— Еврейка! — снова выкрикнул он. — Грязная еврейская девка! Ступай обратно, в свою крысиную нору. Твое место там — среди жирных косм и кривых носов твоего племени. Мы умеем обходиться с вами так, как вы того заслуживаете, как с крысами.
— Замолчите! — воскликнула Лидия в ответ высоким, срывающимся тоном. Она не должна позволять себе отвечать точно жертва, нельзя терять достоинство. — Это Англия, вы думаете, здешние люди позволят вам так себя вести?
Он бросил презрительный и высокомерный взгляд в оба конца улицы.
— Не вижу никаких людей. Никаких граждан, спешащих со всех ног, чтобы тебя защитить. Кому ты нужна, еврейская сука?
Лидия попятилась. Почему никто не пришел ей на выручку? Разве люди не слышат, что он говорит, не понимают, что он бы с радостью убил ее просто за то, что она существует? Нет, он не может убить ее, даже если бы желал. Не в той они стране, где можно уничтожить человека и это сойдет тебе с рук только потому, что ты принадлежишь к правящим классам, а твоя жертва — иммигрантка, еврейка. Как бы мало англичане ни любили иностранцев, ничто подобное здесь невозможно.
— Этот человек докучает вам, мисс? — вдруг услышала она.
Лидия едва верила своим ушам. До тех пор пока ее наполненные слезами глаза не остановились на флегматичной фигуре в полицейской форме, шести футов ростом. Она принадлежала констеблю Огилви.
— Я как раз обедал и услышал какой-то шум… нарушение общественного порядка… решил выйти посмотреть, что происходит. Вы знаете этого джентльмена, мисс? Я имею в виду, он не ваш муж или брат… или приятель?
Лидия покачала головой, теперь уже дрожа не только от шока, но и от облегчения.
— Нет… нет-нет, я совсем его не знаю!
— Я бы хотел перемолвиться с вами словом, сэр, — сказал констебль. Вытащив из нагрудного кармана блокнот, он зашагал на противоположную сторону улицы.
— С вами все в порядке, милая?
Когда полицейский заговорил с ее обидчиком, Лидия повернулась и с бешено стучащим сердцем бросилась бежать.
Вдоль по улице, за угол и вверх по пологому склону, к дому Эдвина. Услышав за спиной женский голос, она стремительно развернулась.
— Кто вы?!
Это была американка, что любила повязывать голову шалью и носить темные очки. Та, что ходила в брюках, заставляя местных качать головами и пророчить всевозможные несчастья, если здешние молодые женщины когда-нибудь возьмут моду одеваться подобным образом. Та, которую назвали кинозвездой, американкой в темных очках…
Лицо молодое, глаза за темными очками не подведены. Она улыбнулась, демонстрируя ровные белые зубы. У американцев всегда прекрасные зубы.
— Зовите меня Тина, о'кей? Там что-то сейчас произошло? Я увидела полисмена, а потом вас, бегущую прочь. У вас неприятности? Вы пострадали?
— О, простите, я не хотела быть невежливой. Нет, я не пострадала, просто тот человек, чернорубашечник… Видите ли, я еврейка, иностранка, и не ожидала… здесь…
Ее рука, когда она пыталась вставить ключ в замок, дрожала.
— Позвольте мне. — Тина забрала у Лидии ключ. Она повернула его, дверь открылась, и Лидия ввалилась внутрь. Американка последовала за ней. — Вам нужно выпить чего-нибудь горячего, — сказала Тина. — Горячего и сладкого. Здесь фотостудия, вы фотограф?
— Нет-нет, я снимаю комнату наверху.
— Вы доберетесь сами до своей комнаты?
Лидии не хотелось, чтобы эта странная женщина входила в ее жилище. Но она чувствовала слабость в ногах и не была уверена, что сумеет без посторонней помощи одолеть ступеньки. Лидия досадовала на себя: ведь до нее никто даже не дотронулся, она не попала в аварию, да и что такого нового сказал ей тот тип? Однако она стоит, вся дрожащая и беспомощная.
— Вон та дверь.
— Пойдемте.
Наверху Лидия опустилась на диван — как была, в пальто.
— Если боитесь упасть в обморок, опустите голову и зажмите между коленями, детка.
— Я чувствовала себя здесь в безопасности. Нет, в Лондоне тоже было спокойно…
— Вы еврейка и иностранка, а этого довольно для людей, у которых с головой не в порядке. — Тина протянула ей чашку кофе. — Я не знаю, как вы обычно его пьете, но сейчас вам необходимо выпить с сахаром и молоком. — Она села напротив Лидии. — Я читала об этих чернорубашечниках. У нас в Штатах их нет, по крайней мере там, откуда я приехала. Однако у нас есть свои проблемы, особенно на Юге, где сильна расовая нетерпимость.
Лидия глотала сладкий кофе, благодарная за его тепло и крепость.
— Где именно в Америке? Откуда вы?
— Из Калифорнии.
— Апельсины, — проговорила Лидия. — Апельсины и солнце…
— Апельсинов уйма. И солнца тоже.
— Тут вам может показаться холодно. После тамошнего солнца.
— Я выросла на севере Англии. Потом уже уехала в Америку. Впрочем, я привыкаю к холоду, хотя обязательно должна укутываться. У англичан плохо с центральным отоплением.
— Здесь тепло.
— Это дом какого-то мужчины?
— Простите?
— Тут живет мужчина? Он ваш любовник?
Лидия уставилась на нее в молчаливом изумлении.
— Что?
Тина рассмеялась.
— Не обращайте внимания. Всего лишь обычное любопытство в отношении людей. Я уже давно избавилась от своей английской сдержанности. По тому, как выглядит дом, могу с уверенностью сказать, что в нем живет мужчина.
— Сейчас он не живет. Когда я здесь, это было бы неуместно; у него в этих местах родные и друзья, они были бы шокированы, назвали бы меня шлюхой.
— Не думаю, милочка, что они употребили бы это слово. Но где он живет, пока вы квартируете у него?
— У себя дома. По ту сторону озера. Тут его рабочее место, студия.
— Чем вы занимаетесь днем? Ходите кататься на коньках?
Лицо Лидии просияло.
— Я обожаю кататься, у меня есть коньки, и я хожу на озеро почти каждое утро, едва ли не затемно.
— Значит, вы ранняя пташка. А я люблю поваляться в постели, если есть возможность. А что вы делаете в остальное время?
— Упражняюсь. Занимаюсь музыкой несколько часов в день.
— Вы музыкантша? Это фортепьяно?
— Клавесин.
Тина встала и подошла к инструменту.
— Он довольно красив, не правда ли? Это инструмент, который производит такой звякающий, похожий на колокольчик звук?
— Я покажу вам. — Лидия допила кофе и приблизилась к клавесину.
— Сыграйте что-нибудь легкое, — попросила Тина, видя, что Лидия застыла в нерешительности с руками, занесенными над клавишами. — Я не поклонница классической музыки.
Лидия чуть качнула головой и заиграла.
— Мне понравилось, — промолвила Тина, когда Лидия закончила и опустила руки на колени. — Кто это?
— Гендель, немецкий композитор, он жил и работал в Англии. «Ария с вариациями».
— Я знаю Генделя. Он написал «Мессию». Его каждое Рождество поют в концертных залах по всей стране. Мой отец пел ее в хоре.
— Ваши родственники занимаются музыкой?
— Боже, нет! Просто отец пел в каком-то хоре. Ему нравилось. Любитель. Вы ведь не просто любительница, нет?
— Я училась. Играла профессионально. Даже выступала. В Европе.
— А сейчас?
— А сейчас я беженка, и только благодаря моему другу у меня есть клавесин.
— Кто ваш друг?
Лидия замялась с ответом.
— Если он владелец дома, то это нетрудно узнать, — пожала плечами Тина. — Здесь нет никакого секрета. Стоит лишь навести справки.
— Его зовут Эдвин.
— Эдвин?!
— Вы удивлены?
— Как его фамилия?
— Ричардсон. Это богатое и важное семейство в этих местах. У них большой-большой дом. «Винкрэг».
Она произнесла «у» как «в». Тина поправила ее, скорее машинально:
— «Уинкрэг», вы имеете в виду. А он хороший человек, этот Эдвин Ричардсон? Расскажите мне о нем.
Глава тридцать четвертая
Утрата плотно закусила за чаем: лепешки, несколько сандвичей, большой кусок шоколадного торта. Перед танцами им предстояло обедать в «Гриндли-Холле», и Урсула предупредила: хорошенько подкрепись за чаем в «Уинкрэге».
— Ты не представляешь, как скудна стала у нас еда. Видимо, Еве придется что-нибудь менять в этом направлении. Великая тетка Дафна, кажется, не очень-то довольна нашим меню.
— Она живет во Франции и, наверное, любит лягушачьи лапки.
— Господи, вообрази этот ужас, если бы их подавали в «Гриндли-Холле»!
— Я все равно не буду их есть, если они появятся сегодня вечером у меня на тарелке.
Утрата задержалась в дверях, направляясь наверх, чтобы переодеться.
— Ты не идешь переодеваться, Аликс?
— Я не уверена, что пойду на бал. Моя лодыжка опять вспухла, и я не могу надеть туфлю. Я отказываюсь идти на танцевальный вечер в одной туфле, обув другую ногу в носок.
— Что скажет бабушка, если ты не пойдешь? Ты же знаешь ее правило: коль принял приглашение, то должен идти.
