пол, словно переспелый белый налив в августе.
— Что ты с ней сделал?
— Это палиндром, — бесцветно сказал я. — Кабан на бак. Им от такого дурно.
После провала операции «голос» бездушная сосредоточилась на дверных петлях и ручке.
От двери повалил едкий тоненький дымок и посыпалась белой трухой краска.
— Я вырву тебе сердце, — сказало существо с той стороны. — Нет… глаза.
— Сразу? — спросил я.
— Да! — радостно взвизгнула она. — О, да! Да!
— Торопыга, — отозвался я. — Это твоя первая ошибка. Жила-жила, ума так и не нажила…
— Это почему? — подозрительно поинтересовалась создание.
— Я сразу выкручу тебе руки, — пообещал я. — Обе. «Белой королевой». Подготовься и порадуйся.
— В чём тут радость? — подозрительным тоном спросила кукла.
— Ну, — ответил я, отмахиваясь от дыма. — Ты сможешь покусать себя за локти. Даже обгрызть их. Представься, кстати.
— Мразота, — рассвирепело существо.
— Неприятное имя, — поддержал разговор я — Можно я буду звать тебя Зо? Сокращённо. Ну, не псишь, не псишь — от тебя скоро как раз столько букв и останется, Жо… то есть, прости, Зо…
Дверь выгнулась наружу, словно парус, и захрустела.
— Несите пододеяльник, даже два, поменьше и побольше, — быстро сказал я Ткачуку. — Девочку сюда скорее тащите, только без обуви и без носков. Наденьте на неё маленький пододеяльник, на всю, запеленайте. Это важно.
Дверь раскалилась, даже и непонятно как, потому что гореть она не горела, однако все мои буквы темнели, осыпались, петли дребезжали…
Я начертил в воздухе перевёрнутый Эйваз[60], и дым унесло обратно, под дверь в кабинет. Кукла яростно заперхала.
— Дальше что? — спросил Юрий Иванович. Девочка покоилась у него на руках маленьким сиплым комком.
Я выдвинул кресло в центр холла, отодвинул стол от стены, расположил их на одной линии. Замкнул вокруг стола круг, прячущий от духов и сосудов нечисти. Мел, трава, соль… блукай мимо, боль. В спине что-то предательски хрустнуло.
— Быстро в кресло её посадите и натяните пододеяльник целиком, да. Да, вот так, чтобы лица не было. Теперь слушайте, скоренько лезьте на стол и второй пододеяльник на себя и что бы тут ни случилось — не смотрите, — сказал я. — Всё металлическое снимите: с девочки, и с себя тоже, с рук… И… если молитву какую помните — можно применить.
Дважды просить мне не пришлось. Ткачук резво запрыгнул на стол, тот только скрипнул. Перед тем, как укрыться в непроглядном пододеяльнике в синий цветочек, Юрий Иванович спросил.
— Всё будет нормально? С Лизой?
— Все усилия приложу, — ответил я. — Это же в моих интересах. Но помните — ни звука, вас нет тут… для… ну, вы поняли уже.
Я подошёл к девочке. Белый в розы свёрток в кресле поскуливал от страха.
— Приготовься, — сказал я тихо.
— К чему? — спросила она сквозь ткань.
— Сейчас глупость скажу, а ты повторишь. Точно за мной.
— Глупость? — уточнила девочка. — Повторить?
— Ага, — отозвался я и заметил зелёный фломастер на полу.
— Как на пении, — покорно сказал ребёнок.
— Именно, — подтвердил я. — Готова?
— Да, — пискнула она.
— Теперь закрой глазки, посмотри ими закрытыми вверх — сказал я. — И говори глупость.
— Я не могу смотреть закрытыми глазами, — печально пропищала девочка, — ни вверх, ни вниз. Никуда. Ничего же не видно.
— Ты просто никогда не пробовала, — ответил я. — Постарайся, и всё получится.
Она вздохнула.
— Сон ото нос, — сказал я и зевнул, нарочито громко.
— Сон ото нос, — повторила девочка и обмякла сонно.
— Очень, — пробормотал я, — очень хорошо, тебя тут нет, а говорить за тебя будет Лицо. Исключительно глупости.
Я нарисовал на пододеяльнике лицо — серьёзной, даже несколько надутой девицы, потом косички, чёлку. Слегка оттопыренное правое ухо. В целом вышло чуть саркастично и немного криво.
— Ты будешь ты, — удовлетворённо сказал я. — Ответишь, когда придёт время слов.
После этого пришлось дуть, плевать и бормотать. Позади нас, в самом верху стены, отклеился краешек обоев. Магия, хоть и идёт к вдыхающим и выдыхающим, многое рушит на своём пути. Таковы условия.
— Почему я зелёная? — возмущённо спросило Лицо.
— Это цвет надежды, — благостно ответил я. — К тому же ты, по всему судя, желчная. Это тоже зеленит… И больше думай над тем, что говоришь. Слова ответственны.
— Хм… — отозвалось Лицо.
Большое зеркало, одно из тех, что принёс Юрий Иванович, скрыло меня почти полностью, я выставил его перед собой чуть наискосок, упёрся ноющей спиной в кресло и стал смотреть в другое, среднее — то, что выдала Галя: совсем небольшое, толстое зеркало на деревянной подложке, с подставкой сзади. Стародевье несколько. Стекло его дрожало и прямо на глазах покрывалось инеем. Ещё одно зеркало, тоже довольно большое, стояло, прикрытое пледом, у стены.
Дверь в кабинет рассеклась надвое почти ровной трещиной, постояла мгновение, поразмыслила — и тут же разошлась в стороны, ровно и торжественно. «Как в метро», — с определённым восторгом подумал я.
Шоколадница явилась в проёме тёмной фигурой, вся в пыли и несколько растрёпанная.
— Где ты, недомерок? — с порога осведомилась она. — Ты мешаешь мне присутствием и кознями.
— С умом надо любое дело делать, с умом… — сказал я из-за своего зеркала. — Если ты кукла — сиди себе прямо, а если злой дух — изыди беспрекословно. Тут и аминь.
Ответное проклятие поразило не только зеркало, кресло с укрытым за Лицом ребёнком, обои, но и плафон… выпендрёжную люстрочку в этом их холле. Столько искр, хрустальная пыль и осколки веером. Потрясающе, одним словом. Во всех смыслах.
— Выыхоодии, — сказало создание. — Выходи, живая плоть. Выходи, и поговорим.
— О чём с тобой говорить? Ты же вся трещишь. Возможно, это шашель… Но, может, и возрастное, у тебя откладываются соли?
Кукла изрыгнула фонтан ругательств. Затем начала швыряться дохлыми мухами, сильно пригоревшими кусочками сахара, потом в ход пошла откровенно грязная магия. Запахло стоячей водой и плесенью. Моющиеся обои радостно отклеились и залопотали, подобно стягам на нездешнем ветру. Чёрный кофейный сервиз хищно взвился под потолок и принялся барражировать там, явно высматривая.
— Ну, выйди, — просила Шоколадница, — выйди, сделай дело.
— Мои дела не твоя забота, — ответил я, глядя в заиндевелое зеркало.
— Я найду их… — проскрипело изваяние, — тех, других, тоже людей. И тогда ты выйдешь…
Она торжественно, словно фрегат, развернулась, поскрипывая, и — прямая, смертоносная, неизбежная, отправилась искать. Для начала в детскую. Такие всегда ищут именно там.
— Какой ужас! — возмущённо сказало Лицо. — Ей мало ноги оторвать! Вдребезги такую люстру! Хамка!
Я занялся коробком спичек. Вернее, серой. «Гомельдрев[61] — верный спутник чародзейчиков, — подумал я. — Почему я не взял с собой иголки?»
В дальней комнате что-то заквакало радостно и ненасытно, прошлёпало омерзительно склизкими
