Брейгель молча пожал плечами.
– Кофе! Крепкий! И яичницу с беконом! Из трех, нет, из четырех яиц! – скомандовал испуганно глядящей на него официантке Орсон, еще раз хлопнул ладонью по стойке и, гордо вскинув голову, направился к столу.
– Все в порядке, Док? – спросил Брейгель.
– Все просто замечательно! – Орсон уселся за стол рядом с Камохиным, глянул на экран планшета и, улыбнувшись, спросил: – Ну, и чем вы тут занимаетесь?
– Док, – подавшись вперед, Брейгель заглянул Орсону в глаза. – Скажи, только честно, ты счастлив или пьян?
– Дружище! – Орсон тоже наклонился вперед, чтобы положить руку фламандцу на плечо. – Я ни разу в жизни не был пьян! Во всяком случае, настолько, чтобы кто-то обратил на это внимание.
– Так, хорошо. Это я буду иметь в виду. Тогда, позволь узнать, с чем связана твоя чрезмерная веселость?
– Как это с чем? – Орсон в изумлении откинулся на спинку стула. – Жизнь прекрасна и замечательна!
Он широко раскинул руки в стороны. И едва не выбил поднос из рук подошедшей к столику официантки.
– Осторожнее! – недовольно воскликнула та.
– Простите, дорогая, – в знак искренности своих извинений, Орсон прижал руку к груди.
– Я вам не дорогая, – осадила его официантка. – Так что нечего тут руками махать.
Орсон понял, что в данной ситуации лучше промолчать. И так и сделал.
– Ваша яичница, – официантка поставила на стол перед Орсоном большую тарелку с яичницей-глазуньей, посыпанной сверху мелко нарубленной зеленью.
Выглядела яичница, следует признать, весьма аппетитно. Настолько, что Камохин подумал, а не заказать ли и себе такую же. Но биолог посмотрел на то, что ему подали, и недовольно скривился.
– Это – что?
– Яичница.
– Я просил с беконом.
– А это с чем?
– С зеленью.
– И с беконом.
– Я не вижу бекона!
– Док, успокойся. – Камохин взял Орсона за локоть. – Бекон – внутри. – Как это – внутри?
– Это русский вариант. Бекон сначала мелко режут, затем высыпают на сковороду, слегка обжаривают и заливают яйцами.
– Только не бекон, а сало, – уточнил Брейгель.
– Смотря, что есть под рукой, – не стал спорить Камохин.
Орсон взял вилку, ковырнул ею яичницу и подцепил на зубчик небольшой кубик не то сала, не то ветчины. Но уж точно не бекона.
– Ну, что я тебе говорил? – Камохин успокаивающе похлопал биолога по руке. – Попробуй, это вкусно.
Вилкой, зажатой в руке, Орсон изобразил некий таинственный знак, который можно было расшифровать примерно так: «Что поделаешь, если уж попал в страну, где не умеют обращаться с яйцами и беконом, придется есть, что дают».
– Все в порядке? – спросила официантка.
– Вы так полагаете? – Орсон воткнул вилку в середину желтка.
Жидкое содержимое начало медленно растекаться по белому, присыпанному зеленым спекшемуся полю. Как лава из трещины в земной коре на первозданной, еще безжизненной планете, сотрясаемой и ломаемой природными катаклизмами, чей облик был еще не определен, а потому и слово география не имело никакого смысла.
– Ваше кофе. Черное, как и заказывали.
Орсон замер с вилкой в руке, занесенной над следующим желтком.
– Что вы сказали?
Он смотрел на чашку, наполненную свежесваренным кофе, так, будто видел ее дно. И то, что там лежит.
– Что снова не так? – кулаком уперлась в бок официантка.
– Я попросил вас повторить то, что вы сказали.
Биолог медленно перевел взгляд на возвышавшуюся над ним дородную, краснощекую девицу. Именно так, в представлении западного обывателя, выглядит среднестатистическая русская красавица.
– Когда? – оттопырила губу официантка.
– Когда поставили чашку на стол.
– Вот ваше кофе. Что не так?
– Простите, – Орсон посмотрел на бейджик, прицепленный к лямочке белоснежного фартука. – Валентина – так вас зовут?
– Ну, Валентина, и что?
– Простите, Валентина, вы русская?
– А что?
– Я просто задал вопрос. Вы можете на него ответить?
– Ну, русская.
– Так почему же вы говорите «черное кофе»?
– А что?
– Я не являюсь носителем русского языка и русской культуры, но, тем не менее, знаю, что следует говорить «черный кофе». Понимаете? Слово «кофе» мужского рода.
– А что, от того, что я скажу «черное кофе», оно в чай превратится?
– Нет, конечно… – биолог растерянно улыбнулся. – Но существуют же языковые нормы. Вы ведь не говорите… – взгляд его скользнул по столу. – Вы ведь не говорите «белый яичниц».
– Не хочу, поэтому и не говорю.
– Вы полагаете, что все зависит лишь от вашего желания?
Валентина поджала левый угол рта, так что лицо ее болезненно перекосилось.
– Вы что, не хотите кофе?
– Да нет, хочу, – сказал Орсон. И задумался, а в самом деле, хочет ли он это самое черное кофе? – Я просто не понимаю, почему вы настойчиво упорствуете в своем заблуждении?
– Да потому, что мой прежний шеф все время говорил: «Валюша! Завари-ка мне кофею! Да чтобы черного, как кубинский негр!»
– И кем же был ваш прежний шеф? Начальником овощной базы?
– Депутатом государственной думы Российской Федерации! – гордо возвестила официантка. – И, между прочим, действительным членом комитета по защите русской культуры! Надо полагать, он-то, господин английский профессор, лучше вашего знал, какого рода кофе!
Сказав это, Валентина взяла поднос под мышку и, чеканя победный шаг, с гордым видом удалилась за стойку.
От былой веселости Орсона не осталось и следа. Он уныло взирал на яичницу с кофе и не знал, что со всем этим делать?
– Ты ешь яичницу, Док, – решил приободрить его Камохин. – Она на самом деле вкусная.
Орсон ковырнул яичницу вилкой.
– Я забыл у нее спросить, от кого они защищали русскую культуру?
– Думаю, это не главный вопрос нашей сегодняшней викторины, – улыбнулся Брейгель. – В конце концов, кому какая разница, чем они там у себя в комитете занимались?
Орсон поднял на фламандца взгляд, настолько унылый, что лицо вечно улыбающегося Брейгеля вытянулось и перекосилось. Как будто он раскусил кислую сливу.
– Иногда мне кажется, что именно в этом и кроется причина, – произнес англичанин голосом ветхозаветного пророка.
Брейгель нервно сглотнул.
– Причина чего?
– Того, что сейчас происходит. – Орсон подцепил на вилку кусок яичницы и отправил его в рот.
– Ты говоришь о Сезоне Катастроф? – уточнил Камохин.
– Ну конечно, – кивнул Орсон. И снова подцепил на вилку кусочек яичницы. – А ты знаешь, действительно вкусно.
– Так в чем причина-то? – заерзал от нетерпения Брейгель.
– В том, что одни из нас играли в странные, дурацкие игры, не думая о том, к чему это может привести. А другие в это время делали вид, что им нет до этого никакого дела. Теперь же мы почему-то удивляемся тому, что все вокруг рушится. А что тут странного? – Орсон пожал плечами и снова принялся за яичницу. – Все так и должно было закончиться. Не библейским апокалипсисом, а катастрофой в мозгах, – биолог положил вилку и пальцами обеих рук – Бум! – изобразил взрыв. – Наши мозги разлетелись вдребезги. А мы думаем, что это рушится мир вокруг нас.
– Интересная теория, – с видом чрезвычайно серьезным кивнул Брейгель.
– Я бы сказал, своеобразная, – внес небольшую коррективу Камохин.
– Вы действительно так думаете? – посмотрел удивленно сначала на одного, затем на другого Орсон.
– Нет, – качнул головой Камохин.
– Нет, – улыбнулся Брейгель.
– Очень хорошо. – Орсон взял в руку вилку. – А то я, уж было, подумал… – Не закончив фразу, он улыбнулся, махнул вилкой и подцепил очередной кусок яичницы. – Нет, в самом деле, вкусно!
– Док, ты шел к нам с какими-то новостями, – напомнил Камохин.
– Угу, – кивнул Орсон и сделал пару глотков кофе. – Кофе, надо сказать, тоже совсем неплох. Не смотря на то, что он здесь среднего рода.
– Я думал, англичане пьют только чай.
– Я заказал кофе, потому что абсолютно уверен в том, что чай здесь точно готовить не умеют. Готов поспорить, его здесь заваривают в пакетиках!
– Ну, лично я не вижу в этом преступления.
– Заваривать чай в пакетиках – это все равно, что говорить «черное кофе»! – Англичанин возмущенно стукнул вилкой по краю тарелки. – Все это в совокупности и привело нас к катастрофе!
– Док, мы, вроде, сошлись во мнении, что причина катастрофы вовсе не в этом.
– А я не о той катастрофе, которая там, – Орсон махнул вилкой куда-то в сторону. – Я о той, которая здесь! – Он поднес кончики зубьев вилки к виску.
Брейгель насупил брови и погладил переносицу.
– Я что-то запутался. О чем мы вообще говорим?
– О том, что происходят одновременно две катастрофы. – Орсон вилкой разделил оставшуюся на тарелке яичницу надвое. – Первая, условно говоря, природная катастрофа. Та, которую Осипов называет закономерным этапом эволюции вселенной, – биолог съел кусок яичницы и запил ее кофе. – Хотя, должен заметить, я сильно сомневаюсь в естественной природе этого явления. Однако речь сейчас не о том, – он сложил пополам и насадил на вилку последний остававшийся в тарелке кусок яичницы. – Вторая катастрофа происходит одновременно с первой, но она не так заметна. Вернее, ее проявления настолько явны, что их просто невозможно пропустить. Однако большинство наблюдателей предпочитают не называть это катастрофой. Вместо этого используются различные красивые, наукоемкие и абсолютно не передающие суть дела эвфемизмы. Изменение национального менталитета, расслоение общественных интересов, преломление культурного дискурса, перераспределение акцентов – все, что угодно, только не катастрофа, – англичанин сунул в рот наколотый на вилку кусок яичницы. – Но, когда слово «культура» уже не воспринимается без каких-либо приставок – анти, поп, контр, арт, – по-моему, это и есть самая настоящая катастрофа. «Черное кофе» – это катастрофа. Леди Гага – катастрофа. Писатель-таксидермист Федор Беликин – катастрофа. Преподавание в школах основ религии – катастрофа. Отрицание теории Дарвина – катастрофа. Это все такие же аномальные зоны, как те, в которых мы не так давно побывали. А может быть, и пострашнее. И несть им числа!
