class="p1">Предоставлять сборной толпе дело правосудия, законодательства, управления, – значит бросать дело на произвол стихии. Толпа не человек; у ней совести нет. Толпа повинуется толчку извне, и если у нее нет явного вождя, ответственного за ее направление и действия, то она неизбежно подчиняется безответственным погонщикам. Да избавит нас Бог во всех делах наших от власти толпы и от безответственных погонщиков!
До сих пор у нас, как и везде, – положим, у нас больше, чем где-либо, – чинились хищения и злоупотребления всякого рода; но никогда дело не доходило до того, чтобы само преступление торжественно оправдывалось и освящалось. А теперь мы видим, что дело, по законам всех времен и стран преступное, чуть не возводится в правило. Закон, которым поддерживается нравственный порядок между людьми, фактически отменяется. Говорят о злоупотреблениях, а попробуйте заикнуться о необходимости дисциплины, без которой не может держаться никакое общество и правильно действовать никакая администрация, и вся шайка этих молодцов завопит: «Бюрократия, полицейские меры, аракчеевщина!».
* * *
Если прислушаться к ходячим толкам, то подумаешь, что мы задыхаемся от излишества правительственного действия и что правительство у нас все во всем. На деле же совершенно наоборот: именно то, чего нам недостает, и есть правительство.
Мы страдаем не полнокровием правительственным, а разве анемией и от того нервностью. Правда, у нас есть многочисленные правительственные места и лица; но выражают ли они собою правительство, то есть исполняют ли они обязанности правительства, действуют ли в том духе и тех интересах, которые правительство призвано блюсти и развивать, служат ли целям правительства, – это другой вопрос.
Если у нас есть повод на что жаловаться и сетовать, то, конечно, не на излишнюю ревность правительственных мест и лиц в исполнении своего долга, а разве на то, что они слишком эмансипировались от правительственного долга…
У нас сложилось мнение, будто прогресс и либерализм состоит не в улучшении, а в упразднении правительства. Сложилось мнение, будто правительство в существе своем есть темная сила, от которой надо избавляться если не вдруг, то постепенно. Мнение это овладело нашими интеллигентными и partant [следовательно (фр.)] правительственными сферами.
Под влиянием этой мысли агенты власти могут легко в своей совести оправдывать всякое свое небрежение и уклонение в деле службы. Правительственные лица у нас нередко озабочены не тем, чтобы действовать возможно лучшим образом с точки зрения правительства своей страны, а чтоб отпихивать его, будто зловредное чудище, как можно далее. Бывали (говорим бывали, чтобы не затронуть кого-либо в настоящем, и имен не называем: nomina sunt odiosa [об именах умолчим (лат.)]), – бывали администраторы на высоких ступенях государственной иерархии, которые думали возвысить свою фигуру ценой унижения правительства в своем лице…
И вот в самом деле правительство, аки темная сила, отступило по всей линии и скрылось из виду, хотя все правительственные посты заняты и число их не умалилось.
Посмотрим ближе. Вот один из великих интересов государства: образование избранного юношества, из которого должны выходить руководители, правители, наставники народа, его свет и разумение. Не требуется ли живая государственная функция при этом деле? Не должно ли правительство считать своею священною заботой ведение этого дела, так чтобы оно давало возможно лучшие результаты? Не следует ли ожидать сосредоточения на этом пункте всей энергии, всего разумения, какими только может располагать правительство в данный момент в данной стране?
Что же, однако, видим мы на деле? Правительственные учреждения, имеющие отношение к этому предмету, существуют, и все они что-то делают. Но приняты меры, чтобы высшее образование нашего юношества было по возможности эмансипировано от государства и отдано в полное распоряжение безответственным коллегиям, состоящим из неизвестных правительству чиновников.
Им переданы все полномочия правительства, а собственно правительственные учреждения служат только машиной, утверждающею постановления этих самовластных коллегий. Правительство упразднено в этом важном вопросе, но чуть ли еще не более считается оно упраздненным и в другом, великом, всеобъемлющем государственном деле, – деле правосудия, которое также передано плотно связанной сверху до низу, de facto самопополняющейся самодержавной корпорации, не просто независимой от параллельных властей, но мнящейся самодержавною, то есть независимой от верховной в государстве власти.
Нет человека, который не был бы заинтересован делом правосудия, и вот весь народ в самых жизненных интересах своих отдан в бесконтрольное заведывание корпорации, которая сама под суд отдает, сама судит, сама поверяет свои решения, сама толкует законы (и, стало быть, в некотором смысле законодательствует) и никому далее не отдает в своих действиях отчета.
* * *
Возьмем печать. Печать есть, без сомнения, общественная сила. Можно презирать ту или другую газету, но нельзя отрицать производимого ею действия. Лица, имеющие право обращаться к публике с печатным словом, обладают талисманом, благодаря которому в один и тот же миг десятки, сотни тысяч людей в разных концах обширной страны направляются на тот или другой предмет и настраиваются на тот или другой лад.
Присутствует ли правительство, в истинном смысле этого слова, при игре на этом общественном инструменте? Правительственные учреждения для надзора за печатью не только не уменьшились в числе, но увеличились. Сооружено громадное многоэтажное здание для этой цели, содержание которого стоит казне немалых денег: цензора, цензурные комитеты, главное управление печати, начальник над ним, наконец, министр.
Но можно ли, повторяем, сказать, что правительство присутствует при этой игре, именуемой печатью? Правительственные учреждения существуют; но правительство так же упразднило себя в деле печати, как и в других государственных интересах. Наглый обман, гнусное бесчинство могут систематически эксплуатировать публику и распространять ложь в беззащитных массах. Все это видят, и все склоняются пред этим злом как пред роковою необходимостью.
Правительственные учреждения, надзирающие за печатью, обнаруживали обыкновенно признаки жизни, когда печать, бывало, скажет что-нибудь некстати для их начальства, но ей предоставляется полная возможность оскорблять все права, нарушать все приличия, возбуждать дурные страсти, распространять систематический обман и завзятую ложь и служить орудием интриг, враждебных государству.
Если правительство не хочет во все это вступаться, так зачем же существуют все эти цензурные учреждения? Зачем требуется иметь правительственное разрешение на то, чтобы публично бесчинствовать и распространять ложь в народе? Цензурные учреждения, якобы надзирающие за печатью, придают санкцию этим злоупотреблениям, авторитет этим обманам и усиливают их действие. Отречение правительства от своих обязанностей как в этом случае, так и вообще, не снимает с него ответственности. Оно не может сказать: я не виновато, если учащееся в моих университетах юношество выходит не таким, каким желательно было бы видеть его: это дело коллегий, которым я сдало все мои полномочия, и если результаты плохи, то вина их,
