тусклого. Дребезжат стёкла в оконцах. Лифт. Второй лифт, побольше.
Хозяин дома, совсем седой, но совершенно не старый ещё мужчина.
«Юра! Флора!» «Входите, скорее в холл, с лестницы дует». «У нас ещё не затопили, Галя звонила, узнавала — сказали: прорыв».
Кислорожая блондинка-хозяйка: «Обувь, обувь, обувь! Коврик, коврик!»
Действительно холл. Просторный, ловко устроенный, с книжными стеллажами. Кресла, столик, макраме.
Комнаты — одна… вторая… Детская.
И она. Всюду она. Везде. Нежить. Смрт.
Я произвёл тактическое отступление к порогу.
— Что же ты? — спросила хозяйка. — Проходи… надо дальше пройти…
— Я так не думаю, — буркнул я, — и обувь не прячьте мою, буду собираться.
— Уже? — удивилась блондинка и улыбнулась криво. — Так быстро?
Флора Дмитриевна выглянула в холл и сделала зверское лицо.
Где-то в квартире закашлял ребёнок.
Нежить зазвенела вокруг — приятно, обморочно, хрустально и легко.
Смерть. Осень. Кровь. Положенное время жать. У меня заледенели руки.
— Нам надо поговорить, — сказал хозяин дома.
— Лично мне уже не надо, — ответил я. И отступил, почти за дверь.
— Надо, надо, — настоял он. — Проходи ко мне, в кабинет.
— Давайте тут, — возразил я. — Как вы говорите? Холл? Легче думать здесь. Много книжек.
Кислорожая хозяйка принесла поднос в китайские пагоды, чёрненькие чашки на нём, модно тогда было такое — всякая посудная мелочь: чтобы тёмная и с металлическим блеском… кофейник.
Так и сидели, кофе я пить не стал. Молчали минут пять.
— Ну что, давай знакомиться, — начал хозяин. — Меня зовут Юрий Иванович. Ткачук.
— Александр, — ответил я.
— У меня в кабинете книжек ещё больше, — сказал Юрий Иванович.
— У вас ведь сын есть, — быстрым шёпотом сказал ему я. — Целый сын, зачем…
— Какой сын?!! — спросил он удивлённо. — Нет, и не было!
— Простите, — вяло отмахнулся я. — Вы же и без меня знаете всё. Зачем комедия? Десять… нет, уже одиннадцать лет… Хороший мальчик, кстати, и на вас похож. Там с мамой не всё хорошо, да. Живут в…
— Да что на тебя нашло, — выпучил глаза мужчина и снял часы. — Ты меня с кем-то перепутал.
Я пожал плечами — и пожалел. Надо быть осторожнее в движениях, с больной спиной особенно. Особенно с такой квартирой за спиной…
— Хорошо. Ладно. Расскажу вам, что тут у вас с дочерью…
— А? — встрепенулся Юрий Иванович. — Ой, нет! Это же я…
— Астма, — мрачно изрёк я. — Думали, что астма. В первом приближении похоже. Совсем плохие анализы. Больничка. Раз в год, потом раз в полгода, теперь — плохие прогнозы, да? Кашель, спазмы, капельнички через день…
И я прислушался к негодующей спине… Как ни сядь, всё больно. Такой холод — что за дом, не дом, а склеп.
— Ты со всеми так? Сразу… — он помолчал. — Бьёшь бездоказательно? По больным местам…
— Нет, с теми, которые спорят, — мстительно ответил я. — И где тут бездоказательное, что не так?
— Всё это Флорка тебе набалабонила, — тускло сказал он. — Так и знал, что сплошное шарлатанство начнётся.
Я почувствовал некоторое смущение. Спина попробовала поболеть сразу в трёх местах, но сосредоточилась на пояснице. Холод никак не отпускал, и пальцы ныли кусачей суставной болью.
Не каждый раз в двух шагах от тебя столько смерти.
— И не напрашиваюсь… — сказал я. — Очень надо мне оно, фу. Да, про потери. Часы другие у вас, а эти вы не любите, не носили почти, кто-то подарил… А вы на кафедре же? Работаете на какой-то кафедре?
— И что?
— Часы у вас были, другие — любимые… Сейко… да, она… Вам их привезли… Капелла ездила какая-то? Струнная…
— Предположим, — заинтересовался он.
— И кофе, — вдруг брякнул я, — не могу понять… Растёт кофе? Нет, ну как такое может быть? Выкипел, что ли?
Ткачук в первый раз глянул на меня заинтересованно.
— Про кофе Флорка ничего не знает. Конкретизируй, мне интересно. Продолжай.
— Так вот, часы ваши, в том самом месте, где кофе… растёт.
— Ну, допустим, — пошёл на попятную Юрий Иванович. — Продолжай.
— Что-то не пойму, это команда? — уточнил я. — Вы мне ответьте, что это за кофе, за который часы упали? Наверное, вы там просто чашки не моете…
— Смешно, — отозвался Ткачук.
— Свинство не смешно, а противно, — возразил я. — А ещё вы собак боитесь… И стажировка… Нет, командировка. Нет, это что-то ещё… Конференция? В ГэДэЭр, да? Ждёте, никому ещё не говорили, да? Там зависит от…
— Так, ну всё, — посерьёзнел он, — достаточно. Я понял.
— На девочку смотреть не буду, — сказал я. — Ни к чему это.
— Хорошо, — вдруг согласился он. — Значит, так. Про кофе ты интересно сказал. У нас кофейное дерево есть. Привезли с Кубы, совсем был росточек. Выходили его женщины наши, вырастили — теперь огроменное растение, просто не куст, а дерево! У меня рабочее место, ну, стол мой — рядом с ним. И… — Он характерно так потёр сложенными, как для молитвы, ладонями нос. — И… мне его доверили поливать. Летом. Ну, женщины наши, кафедральные, в отпусках — я поливал, как написали. А теперь вот, думаю — я, когда там возился с лейкой этой, часы снял, а потом — или кадку задел, или сами часы столкнул… Главное, я теперь понял, где искать — и ведь ты про кофе просто знать не мог, про куст этот.
— Вам красные ягодки понравились, — встрял я.
— Итак, — продолжил преподавательским тоном Юрий Иванович. — Вернёмся к собакам…
— Нет, — быстро ответил я, — это выливали переляк, я знаю, и слушать не стану. Дело было в Сне… Сно… во сне? Нет, не про сон… Название какое-то… Седов, Саднёв…
— Седнев. — ответил он. — Да, так и есть. Был там?
— Интересная церковь, — увильнул я.
— А! — обрадовался Ткачук. — Ты про чертей? Знатное дело! Столько картинок… Даже снилась дурня всякая.
— Между прочим, там много чего по делу, — заметил я. И взял чашку — пересохло во рту. — Ребёнок у вас болен, — сдался я и отпил совсем холодный кофе. — Очень сильно… — и я положил в кофе сахар. Кусочек. — Сильно очень, — ещё кусочек. — Не должна жить… — закончил я.
Мы услыхали, как на кухне что-то разбилось.
— Подслушивают, — сказал Юрий Иванович. — Как дети. Пойдём в кабинет, всё-таки там двери.
И я пошёл, за ним, а не к дверям входным, как собирался. Ошибочных шагов совершено было достаточно: одиннадцать — ну или на пару больше, теперь неважно уже.
В кабинете действительно была масса книг: художка, специальная литература — много на немецком, кое-какие старые издания — клееные и подшитые переплёты. Крутящееся кресло, тахта, стол, стеллажи, даже и над дверью, венок из сухоцветов, холод…
Я оглянулся. Из шкафчика, встроенного в середину стеллажа, на меня смотрела кукла —
