Пока сотрудники Эрмитажа работали день и ночь, город вокруг них уже начинал рушиться. В сентябре 1941 года немецкие войска замкнули кольцо вокруг Ленинграда, и в загородных дворцах расположились их командные пункты. Пути продовольственного снабжения были отрезаны, а городские склады с мукой и сахаром сгорели после бомбардировок немецкой авиации. Поначалу работники пекарен поднимали полы, чтобы собрать из-под них всю муку, скопившуюся там в сытые времена, но когда кончились и эти крохи, ежемесячно от голода стали умирать десятки тысяч ленинградцев11. Немногие городские интеллектуалы, которые пережили Великий террор, объедали клей с корешков своих книжных собраний. Простые рабочие варили кожаные ремни. Отчаявшиеся ленинградцы отправлялись к спекулянтам на Сенной рынок, чтобы обменять обручальные кольца на кусок хлеба или загадочные мясные пирожки, которые, по слухам, делались из человечины. Более миллиона человек умерли за девятьсот дней блокады12. Ленинград стал крупнейшим в истории человечества городом, когда-либо полностью блокированным противником13.
Когда фашистская блокада отрезала Ленинград от Москвы и остального Советского Союза, ленинградцы стали называть оставшуюся за пределами кольца Россию «материком»14. Метафорически Ленинград всегда был островом у побережья России, неукротимым городом с независимым образом мысли. Теперь война сделала его островом в буквальном смысле, оторвав от остальной страны. В 1941 году в годовщину Октябрьской революции произошло немыслимое в сталинской России событие: на проспекте Стачек, рядом с национализированным Путиловским заводом, который после убийства партийного вождя был переименован в Кировский, вспыхнули протесты. Собравшиеся там рабочие и студенты изолированного города смело призвали к свержению большевистского режима. Советские войска получили приказ стрелять в демонстрантов, но отказались подчиниться. Ситуация разрешилась, только когда нацистский снаряд упал в непосредственной близости от толпы и она рассеялась сама по себе.
Хотя сталинская тайная полиция никогда полностью не утрачивала контроль над осажденным мегаполисом, второй по величине город советского государства оказался шокирующе близко к состоянию вольной Ленинградской республики. Коммунистическое руководство города вызывало в народе презрение. В то время как норма выдачи хлеба по карточкам сократилась до 125 граммов в день15, в столовой Смольного соблюдали только одно правило военного времени: добавки мяса не даем. Сам Смольный был немедленно закомуфлирован от налетов немецкой авиации, в то время как прославленные памятники имперского города, в том числе Исаакиевский собор и Адмиралтейство, месяцами стояли без маскировки. Многим казалось, что городские власти совсем не против того, чтобы исторический центр исчез с лица земли.
По сей день масса петербуржцев полагает, что даже в 1943 году, когда в ходе войны наступил очевидный перелом, Сталин не торопился отбрасывать нацистов от Ленинграда, чтобы ненавидимый им город был как можно сильнее обескровлен. Безо всяких догадок можно утверждать, что Ленинград, население которого из-за голода и эвакуации сократилось с трех миллионов до одного16, был восстановлен последним из всех крупных советских городов, оказавшихся в зоне военных действий. Память о внезапном нападении, массовом голоде и нелояльности к режиму во время блокады не соответствовала официальному сталинскому мифу о «городе-герое», доблестно бросившем вызов фашистам. Неудобной была и правда о том, что отчаянная борьба ленинградцев за выживание была борьбой за их город, а не за страну. Первый директор Музея обороны Ленинграда, открывшегося всего через три месяца после освобождения, чтобы увековечить память о жертвах блокады, был приговорен к расстрелу (позже замененному 25-летним сроком), а сам музей был закрыт вплоть до эпохи Горбачева. Даже официальный Монумент героическим защитникам Ленинграда был сооружен неподалеку от Дома Советов только в 1970-х годах.
После Великой Отечественной войны, правление Сталина стало еще более великодержавным и националистическим, а ранние устремления большевиков к общечеловеческому прогрессу – устремления, зародившиеся в городе на Неве, – были преданы полному забвению. В 1943 году Сталин лишил взывавший к всемирной пролетарской солидарности «Интернационал» статуса государственного гимна СССР, заменив его ура-патриотическим сочинением, в тексте которого звучала его собственная фамилия. После войны Международный проспект, главная артерия альтернативного центра Ленинграда, был переименован в честь великого вождя. А жертвы его последней параноидальной чистки отправлялись в Сибирь или на тот свет заклейменные новым эпитетом – «космополит». Уважение к общемировым ценностям, которое всегда определяло дух города, стало основанием для расправы.
После смерти Сталина в 1953 году советский режим заметно смягчился, однако Ленинград так и остался на вторых ролях. Как во времена царской реакции, величайшие таланты города, вроде композитора Дмитрия Шостаковича и поэта Анны Ахматовой, находили возможности для самовыражения в искусстве, а не в политике, отодвигая границы дозволенного настолько далеко, насколько это было возможно. Одаренные люди часто выбирали самую черную работу, где никого не заставляли вступать в партию и по крайней мере можно было думать о чем хочешь. Одним из самых желанных мест стала несложная работа по наблюдению за общегородской системой парового отопления Ленинграда. Пока система функционировала нормально, человек мог писать музыку или сочинять стихи хоть весь рабочий день. Однако жизнь в условиях экономической стагнации и интеллектуального удушья советской системы была довольно мрачной. Из серых блочных высоток, построенных на окраинах города, люди добирались к своим застывшим в бюрократическом оцепенении рабочим местам на роскошном метро, которое открылось в 1955 году и чьи мраморные станции, «дворцы для народа», предвещали щедрое коммунистическое будущее, в которое уже никто не верил.
Альтернативу этому будущему ленинградцы, как обычно, нашли на Западе. Оправившись от драконовских мер 1949 года, когда в СССР были конфискованы все саксофоны, город стал крупным центром джазовой музыки. Интерес к рок-н-роллу пережил проклятья нового советского лидера Никиты Хрущева, который называл его «дерьмом собачьим»17. Бум рок-н-ролла подогревался европейскими туристами с финских круизных лайнеров, которые с радостью меняли свежие виниловые пластинки на водку. В ширящейся среде ленинградского художественного андеграунда слово «петербуржец» – то есть светский эстет и интеллектуал – стало одной из форм не-советской идентичности. Знаменательно, что одна из первых панк-групп города еще в начале 1970-х взяла себе в качестве названия первоначальное имя города: «Санкт-Петербург». Озадаченные партийные функционеры обвинили панк-рокеров в монархизме.
Положительным результатом снижения статуса города в советское время стало сохранение его исторического центра. Потрепанный войной и изрядно запущенный, Ленинград остался одним из самых красивых городов в мире. После блокады ленинградцев начали официально превозносить как «героических защитников города», а сами они, пережив нападки и Москвы, и Берлина, стали самыми пламенными в мире защитниками архитектурного наследия. К концу советской эпохи местное отделение Всесоюзного общества охраны памятников истории и культуры было с большим отрывом самым многочисленным во всей стране18. Оборонительная тактика была для Ленинграда единственным способом выжить. Но пока город занимался сохранением прошлого, а не строительством будущего, его вечная мечта о преображении России по собственному образу и подобию ждала своего часа в глубоком забытьи.
II. Темные годы: Шанхай, 1937–1989
Летом 1937 года милитаристская Япония напала на Китай, намереваясь подчинить себе обширные части Азии. Осенью того же года японцы вторглись в китайские районы Шанхая и город захлестнула волна кровавых столкновений. В боях погибли около 100 тысяч китайцев, многие – в рукопашных схватках19.
Однако для западных жителей иностранных поселений мало что изменилось. Ключ к успеху шанхайских концессий всегда был в том, что они оставались островком стабильности в море хаоса. Поскольку их государства были в мире с Японией, британцы, французы и американцы чувствовали себя безопасно в самом оке тайфуна. Весело проведя вечер в городе, шанхайландцы в смокингах и вечерних платьях поднимались на крыши промышленных складов и наблюдали за боями, кипящими в километре от них, как будто это был фейерверк.
Как это всегда случалось во времена нестабильности, поток китайских беженцев захлестнул иностранные концессии, увеличивая численность населения и стимулируя экономический рост. Похожим образом на пользу городу шли и тучи, сгущавшиеся над Европой. В конце 1930-х годов 25 тысяч немецких и австрийских евреев, лишенных гражданства нацистским режимом, осели в Шанхае – единственном городе мира, для въезда в который не требовалось ни паспорта, ни визы20. И хотя поначалу они были обузой для города – сэр Виктор Сассун даже превратил пустующие офисы и квартиры в своем Эмбэнкмент-билдинг на набережной Сучжоу в агентство по оказанию помощи находившимся в отчаянном положении единоверцам – приток такого количества профессионалов и предпринимателей с хорошим западным образованием в скором времени обернулся благом для местной экономики. Парадоксальным образом, эти еврейские беженцы, которым их правительство заявило, что они не были и никогда не смогут стать немцами, привезли с собой германскую культуру, усилив центрально-европейскую ноту в многонациональной полифонии Шанхая. Вскоре вдоль проспектов иностранных концессий стали открываться венские кафе, а кабаре, закрытые нацистами как слишком декадентские и упаднические для фашистского Берлина, мгновенно нашли себе место в городе, где эпитеты «декадентский» и «упаднический» считались высокой оценкой. За развлекательную программу в клубе отеля Cathay теперь отвечал Фреди Кауфман, многоопытный импресарио берлинских кабаре, который был вынужден бежать из гитлеровской Германии.
