— Ближайший автопарк находится в Дингле… Смотря куда вы хотите ехать.
— Мне нужно доложить об этом последнем шоу, — ответил Тристрам. — Можно взглянуть на карту?
Он подошел к карте, на которой был изображен разноцветный неуклюжий зверь, называвшийся Ирландией.
Дингль находился, само собой, на берегу залива Дингль. Заливы Дингль и Трали вгрызались в территорию графства Керри, образуя полуостров. Глядя на карту, Тристрам все понял: на многих островках и выступах западного побережья красовались флажки Министерства обороны. По всей видимости, Правительство Единой и Неделимой Ирландии сдало эти территории в аренду британскому Министерству обороны для организации псевдотренировочных лагерей.
— Угу, угу, — гмыкал Тристрам, разглядывая карту.
— А где находится то место, куда вы хотите добраться? — спросил капрал.
— Вам бы следовало подумать, прежде чем задавать такой вопрос, — укоризненно проговорил Тристрам. — Есть такая вещь, как военная тайна, слыхали?
— Простите, сержант. Сержант… а что там действительно происходит? — смущенно спросил капрал и ткнул пальцем в направлении огромного огороженного полигона.
— Вы хотите сказать, что вам ничего не известно?
— Никто не имеет права заходить туда, серж. Туда ни разу не пропустили ни одного человека. Мы слышим только шум, и всё. Но, судя по звукам, условия, в которых проходят тренировки, очень приближены к боевым. Но никому и никогда еще не разрешили посмотреть на это, серж. Так предписывают инструкции.
— А обратно людей выпускают?
— Ну, этого тоже не бывает, понимаете… Никто не выходит через эти ворота, вот почему я так думаю. Вы первый, кого я вижу, а я здесь служу уже девять месяцев. Не стоило здесь и ворота городить, правда ведь?
— Ну, не знаю, — проговорил Тристрам. — Сегодня ведь они сослужили свою службу?
— Ваша правда! — ответил капрал, испытывая благоговейное восхищение предусмотрительностью все предвидящего Провидения. — Это действительно совершеннейшая правда!
Полный желания помочь Тристраму, он добавил: — Но, конечно же, вы всегда можете сесть на поезд и поехать туда, куда вам нужно, сержант.
— Где станция?
— О, всего в одной или двух милях отсюда прямо по дороге. Железнодорожная ветка до Трали. Там ходит рабочий поезд до Килларни, часа в два ночи. Вы легко доберетесь, если этот вариант вас устраивает.
(«Думать надо, думать!») Эта ночь еще не кончилась, и тем не менее казалось, что целый пласт какого-то другого времени отделяет его от того момента, когда раздался визг свистков. Сержант Лайтбоди, которого Тристрам вдруг вспомнил, говорил о том, что собирается найти «великое возможно». Странно подумать, но он уже давно нашел его. Которое больше уже не «возможно», конечно. Тристрам поежился.
— Вы не очень хорошо выглядите, сержант. Вы уверены, что сможете туда добраться?
— Я смогу, — ответил Тристрам. — Я должен смочь.
ЭПИЛОГ
Глава 1
Маршрут: Трали — Килларни — Мэллоу. Большую часть пути Тристраму снились плохие сны. Подняв воротник шинели, он прикорнул в углу купе. Во сне ему слышался какой-то противный высокий голос, который, перекрывая рев паровоза, вел подсчеты: «Предположим, что сегодня ночью мы проводили двенадцать сотен людей. Предположим, что каждый в среднем весит десять стоунов (женщины легче мужчин), и получим двенадцать тысяч стоунов брутто. Умножаем на тысячу — получаем двенадцать миллионов стоунов мяса (живьем, на своих двоих) на одну ночь хорошей работы в мировом масштабе. Желающие на досуге могут пересчитать в тонны». Взвод Тристрама стоял в строю, и все с печальными лицами показывали на него пальцами: он был еще жив. Встрепенувшись, Тристрам проснулся в холодном поту, когда поезд подходил к Мэллоу. Рабочий-ирландец положил ему руку на плечо и успокоил его, сказав: «Все в порядке, парень».
За день Тристрам добрался от Мэллоу до Росслера. Ночь он провел в гостинице, а утром, заметив, что вокруг бродит военная полиция, купил костюм, плащ, рубашку и ботинки. Свою военную форму он запихал в ранец, вынув оттуда мясные консервы. Тристрам подарил их нищей старухе, которая благодарно запричитала: «Да благословит тебя Христос, Дева Мария и святой Иосиф, сынок!» Пистолет он сунул в карман.
На борт пакетбота, следовавшего до Фишгарда, Тристрам взошел гражданским человеком.
Переход был тяжелым — февраль. Пролив Святого Георгия вставал на дыбы и храпел, как дракон. В Фишгарде Тристрам почувствовал себя совсем больным и провел там ночь. Следующий день был солнечным, а воздух прохладно-бодрящим, как рейнвейн. Тристрам отправился на юго-восток, в Брайтон. Во всяком случае, билет, который он купил, был до Брайтона.
После того как поезд миновал Солсбери, у Тристрама вдруг возникло непреодолимое желание пересчитать деньги. Взводные деньги. Их оказалось тридцать девять гиней, три септа и один таннер.
Тристрама непрерывно бил озноб, да так, что соседи по купе бросали на него любопытные взгляды. К тому времени, когда доехали до Саутгемптона, Тристрам понял, что по— настоящему болен, хотя, возможно, у него еще хватит сил сойти с поезда и найти убежище, чтобы оправиться от болезни. Имелось множество веских причин для того, чтобы не появляться в Брайтоне, шатаясь и теряя сознание от слабости, а значит, и не имея возможности овладеть ситуацией.
В Саутгемптоне, неподалеку от Центрального вокзала, Тристрам нашел военную гостиницу, занимавшую пять нижних этажей какого-то небоскреба Войдя в гостиницу, он показал свою расчетную книжку и заплатил за пять дней вперед. Старый служитель в вытертой синей куртке привел его в маленькую, холодную, по-монастырски меблированную комнату, где — о счастье! — на кровати лежала целая куча одеял.
— Как вы себя чувствуете? — спросил старик — Нормально,
— ответил Тристрам.
Как только старик вышел, он запер дверь, быстро разделся и заполз под одеяла. В постели Тристрам позволил себе расслабиться и разрешил лихорадке — словно дьяволу или любовнице — полностью овладеть им.
Бесконечный потный озноб оказался сильнее времени, пространства и ощущений Исходя из естественного чередования света и тьмы, Тристрам прикинул, что он лежит в постели уже часов тридцать шесть. Болезнь терзала и грызла его тело, как собака кость. Потливость была такой сильной, что мочевой пузырь совершенно не беспокоил Тристрама. Он чувствовал, как ощутимо худеет и становится легче. К кризису он приблизился с убеждением, что тело его стало прозрачным, что каждый внутренний орган у него фосфоресцирует в темноте, а отсутствие медсестры-инструктора, которая могла бы привести своих студентов-анатомов полюбоваться на него, — скандальное недоразумение.
Наконец Тристрам провалился в окоп забытья, столь глубокий, что до него не могло дотянуться ни одно сновидение, ни одна галлюцинация.
Он проснулся утром с таким ощущением, словно проспал целую зиму, как медведь или черепаха, потому что солнце, освещавшее комнату, сияло совсем по-весеннему. Тристрам с болью выдернул ощущение времени из того места, где оно пряталось, и вычислил, что сейчас должен быть еще февраль, еще зима.
Сильнейшая жажда выгнала его из постели. Пошатываясь, Тристрам подошел к умывальнику, вынул из стакана ледяные на ощупь зубные протезы и, раз за разом наполняя его жесткой южной известковой водой, стал жадно глотать ее, громко булькая. Он пил до тех пор, пока, задыхаясь, не свалился на кровать. Знобить его перестало, но он все еще чувствовал себя легким, как листочек папиросной бумаги.
Тристрам завернулся в одеяла и снова заснул.
На этот раз его разбудил переполненный мочевой пузырь, и, говоря по секрету, Тристрам опорожнил его в раковину умывальника. Теперь он чувствовал, что может держаться на ногах, хотя ему и было очень холодно.
Это потому, что он ничего не ел.
Солнце садилось, наступал промозглый вечер. Тристрам оделся и, немытый и небритый, спустился в столовую. Кругом сидели солдаты, пили чай, хвастались и жаловались на жизнь, хотя были еще совсем «салаги». Тристрам попросил куриных яиц и натурального молока. О мясе он не мог и подумать.
Ел он очень медленно и чувствовал, как к нему вроде бы возвращаются силы. Тристрам был удивлен, заметив, что воскрешен древний обычай, введение которого в Англии приписывается легендарному мореплавателю по имени Джон Плейер: некоторые солдаты давились от кашля, держа во рту свернутые трубочкой бумажки, подожженные с одного конца.
«И покроете себя ела… ела… дада-рам, дада-рам…» Из груди Тристрама вырвалось рыдание.
Лучше ему вернуться в постель.
Тристрам крепко проспал еще какой-то промежуток времени, не измеренный сменой света и тьмы. Когда он проснулся — это произошло внезапно, — он обнаружил, что перенесся в мир совершенной духовной ясности.
