Первой коснулась льда задняя моторная гондола. Находившийся в ней машинист был убит на месте. Гондола оторвалась. Второй удар пришелся по главной гондоле, в которой находилась большая часть экипажа во главе с Нобиле. Тросы лопнули, она также осталась на льду.
Облегченный дирижабль взмыл в воздух и понесся дальше, унося шесть человек, оставшихся в бортовых моторных гондолах и килевом коридоре. Через некоторое время в той стороне, куда улетел дирижабль, поднялся столб дыма такой, какой мог быть от взрыва резервуара с горючим. Видимо, несчастная "Италия" вновь ударилась о лед.
В оторванной и исковерканной главной гондоле оказалось десять человек, из них трое раненых: Нобиле, старый механик Чечиони и шведский ученый Мальмгрен. Остальные лишь сильно ушиблись.
На лед при катастрофе вывалилось немало продуктов. Уцелела небольшая радиостанция. Радиомачту сделали из алюминиевых обломков гондолы. Радист прильнул к ключу.
Но земля, огромная земля, не слышала их слабых сигналов. Так прошел день, другой, третий...
Тогда Мальмгрен, бывший спутник Амундсена, вызвался идти за помощью к Шпицбергену. Его рана болела, рука висела плетью, но лишь он один из всего экипажа путешествовал раньше по арктическим льдам. Повинуясь чувству долга перед товарищами по несчастью, Мальмгрен пошел к архипелагу. Сопровождать его были посланы итальянские офицеры Цзаппи и Мариано.
Уже давно самолеты разведали место катастрофы, основной лагерь на льду был нанесен на карты спасательных операций под названием "группы Вильери" по имени лейтенанта, заменившего Нобиле, - а об улетевшей вместе с дирижаблем "группе Алессандрини", так же как и о Мальмгрене со спутниками, не было ни слуху ни духу.
И вот, судя по всему, Чухновский в первый свой полет сразу нашел "группу Мальмгрена", которую полтора месяца безрезультатно искали десятки других пилотов.
Когда связь "Красина" с самолетом наладилась, летчик сообщил подробности. Льдина, на которой он видел людей, очень мала. С самолета даже не рискнули сбросить несчастным продукты: легче скачущему всаднику попасть горошиной в муху.
"Красин" пошел туда, где летчик обнаружил "группу Мальмгрена". Десять тысяч лошадиных сил расправлялись со льдом. Пламя гудело в топках. От завываний судовой сирены и отрывистых призывных свистков болели уши. Те, на льдине, не могли не услышать.
И вот с капитанского мостика заметили черное на белом. Волнение на корабле достигло предела. Все ближе торос и фигурка на нем. Но всего одна фигурка, неистово размахивающая руками.
Осторожно подходит "Красин" к крохотной льдине. Нет, на ней двое, но второй уже не может подняться и ползет навстречу спасителям. Тут же валяются огромные брезентовые брюки. Не их ли принял Чухновский за третьего?
Матросы с носилками бегут на льдину. Тот, который размахивал руками, идет самостоятельно. Это здоровяк, незаметно даже, чтобы голод сильно подействовал на него. Одет он в хороший комбинезон. Десятки пар глаз следят за движениями здоровяка, на языке - тысячи вопросов. Но прежде всего - один:
- Вы - Мальмгрен?
- Я Цзаппи...
- А Мальмгрен?
- Мальмгрен умер, нет Мальмгрена. Мальмгрен далеко на льду. Здесь Цзаппи и Мариано... Я хочу на корабль... Мы хотим есть... Тринадцать суток без пищи...
Вносят на носилках плачущего Мариано. Он совершенно истощен, на нем какое-то тряпье, сквозь которое проглядывает голое тело.
Цзаппи куда бодрее. Он разваливается в кресле кают-компании, дает себя раздеть. Под первой парой брюк оказывается вторая.
- Мальмгрен, - цедит итальянец сквозь зубы.
Странно!
На руке итальянца две пары часов.
- Мальмгрен, - повторяет он, показывая на вторые часы.
Странно, весьма странно!
У Цзаппи развязывается язык. Он начинает сбивчивый рассказ:
- Мы шли втроем. Продуктов у нас было мало, совсем мало. У Мальмгрена разболелась рука. Он причинял столько хлопот! Потом швед попал в полынью, а мы были слишком утомлены, чтобы ему помочь. Он вымок и отморозил себе ноги. Вы не представляете себе, что значит для здоровых людей, стремящихся к жизни, тащиться с больным человеком! Мальмгрен переползал через торосы на четвереньках. Наконец он понял, что его песенка спета. Умирающему ведь не нужны продукты, правда? И платье - тоже. А мы должны были беречь силы... Он попросил нас вырубить во льду могилу. Могли ли мы отказать? Потом... Потом он разделся, совсем разделся. Я забрал его одежду и продукты, и мы пошли. Я сказал ему: "Вы будете лежать в могиле, как глазированный фрукт". Когда мы в последний раз оглянулись, он поднял из ямы руку. Мне было видно, как он слабо скреб ногтями край своей ледяной могилы. Мариано ревел, как девчонка. Нет, пусть русские не думают: Мальмгрен не звал нас назад. Он только смотрел. И мы пошли. Потом у нас кончились продукты. Мариано, мой бедный Мариано, тоже выкупал ноги в воде, как Мальмгрен, и тоже отморозил их. В это время льдина, по которой мы шли, раскололась, и мы остались на маленьком торосе. У Мариано ноги все равно ничего не чувствовали, я взял обрывки одеяла, в которое они были укутаны, и завернул потеплее свои ноги. Этот бедняга Мариано слабел с каждым днем... Да, мы видели ваш самолет со звездами. Но он больше не возвращался. И Мариано, потеряв надежду, говорил мне: "Цзаппи, я прошу вас съесть мое тело, чтобы поддержать ваши силы. Моего трупа вам хватит надолго"... Что вы все уставились на меня? Да, Мариано говорил так, спросите у него... Но тут пришел русский корабль. Мы очень любим русских, очень...
Хмуро, молча выслушали моряки итальянца. Раздели и бросили на верную смерть товарища! И, кроме того, Цзаппи чего-то не договаривает. Что в действительности произошло с Мальмгреном? А эта фраза, которая прозвучала так ужасно: "Цзаппи, я прошу вас съесть мое тело..."
Снова вздрагивает корпус корабля. Штурман прокладывает новый курс.
Ледокол идет к главному лагерю итальянцев. Вильери радирует, что он уже видит дым "Красина". Вскоре с капитанского мостика кинооператор снимает палатку на льду, обломки гондолы, перевернутый самолет Лундборга. Кто-то плачет, кто-то ищет капитана, чтобы обнять его...
Радист Бьяджи отстукивает последнее известие из лагеря. Выключая передатчик, он говорит:
- Комедия окончена!
Итальянцы идут на корабль. На льду чернеет брошенная ими деревянная статуя мадонны. "Красин" медленно отходит от льдины.
Тысячи ротационных машин во всех уголках мира уже выбрасывают влажные, пахнущие типографской краской газетные листы с жирными заголовками: "Большевики спасли основную группу итальянцев"; "Советский ледокол и советские летчики сделали невозможное"; "Поразительные успехи русских"...
А в эти часы...
В Риме в эти часы жирный Муссолини проклинал спутников Нобиле, позволивших, чтобы их спасли посланцы Москвы. С тупой жестокостью отверг фашистский диктатор предложение русских по поводу розысков унесенной дирижаблем группы Алессандрини: "Итальянское правительство считает ненужным продолжать поиски".
В эти часы мужественный летчик Чухновский и его товарищи потуже затягивали пояса, ожидая, пока к месту их вынужденной посадки сможет подойти ледокол.
Цзаппи, самоуверенный, наглый, вполне довольный собой, кричал в это время на ломаном русском языке судовому санитару, назвавшего его товарищем:
- Товалисч?! Нет Цзаппи товалисч! Цзаппи - господин! Цзаппи - офисер!
Он требовал, чтобы из госпитальной каюты удалили раненого старика Чечиони и заболевшего радиста Бьяджи: разве благородный офицер может дышать одним воздухом с простыми солдатами?
В эти же часы недалеко от северных берегов Норвегии волны гоняли поплавок с надписью "Латам" - все, что осталось от самолета Амундсена. Седоголовый орел заплатил жизнью за ошибки и промахи людей, притащивших к полюсу деревянный папский крест.
Гордые красные вымпелы реяли над мачтами "Красина" и "Малыгина". Звезды горели на крыльях самолетов. Алыми флажками на картах мир обозначил первый дальний маршрут советских людей к центру Полярного бассейна.
ПОДВОДНЫЙ АРХЕОЛОГ
Подумайте о кладбищах кораблей на дне морей и океанов. А таинственная Атлантида? Вы слышали, разумеется, об этом острове, который населяло могучее племя атлантов? Древнегреческое предание говорит, что Атлантида после страшного землетрясения опустилась на морское дно. Вот поднять бы оттуда образчики ее искусства, утвари...
Высокий человек с развевающимися седыми волосами произнес все это так, что нельзя было понять - шутит ли он или говорит серьезно. Шум осеннего моря скрадывал оттенки его голоса.
Слушатели - запоздалые курортники, попавшие на юг в самое неудачное время, - поеживались под ударами норд-оста.
У моря на камнях лежали мокрые костюмы из прорезиненной парусины, похожие на шкуры неизвестных животных. Накрапывал дождь, и было трудно представить себе мраморные храмы атлантов, лазурное небо, зелень виноградников, пронизанную жгучими солнечными лучами.
