Вот что интересно. Отец поначалу не сказал ни слова против Пушистика. Одарил его странным взглядом в тот первый вечер, но обошелся без комментариев. Пушистик прожил со мной три года, и все это время я кормил его из своей скудной порции. Мой отец был суров, когда речь заходила о пище. Пушистик не сильно вырос. В тот день, когда он погиб, он все еще казался мне котенком. Я слышал, как взрослые говорят, что дети, мол, никогда не становятся, по их мнению, взрослыми. Я соглашаюсь с этим, когда думаю о Пушистике. Моем маленьком Пушистике.
Доктор Диана, знакомы ли вам слова известного советского писателя Александра Солженицына из предисловия к третьей части его книги «Архипелаг ГУЛАГ»: «Да, вкус-то моря можно отведать и от одного хлебка»? Я дважды прочитал эту книгу. Но все, что мне запало в память, – вот эти слова. Впервые эта книга попала мне в руки, когда мне было десять лет. Я читал ее в библиотеке, где было тепло и где не было отца (и где были книги обо всем на свете, включая головные уборы на портретах Гейнсборо и robes à la française.[52] И где милая дама, которая выдавала книги, делала вид, что не замечает, когда я контрабандой протаскивал Пушистика под курткой. Так вот, доктор Диана, теперь я хочу, чтобы вы «отведали вкус моря».
В библиотеке я научился многому: среди прочего тому, как готовить. Я так и не стал великим кулинаром, но кому-то же надо было готовить еду, чтобы нам с отцом не голодать. По-моему, я сам не до конца понимал, что моя жизнь была совершенно ненормальной; что были дети, которые не готовили каждый день еду и не мыли потом тарелок и кастрюлек. Но в таком возрасте (уверен, вы это знаете) дети приспосабливаются к самым невероятным ситуациям и ухитряются выжить. Я научился готовить простые блюда.
Однажды вечером, очень поздно, я разогревал на нашей переносной плитке масло в кастрюле. На улице было холодно: декабрь. Помню, что был декабрь, потому что постарался украсить наше жилище, развесил бумажные фонарики, чтобы порадовать отца. Пушистик лежал у двери, играл бумажным шариком. Я включил радио. Тишину наполнили нежные, сладкие звуки рождественских хоралов.
Масло начало булькать. Отец пришел домой. Он был пьян. Нетвердо держась на ногах, он споткнулся о Пушистика и упал. Кое-как поднялся. Жутко сквернословил. Пушистик от смущения и страха оцарапал ему руку. Мой отец, шатаясь, смотрел на выступившую из царапины кровь, как будто никогда в жизни ее не видел. Потом повернулся и сграбастал Пушистика.
– Папа, – сказал я, – не надо. Пушистик не хотел сделать тебе больно.
Пушистик, вырываясь из его рук и стараясь освободиться, еще раз оцарапал отца. Но от моего отца невозможно было сбежать: мы оба знали это. Он поднял Пушистика за шкирку. Я видел по выражению глаз Пушистика, что тот чувствует: сейчас его убьют. Он затих. Потом, когда понял, что задумал мой отец, сделался сумасшедшим.
Отец бросил его в кастрюлю с кипящим маслом и опустил крышку. Немного погодя масло стало выливаться из-под крышки, шипеть на огне, но отец все равно плотно прижимал крышку. Он сам сильно ошпарился, и я был рад этому. Так впервые я испытал удовольствие при виде чужой боли.
Потом он заставил меня чистить кастрюльку.
Доктор Диана, я хочу сейчас привезти все свои записки к вам домой и прочитать вам. Мы сядем рядом и поговорим. Извините, если мое появление испортит вам вечер, но я больше десяти лет не решался никому рассказать об этом, а теперь, когда начал, не в силах остановиться.
Все, что вам нужно, – «отведать вкус моря».
Когда они вышли из кинотеатра, глаза Дианы были влажными от слез. Эд обнял ее за плечи, и так они шли к машине. На душе было легко. Но в ее голове гвоздем засела мысль, что ей следует быть рядом с этим человеком, если только им удастся пройти сквозь грядущие испытания. Недостаточно просто наладить с ним отношения, смеяться и шутить, а также (время от времени) спорить по каким-то рабочим вопросам. Вот почему, наверное, она все еще не могла успокоиться и продолжала плакать. Когда Эд предложил вернуться к ней и выпить чашку чая, она молча кивнула, обрадовавшись, что отодвигается минута, когда она снова останется одна…
В двух милях от поворота к ее дому боковая дорожка уводила от главной дороги к стальной радиомачте, опутанной проводами. Приятель Дианы из конторы шерифа как-то рассказывал ей об этой радиомачте. Это – аэронавигационная мачта, которая служит маяком для больших реактивных самолетов. Но для Дианы она все равно оставалась только уродливым сооружением, возвышавшимся над зеленым ландшафтом. Казалось, никто, кроме нее, не заглядывал в эти места. Изредка Диана приезжала к этой мачте поздно ночью, когда хотелось посидеть и подумать, а может, просто подслушать, что нашептывает мачта самолетам, пролетавшим где-то высоко в небе.
Когда она в этот раз свернула с шоссе, Эд вопросительно посмотрел на Диану. Но она не стала ничего ему объяснять. Небо на западе еще сохраняло отблески света, когда они остановились неподалеку от этого опутанного проволокой сооружения.
Диана вылезла из машины. Эд последовал за ней. Холм был невысоким, всего несколько футов, но Эд остановился у подножия, откуда берега не было видно за громоздившимися повсюду валунами. Диана села, обхватив руками колени. Она смотрела на море. Когда Эд собрался присоединиться к ней, она остановила его:
– Нет, сиди там, – сказала она и указала на один из валунов.
– Что случилось? – спросил он, усаживаясь.
– Ничего плохого.
Легкий ветерок шевелил волосы Дианы, а на губах остро ощущался привкус соли от пролитых недавно слез. Что-то готовилось там, за краем горизонта; что-то с дикими порывами ветра и раскатами грома. Очевидно, скоро разразится буря. Диана кивком указала на мачту.
– Это аэронавигационная мачта-трансмиттер, – объяснила она уверенно.
– Знаю.
– Самолеты, направляясь к ней, проверяют маршруты.
– Или от нее.
– Да. Что-то вроде радиомаяка…
Они посидели молча некоторое время, но тихий вечер располагал к откровенности, и Диана должна была наконец все рассказать ему.
– Эд… Раньше у нас с тобой что-то не ладилось. Я не хочу, чтобы сейчас получилось так же. Ты вел себя неправильно, потому что скрыл от меня, что женат. А у меня не ладилось… в постели. – Она не решалась встретиться с ним взглядом. – Я была в постели плохой любовницей, и у нас ничего не получалось; ты, наверное, удивлялся почему.
– Да, – подтвердил он после минутного колебания.
– Я хочу рассказать тебе почему.
Я уже объяснил, доктор Диана, почему сегодня вечером поехал к вашему дому. Почему я забрался в него, объяснить сложнее. Не говорится ли в ваших книгах, что двойные раздвигающиеся двери вызывают ассоциации с влагалищем? Знаю только, что хотел проникнуть в ваши владения, чтобы выяснить: кто же вы на самом деле. Женщина, которую, однако, мы не видим на сеансах психотерапии. Выяснить, что таится в глубинах души доктора Дианы Цзян.
Кругом стояла мертвая тишина. Свет не горел. Ваша дверь на террасу – просто пустяк: достаточно одного усилия моего шведского пружинного ножа – и пожалуйста! Entrada![53]
Какая комната! Какая необычная комната!
Почти темно. В серых сумерках перехожу из комнаты в комнату, восхищаясь царящей везде белизной, тщательно продуманным расположением цветов, отсутствием мебели: одни только книги и самое необходимое. Вы живете во дворце, доктор Диана. Ледяном дворце.
Немного погодя темнеет. Мне не нужно включать электричество. Лунный свет пронизывает весь дом, образуя темные пещеры, разделяя инь и ян. Поднимаюсь наверх. Ваша спальня такая пустая! Просторная комната, как и все в этой гробнице. Балкон с видом на океан. Простая кровать, застеленная белым покрывалом, неудержимо притягивает меня. Я в тысячный раз скольжу ладонями по прохладному шелку, прижимаюсь к нему лицом, втягиваю его аромат, снова и снова, разрывая легкие, до головокружения.
Я хочу посмотреть, что хранится в ящичке вашего ночного столика. Ага! – чудесная записная книжка в переплете кремового цвета, шелковисто-гладком под моими жадными пальцами. Многие странички исписаны вашей рукой.
Очень осторожно я несу книжечку к застекленной двери и выхожу на балкон – там, в лунном свете, я начинаю читать, я впитываю ваши мысли. Я забываю, где я, кто я такой и почему пришел сюда. То, что вы пишете, вселяет ужас. Ваши сны… и не только сны.
В ту самую ночь, когда я звонил вам множество раз, едва повесив трубку, вы набрали номер Эда. Кто он? Вы любите его? Да, должно быть, любите, ведь вы о нем столько пишете, так пишете… Вы спали с ним? Спали?
Ревность делает людей безумными. Я вскакиваю и кружу по комнате, дыша как загнанный зверь, тщетно пытаясь успокоиться. Иногда, доктор Диана, я ненавижу вас сильнее, чем вы можете представить: вы все еще мой Джонни, вы спите с мужчинами, вы шлюха, доктор…
