воды и, сделав глубокий вдох, вылил ее себе на шею. Еще какое-то время мокрыми руками обтирал торс, доставая до самых лопаток. И только после этих нехитрых процедур, подготовивших организм к температурному контрасту, снова набрал полную кружку студеной воды и небольшими глотками выпил ее до последней капли.
«Да возблагодарит Всевышний того, кто так бережно ухаживает за этим родником! – воскликнул он вслух. – Да сочтется влага сия милостыней за землю чеченскую и за людей, населяющих ее, страдающих в смуте последних лет… и да утолит она жажду всякого живого существа!»
Немного постояв в задумчивости, Алхаст присел на скамейку чуть поодаль от источника.
– Мир и Божье благословение тебе, к,онах! – услышал он за спиной.
Молодой человек проворно встал и обернулся на голос.
Он увидел старца с аккуратно подстриженной белой бородой и старым изношенным бурдюком в руках.
– Мир и вам, дедушка, и да будет этот день добрым для вас! – ответил Алхаст на приветствие. – Присядьте на скамейку и дайте мне ваш бурдюк, я наполню его.
Передав бурдюк, старец присел на краешек скамейки, оставляя место и для молодого человека.
– Подай-ка мне воды, юноша. Какое-то необычно жаркое в этом году лето.
Алхаст наполнил кружку и протянул ее.
– Вы сначала руки и лицо смочите, а то горло прихватит, вода прямо ледяная.
– Не беспокойся, привык я к ней, мое горло уже ничем не проймешь.
Старец тщательно, несколько раз, прополоскал рот и сделал маленький глоточек. Поставил кружку с оставшейся водой на скамейку рядом с собой и обратился к Алхасту:
– Кажется, я тебя не знаю… За те три года, что коротаю здесь весенние и летние дни, ты ни разу не попадался мне на глаза.
– Последние годы я жил в городе, потому и не удавалось бывать здесь. Но когда-то, – улыбнулся Алхаст, – можно сказать, жил на этой поляне вместе с овцами и козами, как английский моряк на необитаемом острове… Кажется, у вас здесь пасека. Еще с холма, когда подходил сюда, я заметил улья на северной окраине Чухажийлане.
– Да, у меня небольшая пасека. Здесь удобно, много медоносных трав и деревьев. И все рядом. Из аула пчелам летать к лесу и лугам далеко, им приходится весь сбор расходовать на перелет. Да и тихо здесь, юноша, тихо и спокойно, а шум и людская суета не для моих лет.
Алхаст старательно промыл и прополоснул бурдюк, чтобы немного остудить его, и наполнил до самого горлышка.
– Отдохну здесь немного, если ты не против разделить со стариком свое уединение, – улыбнулся старец. – Запарился я совсем на солнцепеке, а тут, у родника, всегда прохладно. Лучшего места для отдыха и быть не может. Хвала Всевышнему за такую заботу о нас.
Алхаст любил стариков, обожал их общество. В них чувствовалась какая-то волнующая, притягивающая тайна. Слова у них бывали величественно-степенными, а мысли – какими-то загадочными. Именно такой, величественной и степенной, и должна была быть мудрость в представлении Алхаста. И хотя жизнь и, разумеется, молодость в свое время и играли их страстями, с годами этим бесноватым озорникам пришлось уступить седой мудрости, которая снисходительно и с добродушной иронией взирала на шаловливую юность.
Старец расстелил на траве изношенную фуфайку и прилег.
Алхаст присел на скамейку. Взгляд его задержался на пасечнике, который, кажется, собирался вздремнуть в прохладе густой тени. В каждом старике, знакомом или незнакомом, Алхаст замечал… нет, скорее чувствовал, что-то от Абу. Иногда даже казалось, что все они и есть один Абу, только в разных лицах. И сейчас, наблюдая за стариком, он пытался найти в его образе отцовские черты.
Голова его была гладко выбрита, обнажая и без того оттопыренные большие уши. Потрепанная тюбетейка, прикрывавшая только самое темя, когда он подходил к роднику, сейчас была надвинута на лоб, чтобы защитить глаза от яркого света дня. Глубокие морщины, словно пропаханные плугом межевые борозды, начинались где-то за ушами и, прорезая всю ширину высокого лба, соединялись над переносицей. Оттуда же, словно многочисленные горные ручейки, стекающие в ущелье, устремлялись вниз, только мимоходом задевая глазницы. Видимо, не одну тысячу раз хмурился этот лоб. То ли от непреходящей печали – ведь он был из того несчастного поколения, которое пережило страшную войну и не менее страшную ссылку, – то ли от бесконечных переживаний и волнений, из которых, собственно, и состоит человеческая жизнь. Свидетельства тому ясно читались на небольшом узловатом бугорке, ровно в том самом месте, где соединялись густые седые брови. Закрытые глаза, лишь немного прикрытые выцветшей тюбетейкой, даже для такого древнего старика казались чересчур впалыми – это была печать, которую лихие времена и жестокая судьба оставляют на лице каждого, кто доживает до преклонных лет. Печать, которую может стереть только непреклонная смерть…
Ухоженная белая борода делала лицо старца приятным и каким-то… родным, что ли. Тоненькие, тщательно подстриженные усы все время двигались – старик беспрестанно нашептывал молитвы. Какую бы пищу он ни подносил ко рту, она не коснулась бы его усов. Алхаст знал, что таково требование религии, да и личной гигиены тоже. Старец, вероятно, был из тех, кто строго следовал этим нормам. Острый, высокий кадык его далеко выделялся над иссохшим горлом, будто прилепленный кем-то снаружи. И рубаха, и подвязанные вместо ремня гашником шаровары были ветхими, истертыми. Но нигде на них Алхаст не заметил следов неопрятности, не говоря уже о грязи. Ни пятнышка, ни пылинки. И мягкие ичиги на ногах блестели, будто только что обильно смазанные овечьим жиром.
Старец свернул четки, которые он ни на минуту не переставал перебирать длинными пальцами, протер их, по устоявшейся привычке всех стариков, спрятал в карман рубахи и тяжело встал, упираясь рукой о землю. Протянул руку к стоявшей рядом кружке.
– Теперь можно и напиться.
С этими слова в несколько глотков допил остававшуюся воду.
– Благодарю Тебя, Всевышний, за Твою заботу о нас. Ты кормишь и поишь всякую тварь земную, невзирая на наши бесконечные грехи. Хвала Тебе, Милосердный Господь наш! Во всем и на всяком Твоя воля и Твоя милость! Хвала Тебе!
После этих возвышенных слов, произнесенных неторопливо и с глубоким пиететом, старец обернулся к Алхасту.
– Как зовут тебя, юноша?
– Алхаст, – ответил молодой человек.
– Ну да, ну да… Красивое имя, красивое. Да-да, древнее, очень древнее чеченское имя. Нынче люди не дают детям такие имена… Да… Нынче люди избегают своего, родного, в неисчислимых бедах сохраненного нашими отцами в каждодневной заботе о нас, своих потомках. Да, избегают своего. Плохо это, ох как плохо… – как бы самому себе сказал старец. – Чей ты?
