Вон, например, его белобрысая одноклассница, живущая в соседнем подъезде – как бы он хотел хотя бы просто обнять её, даже без всякого там лапанья. Но она была абсолютной недотрогой, и один нагловатый пацан уже огрёб звонких неприятностей, приправленных изрядной долей презрения. И хотя между ним и ею не было, по большому счёту, никаких особых отношений, ему не хотелось, чтобы она составила о нём нелицеприятное мнение. Ведь, возможно, со временем… когда-нибудь… может быть…
В конце концов, когда возбуждение восторга (или восторг возбуждения) постепенно спал, он понял, что его интерес затухает всё больше (кто бы мог подумать, что может пропасть интерес к женским прелестям! ), вынул диск из дисковода и запрятал его подальше – на всякий случай, чтобы родители не наткнулись, – и выключил компьютер. Ощущал он себя немного странно – чувствовалась некоторая ослабленность в сочетании с работающим порывисто, но практически в холостую, мозгом. Внутренние ощущения – каша.
И всё-таки, это было здорово. Здорово иметь представление о чём-то, по большей части, потаённом, относящимся к таким влекущим представительницам женского пола. Ну и пусть это только физическая составляющая их существа. Но это так замечательно!
Постепенно он внутренне упокоился, мысли снова вернулись в берега привычного потока, и только чуть приподнятое настроение от осознания того, что он приобщился, пусть и поверхностно, к некоему таинству, булькало внутри него пузырьками радостного довольства. Теперь он знал, что и как в Них меняется, по крайней мере, внешне, каким может стать «то самое», что интересовало и привлекало его с самого детства, и вообще…
Наконец, он улёгся спать, и его окончательно утихомирившиеся мысли обратились к белобрысой недотроге, которая теперь даже мысленно представлялась несколько иначе в свете только что полученных представлений. Интересно, а как у неё…. И какие…. Всё-таки классно ощущать возбуждение! Чувствуешь себя настоящим мужчиной. Вот только внутреннего ощущения было уже недостаточно – требовалось какое-нибудь проявление этих новоявленных возможностей-потребностей. А для этого нужен был объект. Вот «недотрога»…
***
«Недотрога» вылезла из ванны, обтёрлась ярко-красным махровым полотенцем, без всякого выражения глядя на своё отражение в зеркале. Собственное тело устраивало её ровно настолько, насколько может устраивать что-то всё ещё формирующееся, изменяющееся. По крайней мере, у неё не было к нему претензий. Но, несмотря на все, уже довольно заметные, изменения, она ещё не ощущала себя… созревшей, что ли. Она просто чувствовала, что ещё «не пора». Хотя некоторые девчонки в летнем лагере и утверждали, что уже «в самый раз», и рассказывали, это «здорово и кайфово», она, с другими такими же «тормозными», тихо решила, что пока это не для неё.
Натянув не доходящую до колен ночную сорочку, которая упрямо налипала на всё ещё влажное тело, завёртываясь в жгут и отказываясь расправляться, она принялась расчесывать свои светлые волосы щёткой. Сорочка с большим квадратным вырезом была ей немного великовата, поэтому в процессе расчёсывания, от движения левой руки, правая бретель так и соскальзывала с гладкого плеча. «Недотрога» улыбнулась, когда ей в голову пришла мысль, что это выглядит, наверное, довольно эротично, и если бы кто видел… Ага, щас! Много чести будет.
С самого детского сада ей приходилось сталкиваться с этими раздражающими приставаниями некоторых пацанов; от робких «Ну, покажи, чё ты!», до наглого задирания подола и запускания рук в… «куда нельзя». Именно понимание, что «туда нельзя», а не что-то противное в ощущении этих прикосновений, вызывало злость и обиду. Вообще-то, в физическом контакте с другим человеком могло быть и что-то приятное, непонятно почему, но приятное.
Например, когда в детстве её играючи тискал дядя – «ну очень» младший брат мамы, – это было… забавно, наверное. Сейчас она вспоминала, что он её только обнимал, но никогда, даже шутя, не поглаживал её по ногам или попке, что для некоторых взрослых, особенно пожилых – в порядке вещей, и была признательна ему за это. И когда она начала «взрослеть телом» ей показалось, что только он отнёсся к этому как надо – общение между ними перешло на какой-то другой уровень; он, кажется, первым признал её взросление не чисто физическим процессом, но и взрослением её как личности. Конечно, все тисканья тут же прекратились. Только однажды, когда они довольно долго не виделись, при встрече он тогда не заметил, что у неё уже начала расти грудь, и привычно обнял её, крепко прижав к себе. Было немного больно, но терпимо, и она не стала отстраняться, чтобы не смазать искреннюю радость от встречи. Потом, естественно, всё было замечено и «оценено» должным образом.
Поэтому именно у него она однажды спросила, почему эти «пацаны-придурки» всё время руки распускают. Он ответил честно:
«Потому что „очень хоца“. Да и чертовски интересно».
Она фыркнула:
«Интересно им! Какой интерес в том, чтобы задрать девчонке подол и увидеть, какие на ней трусы? Или лапнуть за задницу, или даже достать до „того самого“ на какие-то мгновения. Что им в этом?».
«Сознание. Сознание того, что „достал“ до желаемого, но запретного».
«Но ведь это глупо!».
Он пожал плечами:
«А кто сказал, что человеческая природа – идеальна? А это всё заложено от природы в бессознательную, инстинктивную часть человеческого мозга. Этого нельзя объяснить. Вот я, например, сколько себя помню – мне всегда нравились девочки; они постоянно меня интересовали. При этом даже в самом раннем возрасте у меня было понятие о том, что вот эта девочка красивая, а вон та – не очень, или „совсем уродина“. И откуда у, скажем, шестилетнего пацана понятие об эстетических стандартах красоты? Совершенно непонятно».
«Но ведь не все так делают. Значит – этого „хоца“ не всем, а только отдельным придуркам?».
«Хоца» подавляющему большинству. Просто кто-то – сдержанный, кто-то – просто очень скромный, а кто-то – достаточно умён, чтобы удовлетворить свой интерес, так сказать, по-тихому».
«А ты тоже задирал девчонок?», – спросила она, хитро прищурившись.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
