Откуда?
– Я сын Юсупан Абу из нижнего аула. Не знаю, доводилось ли вам встречаться, но слышать о нем вполне могли. Несколько лет назад…
– Что! – воскликнул тот. – Сын Абу? Юсупан Абу? В самом деле? Я не ослышался?!
– Нет, вы не ослышались, – удивился Алхаст реакции старца. – Вы знали его?
– Сын Абу… Как же это прекрасно, что ты встретился мне! Ну-ка, подойди ко мне, обнимемся, – старик поднял руку, как бы подзывая под нее молодого человека. Алхаст обнял старца и нырнул под эту слабую, натруженную конечность, еле заметным движением чуть пригнув спину. – Конечно же, я знал Абу, будь ты счастлив, конечно же, я знал твоего отца. И Абу знал, и деда твоего Юсупа. Это, скажу я тебе, были люди, настоящие люди! В них было величие! Да смилостивится Всевышний над их чистыми душами! И да смилостивится Он и над нами, недостойными… Ты который из его сыновей, кажется, вас было несколько братьев?
– Я младший, четвертый. Двое живут здесь, в ауле, еще один обосновался в городе. Ну и я – ни там, ни здесь… Прошу меня простить… если бы видел вас где-нибудь, думаю, запомнил бы… хотя хорошей памятью на лица никогда не мог похвастаться. И все же, я вас раньше никогда не видел.
– Ладно-ладно, не пытайся вспомнить, ты меня не видел и уж, конечно, не можешь знать. – Он снова присел на скамейку. – Между мной и твоим отцом была давняя и близкая дружба. Твой отец, юноша, был к,онахом, истинным к,онахом! Его смерть стала страшным ударом для всего народа, для всего Нохчийчё, а может и не только!.. Это был удар, который может осознать только тот, кто знал настоящего Абу. Даже вы, его дети, не знали, кто был ваш отец на самом деле. А я знал, потому и великую утрату осознаю только я… Да, Алхаст, вы потеряли отца – я понимаю этот твой взгляд. Горе. Конечно, горе… Но я имел ввиду потерю другого Абу… – Старец замолчал, но тут же опять заговорил с непонятным еще Алхасту воодушевлением. – Ну, ты посмотри, а! Сын Абу! – продолжал он рассматривать молодого человека. – Нет, пути Господни поистине неисповедимы, разве наша встреча не еще одно доказательство этому! О, Господь мой, как же Ты мудр! Ты властвуешь над временем и событиями! Ты ничего не забываешь, мой Господь, все подчиняешь порядку. Хвала Тебе!
Старец встал, как показалось Алхасту, с некоторой даже торжественностью в этом обычном действии.
– Меня зовут Овта. Приходи вечером ко мне на пасеку, медку попробуешь, чай из трав заварю… Мне надо многое тебе сказать.
– Спасибо вам, Овта, за приглашение. Но, может, в другой раз? Мне и самому хочется знать об отце как можно больше…
– Конечно… конечно, мне есть что рассказать о нем.
– Я обещал брату вернуться сегодня пораньше, на вечер он пригласил людей, мавлид у него будет.
– Нет, Алхаст, нет, – как-то неестественно резко замотал головой Овта. – Нельзя, нет времени… Нельзя… Не могу я откладывать на потом. Теперь уже не могу, не случайно же Всевышний пожелал, чтобы мы встретились именно сегодня! Хотя… – старик вдруг запнулся. – Хотя… иди, обещание надо выполнять, даже если оно дано врагу, а тут брат… Сегодня можешь побыть дома, но завтра жду, приходи обязательно. И домашних предупреди, что останешься у меня на ночь, чтобы не беспокоились зря… Смотри, Алхаст, обязательно приходи, – добавил он с какой-то мистической настойчивостью. – Я должен, непременно должен многое поведать тебе… ну и ты мне тоже… тоже должен рассказать о себе. Тот ли ты, кого я ждал? Тот ли ты, кого я должен был встретить? Да-да, ты должен ответить на мои вопросы… – Хорошо, очень хорошо, что ты мне встретился, – продолжал приговаривать Овта. – События снова возвращаются в привычное русло, что предписано, должно исполниться… Ну ладно, Алхаст, пойду я.
Старец ухватился за бурдюк с водой.
– Я понесу бурдюк, – подскочил Алхаст. – Он, должно быть, достаточно тяжел для вас.
– Нет-нет, не надо, да и не тяжелый он вовсе… Ну ты посмотри, а! Сын Абу, младший из четверых, – продолжал он приговаривать. – Мой Господь, Ты не перестаешь удивлять и восхищать меня!
Овта еще долго смотрел на Алхаста проницательным взглядом, будто пытаясь прочитать что-то на его озадаченном лице. Медленно качал головой, тихо нашептывал что-то, все больше и больше удивляя молодого человека, и так уже выше всякой меры заинтригованного его словами и поведением.
Наконец, старец поправил на плече бурдюк, взял в свободную руку четки и поплелся в сторону пасеки.
Алхаст долго смотрел вслед уходящему старцу. Тот шел медленно, мелкими шажками, то и дело поправляя на плече ношу, достаточно тяжелую для его ослабших мышц. Тюбетейка опять сползла на самое темя. Рубаха и шаровары, свободно свисающие на исхудавшем теле, болтались на легком ветерку, словно подвешенные на тонкую жердь.
«Эх, Овта-Овта, не здесь твое место, не в заботах об ульях и пчелиных семьях должны проходить твои старческие дни. Только непосвященному работа пасечника кажется легкой и приятной, на самом деле это довольно тяжелый труд, особенно для такого, как ты. Тебе бы сидеть у уютного очага, на мягкой овчине, расстеленной на широких деревянных нарах, перебирая свои четки и ведя мудрые беседы с гостями, – подумалось Алхасту. – Нет в тебе сил возиться с таким хозяйством. Это же ясно видно по одной твоей походке. Наверное, не можешь ты себе позволить такой роскоши… Обстоятельства… Свои обстоятельства… У каждого свои обстоятельства… Да, жизнь, ты такая… и такая тоже…»
До того, как Алхаст покинул родник, сюда заявился еще один человек. Не пришел, а именно – заявился.
Он был в черном длинном плаще, в плотно надвинутой, словно лютой зимой, лохматой папахе на голове. Ноги были обуты в матерчатые ботинки без каблуков поверх белых шерстяных носков. В такую жару психически здоровый человек вряд ли стал бы так наряжаться. Наконечник длинного, по самое плечо, посоха был обмотан многочисленными разноцветными лентами, концы которых свисали вокруг посоха. Естественно, преобладал зеленый цвет, хотя выделялись и красные ленты. Были синяя, бордовая, желтая, белая ленты, еще пара выцветших тряпок, первоначальный цвет которых не смог бы определить, пожалуй, и сам хозяин этого маскарадного, как определил его про себя Алхаст, костюма.
Чистые и правильные черты лица незнакомца уродовала неухоженная борода. Было видно, что ни ножницы, ни расческа к этой растительности не подходили и близко, и потому жесткие волосы расходились во все стороны, без намека на согласие. Это бунтарство на лице молодого человека не вызывало чувство отвращения, но какое-то
