похода справой. «Без строгости нельзя, — говорил думный дьяк, — балует крапивное семя».
В Серпухове Борис распорядился воеводством над войском. В главной рати поставил Фёдора Мстиславского, в правой руке — Василия Шуйского, в левой — Ивана Голицына[58], в передовом полку — Дмитрия Шуйского[59], в сторожевом — Тимофея Трубецкого. Такого никто не ожидал. Родовитые приосанились:
— А что вошло в ум Борису-то? Понял, видать, на ком держава стоит. Первых выставил в главные. А?
— Понял, понял… Да оно и дураку ясно: без столбов и забор завалится.
Боярину честь слаще сладкого.
Василий Щелкалов, сидя над бумагой, покрутил носом. Хитрющий был дьяк, как бес. Всё понял. Борис заткнул рты, отдав знатнейшим высокие посты. Ещё и так подумал дьяк, глядя в слюдяное тусклое оконце: «Решил, наверное, пусть спесью наливаются. А он — царь и своё возьмёт».
Борис ещё больше удивил хитроумного Василия, объявив, что Земский собор бил ему челом предписать боярам и дворянству службу без мест. То всегда крик, шум, грызня и недовольство — выставлялись друг перед другом при назначениях людишки, а теперь воеводы спрашивали только, где им быть, и шли к своим знамёнам, не справляясь с разрядными книгами о службе отцов и дедов. Нечего было задираться, и многие споры и раздражения отпали. Большой остротой ума надо было обладать, чтобы вот так — разом — не врагов, но друзей приобрести и укрепить рать.
Дьяк, от которого никогда не слышали смеха, рассмеялся:
— Хе-хе-хе. — Словно проскрипело ржавое железо.
Писцы, хотя и не смели поднять глаза на всесильного, злого Василия, изумились тому крайне.
Василий, отперхав горлом, зыркнул на свою паству для порядка и вновь склонился над бумагой. Царёвы указы торопили.
Серпухов многое повидал, а такого не случалось. Улицы заполнило несметное многолюдство. Да ещё и люди какие — один знатнее и выше другого. Местным пришлось трудно. И хотя царь Борис перво-наперво распорядился обходиться с жителями милостиво, однако притеснение всё одно вышло. Да и как не быть притеснению? В том доме стал боярин, и в другом тоже боярин, здесь князь, и там князь. Куда деваться люду? Ютились в пристроечках, в баньках на задах, в лопухи подальше забивались. В сторонке-то от больших спокойнее. А в городе шум, гвалт, скачут конные, и все спешно, по царёву делу. Запустит такой по улице — только куриные перья в стороны да искры из-под копыт. Не остановить. Даже стаптывали иных, но жаловаться было некому.
В соборах теснота. Душно. Со стен по святым иконам ползёт влага. Давка что в славном храме Георгия и Дмитрия во Владычном монастыре, что в Покровской церкви в Высоцком монастыре. Многих выносили: спирало дыхание. Дьяконы голоса срывали на службах. Да что дьяконы! Беспокойство выпало всем. А конца шуму и суете не было видно. Идут войска на рысях — только топот и конское ржание, — проносятся казаки, пылят обозы. Труден ратный подвиг мирному народу. Не посидишь на лавке, орешков не пощёлкаешь. От сумятицы великой во всём городе у коров пропало молоко. А у тех, от кого ещё понемногу цедили, стало горьким, в рот не возьмёшь. О сне забывать стали. Когда царь Борис спал, никому не было ведомо. Так многое делалось. И свечи в царских оконцах горели по всем ночам.
В темноте по улицам стрельцы ходили с фонарями дозором, и голоса, голоса:
— Слу-у-шай! Слу-у-шай!
Ох, боязно! Ох, жутко!
Да к тому же разговоры вдруг по городу полетели:
— Татары, татары близко…
— Пыль, видели казаки, в степи стоит столбом…
— Несметная, говорят, идёт орда. Ой, батюшки! Ой, что будет!
От таких разговоров в подпол только и залезть. Да многие и рыли норы поглубже да похитрее. Одно оставалось: царь оборонит. К Борису тянули руки:
— Надёжа, надёжа…
Колокола в Серпухове, не смолкая, звонили все дни. Медные голоса молили:
— Победу! Победу! Победу!
Свечи пудами жгли в церквах. Монахи разбивали лбы в молитвах.
Из Серпухова царём к начальникам степных крепостей были посланы гонцы с милостивым словом, и гонцам велено было спросить о здравии воевод, сотников, детей боярских, стрельцов и казаков. То была великая честь. Борис писал: «Я стою на берегу Оки и смотрю на степи. Где явится неприятель, там и меня увидите».
Подняли на ноги Тулу, Оскол, Ливны, Елец, Курск, Воронеж. Но царю и это показалось малым. Он потребовал карты лесных засек в местах, способных для вражьего обхода. Карты принесли. Царь сидел при открытых окнах — жара была нестерпимой, — без воинского убранства, в вольно расстёгнутом на груди черевчатом кафтане малого наряда. Нетерпелив был и, заметили, плечиком стал подёргивать, выказывая раздражение.
Карты расстелили на столе. Борис подался вперёд и низко нагнулся над хитро и красочно изукрашенными листами. Тёмные глаза царя сощурились. Борис пальцем повёл от Перемышля на Лихвин, Белев, Тулу, Боровск, Рязань. Спрашивал:
— А тут как устроено? Здесь всё ли сделано?
Отвечал Василий Щелкалов. Дьяк поспевал везде.
Царь слушал внимательно.
Дьяк из-за царёва локтя показал по карте всё, о чём спросил Борис. Пояснял пространно, но дельно, лишних слов не употребляя. Думные и начальственные над ратью, помалкивая до времени, дышали друг другу в затылки.
Борис откинулся на спинку походного стульчика, задумался. В глазах промелькнуло сомнение. Бояре придвинулись к царю. Борис раздельно сказал:
— Напомнить хочу ратный подвиг великого князя московского Дмитрия Ивановича, названного Донским. На реке Воже сей муж славный впервые татар сокрушил и лагерь их полонил.
— То истина, — поклонился Василий Щелкалов, скосив стеклянные, налитые усталой влагой глаза на царя.
— На реке! — с особым ударением повторил Борис и ткнул пальцем в карту. — Вот Ока… На её берегах может быть опасность главная русской рати. — Помолчал и сказал с ещё большей твёрдостью: — А может быть немалый залог победы.
Никто не проронил ни слова.
Царь продолжил:
— Повелеваю поставить здесь главную рать и. особых же воевод послать с мордвою и стрельцами, потому как буде здесь татарин наступать — дать ему отпор сокрушительный по примеру предка нашего, великого князя Донского.
«Эка куда хватил, — опустив глаза и отворотя надменное лицо, подумал князь Мстиславский, — славы Донского неймётся». Но ничего не сказал. Всем было понятно: Борис углядел правильно слабое место. Зима была холодная, морозы землю высушили, а по весне снега, почитай, не выпало, и Ока стояла вполводы. Перейти её конницей было нетрудно.
Указ царёв тут же составили и назначили воевод. Никто не смел перечить царю.
На совет начальственных над ратью людей Борис собирал только ввечеру. А поутру, чуть свет, садился на борзого коня и ехал к полкам. Каждый день. И каждый день царь пировал с полками
