. Но он уважает Тобиаса и его заботу обо мне, поэтому кивает головой и соглашается:
— Хорошо. Завтра.
Прохожу мимо Кристины, она тянется ко мне и слегка сжимает мое плечо. Я пытаюсь встать прямо, но скованные усталостью мышцы не дают мне разогнуться. Взгляды преследуют меня, пока я иду вдоль улицы. Я счастлива, когда Тобиас ведет нас вверх по крыльцу к дверям серого дома, принадлежавшего Маркусу Итону.
Я не знаю, как Тобиас заставил себя войти внутрь. Для него он полон родительских криков и свиста ремня, с ним связаны многие часы, проведенные в небольшом темном шкафу. Но, провожая нас с Питером на кухню, он не выглядит обеспокоенным. Наверное, там, где следовало бы быть слабым — Тобиас проявляет силу.
На кухне стоят Тори, Гаррисон и Эвелин. Их вид подавляет меня. Я облокачиваюсь на стену и закрываю глаза. Очертания предметов запечатлелись на моих веках. Я открываю глаза. Стараюсь дышать. Они говорят, но я не слышу. Почему Эвелин здесь, в доме Маркуса? Где Маркус?
Эвелин обнимает лицо Тобиаса руками, прижимается щекой к его щеке. Говорит ему что-то. Он улыбается ей, когда она отстраняется. Мать и сын помирились. Я не уверена, что это мудро.
Тобиас возникает около меня, одной рукой берет меня под руку, а другой обнимает за талию, чтобы поберечь рану на плече, он ведет меня к лестнице, и мы вместе поднимаемся по ступеням.
На верхнем этаже расположена спальня его родителей и его комната, разделенные ванной. Он ведет меня к себе в спальню, и я останавливаюсь на мгновение, оглядывая комнату, где он провел большую часть своей жизни.
Он держит меня за руку. Он постоянно прикасался ко мне с тех пор, как мы ушли с лестничной клетки того здания, будто думает, что я могу развалиться, если он не удержит меня.
— Я почти уверен, что Маркус не заходил в эту комнату после того, как я ушел, — говорит Тобиас. — Потому что, когда я вернулся, все стояло на прежних местах.
У Отреченных нет украшений, это своего рода еще одна жертва, которую они приносят, но у Тобиаса в комнате есть все из того, что разрешалось иметь. Кипа школьных бумаг. Небольшая книжная полка. И, как ни странно, скульптура из синего стекла на его комоде.
— Моя мать незаконно достала это для меня, когда я был маленьким. Велела спрятать, — говорит он. — В день церемонии я поставил его на комод. Так, чтобы он видел. Небольшой акт неповиновения.
Я киваю. Странно, что это место хранит столько воспоминаний. Этот поступок шестнадцатилетний Тобиас совершил, когда выбрал Бесстрашие, чтобы сбежать от отца.
— Давай-ка позаботимся о твоих ногах, — предлагает он, но не двигается с места, лишь берет меня за локоть.
— Хорошо, — соглашаюсь я.
Мы идем в ванную комнату, и я сажусь на край ванны. Он садится возле меня, его рука на моем колене, пока он откручивает кран и закрывает слив. Вода льется в ванну, постепенно накрывая мои ноги. Кровь окрашивает воду в розовый цвет.
Он садится в ванную и кладет мои ноги себе на колени, вытирая более глубокие порезы мочалкой. Я не чувствую его касаний. Даже тогда, когда он намыливает их, я все еще ничего не чувствую. Вода в ванне становится серой.
Беру кусок мыла и намыливаю руки, пока моя кожа не покрывается белой пеной. Я тянусь к ногам и осторожно запускаю пальцы рук в пальцы ног так, чтобы не оставить пространства между ними. Так здорово, что могу сделать что-то, чтобы очиститься, и я снова беру мыло.
Мы заливаем водой весь пол, когда обливаем меня, смывая мыло. Из-за воды мне холодно, я дрожу, но меня это не волнует. Тобиас тянется за полотенцем и начинает вытирать мне руки.
— Я не… — мой голос звучит так, будто меня душат. — Мои мать с отцом мертвы, а брат предатель, как я могу…
В этом нет смысла. Рыдания сотрясают мое тело, мой ум, всю меня. Он залезает ко мне, и вода в ванне поднимается над моими ногами. Он крепко обнимает меня. Я слушаю его сердцебиение и через некоторое время, нахожу силы, чтобы успокоиться.
— Теперь я буду твоей семьей, — обещает он.
— Я люблю тебя, — отвечаю я.
Я признавалась ему в любви, когда уходила в штаб Эрудитов, но он спал. Не знаю, почему не признавалась ему, когда он мог меня услышать. Может, боялась доверить ему мою преданность. Или боялась, что не знаю, как это — любить кого-то. Но сейчас я думаю, что молчать страшно, ведь в любой момент может оказаться слишком поздно.
Я для него, а он для меня, так было с самого начала.
Он смотрит на меня. Я жду, держась за его руки, пока он думает над ответом.
Тобиас хмурится.
— Скажи это еще раз.
— Тобиас, — говорю я. — Я люблю тебя.
Его кожа скользкая от воды, он пахнет потом, моя рубашка липнет к его рукам, когда Тобиас обнимает меня. Он прижимает свое лицо к моей шее и целует прямо над ключицей, целует в щеку, целует губы.
— Я тоже люблю тебя, — признается он.
